- Что вы. Вы похожи на покорителя межпланетного пространства. Я понимаю, вас смущают эти морщины на костюме. Вы думаете, что мы, мягко говоря, с размером прогадали. Вот и нет. Морщины разгладятся, когда мы костюм надуем.
- Надуем? - Голос у Шешеля стал глуше, когда на него надели шлем и завернули его до упора. В шлем набралась пыль, и Шешель чувствовал себя очень неудобно.
- Именно. Вот для чего нам нужен насос.
- Я думал, что насос нужен, чтоб в шлем воздух подавать. Дышать тяжело. А теперь выходит, что и ракета не понадобится. Вы накачаете меня гелием, и я полечу к Луне, как воздушный шар?
- Александр Иванович, не считайте меня таким уж дилетантом. Это, простите, фантасты прошлых веков писали в своих романах, что к Луне на воздушном шаре долететь можно. Я на этот счет не заблуждаюсь Воздух в скафандре необходим, чтобы компенсировать давление, возникшее при старте ракеты. Лучше вообще было бы заполнить капсулу водой. Кстати, в следующих эпизодах мы именно так будем имитировать состояние невесомости. Снимать придется в бассейне. Вы плавать умеете?
- Умею.
- А даже если бы и не умели. Костюм герметичен. Не утонете. И вас постоянно будут страховать техники. У меня их целый штат. Ох и велики же затраты на этот фильм. Ну да ладно. Идемте. Все уже готово.
"Сколько я еще протяну в этой клетке?" Дышать становилось все труднее. Но Томчин сказал, что за Шешелем следит целый штат техников, когда они увидят, что пилот задыхается, шлем с него снимут.
Все техники носили синие комбинезоны. Двое из их опустили капсулу, открыли ее, будто орех разбили, но выломанный кусок оказался с ровными краями, точно его выпиливали.
Томчин, заметив, что Шешель тяжело передвигается, подозвал помощников, те подставили пилоту свои плечи и потащили его как парализованного. Он не поспевал за ними. Ноги у него быстро заплелись и безжизненно волочились по полу.
"Никак от страха напился почти до бесчувствия", - примерно такие мысли читались на лицах техников, работающих с люлькой, но вслух они сказали:
- Милости просим.
- Спасибо, - ответил им Шешель, но не был уверен, что техники услышали его. Он и сам плохо расслышал, что они сказали ему. Скорее по движению губ догадался. А если он ошибся?
Внутри люлька оказалась очень мягкой и удобной, но сидеть в ней было нельзя, а только лежать с полусогнутыми ногами, лицом вверх.
"Такие бы кресла в кабину аэроплана. Тогда несколько часов за штурвалом не показались бы пыткой. После нее ломит все тело. Так и пролежни заполучишь".
Его пристегнули к люльке ремнями, потом что-то подключили к нему, воткнули в бок костюма, но он уже не мог вертеть головой. Он почувствовал, что ткань костюма начала расправляться. Ему показалось, что он слышит, как туда закачивается воздух и свистит, как ветер в ушах.
"Как в гроб кладут", - посетила Шешеля еще одна мысль, когда техники стали закрывать капсулу, прилаживая к ней крышку. Часть ее была прозрачной. Шешель видел, как техники заворачивают болты, точно гвозди в гроб вгоняют. "Потом вышвырнут в космос. Зачем мертвых на корабле держать. Хм", - эта мысль навела его на раздумья.
Напротив его лица на двух балках закрепили камеру. Оператор стал ее настраивать, выставляя кадр. Шешель в этот момент попробовал улыбнуться. Это единственное, что мог он сделать. И руки, и ноги были точно впрессованы в капсулу. Он мог пошевелиться, но это все равно осталось бы незамеченным. Оператор остался картинкой доволен, постучал ладонью о крышку капсулы, привлекая к себе внимание Шешеля, будто тот и так не смотрел на него, показал большой палец - дескать, все хорошо, не волнуйся, улыбнулся на прощание, помахал рукой, спрыгнул вниз, а спустя несколько секунд капсула резко ушла вверх.
У Шешеля дух захватило. Он что-то успел сказать, думал, что на этом все мучения его закончились и капсулу начнут опускать. Но нет. Мир перед ним сошел с ума, завертелся все быстрее и быстрее, и если вначале Шешель еще мог увидеть Томчина, оператора, помощников и техников, которые стояли в небольшом холле при входе в комнату, разглядеть стены, шероховатости на них, то вскоре все перед глазами потекло, как краски, смытые дождем, смешалось, превратившись в цветные пятна.
Мир набегал на него со скоростью экспресса, точно Шешеля привязали к головному вагону и пустили по нескончаемому туннелю. От скорости такой поезд давно бы с рельсов сошел. Голова стала тяжелой, будто в нее затолкали булыжники. Он почувствовал, что кожа начинает сползать с лица, точно это маска, обнажая настоящие его черты. Кровь стала густой, как соус. Желудок содрогался.
"Как будет выглядеть на пленке тот момент, когда желудок выплеснет наружу еще не переваренную еду? Она начнет стекать по внутренней стороне стекла шлема. Впечатление со стороны, вероятно, как если бы у него голова взорвалась. Включат ли эти съемки в окончательный вариант фильма? Почему бы и нет. Хочет Томчин, чтобы все максимально было приближено к реальности, так вот пусть и получает. Но все же хорошо, что я не завтракал".
Шешель опять захотел улыбнуться, но и так губы уже растеклись по зубам. Не улыбка вышла, а оскал, Шешель закрыл глаза.
"Заснуть бы".
Он не заснул, но впал в какое-то полубессознательное состояние и не заметил, как капсула остановилась, как его извлекли на волю и сняли костюм. - Превосходно.
Томчин то и дело повторял это слово и просил запустить недавно проявленную и высушенную пленку с самого начала. Наверное, такое же удовольствие от лучшей своей работы получал инквизитор, будь у него возможность посмотреть на мучения своей жертвы заново. Сейчас в ее роли выступал Шешель, а если так, то надо было у него спрашивать, колдун ли он, занимается ли черной магией и когда он продал душу нечистой силе. Люди ведь не могут летать, а он летал.
Шешель, сидя в небольшом просмотровом зале, глядя на отснятые эпизоды, удовольствия совсем не испытывал.
Пленки в кинокамере хватило всего на три минуты, потом она выключилась, но пока остановили коромысло, опустили капсулу, открыли ее, скачали из костюма воздух и вытащили Шешеля, сам-то он передвигаться не мог, прошло минут десять. Они показались Шешелю целой вечностью, и он, взглянув на часы, подумал, что они сломались. Не могло пройти всего десять минут. Но как могли сломаться часы работы Павла Буре? Не вязалось это как-то.
Стекло в шлеме изнутри чуть запотело от дыхания, но все гримасы на лице были хорошо различимы.
"Экая рожа страшная. Детей только такой образиной пугать. Это уметь надо так рожи корчить. Ох, только бы Спасаломская не увидела эти кадры. Но как же? Ей безусловно покажут их. Может, и не все, а те несколько самых отвратительных секунд". На них Шешель и узнать себя не мог, думал, что, как только капсула завертелась, он заснул и не заметил, как вместо него в капсулу посадили кого-то другого.
К лицу будто шланг поднесли и стали качать через него воздух под высоким давлением. Кожа прямо рвалась с черепа, как одежда с тела при урагане. Странно, что после того, как обнажились плотно стиснутые зубы, кожа не стала отрываться лохмотьями от лица.
Неужели он так же плохо выглядел, когда из штопоров выходил? Там тоже перегрузки сильные.
По губам специалисты прочитали то, что он сказал, когда капсула начала вращаться. Несколько слов. Томчин был ими доволен. Вернее, одним из них.
- Не при дамах будет сказано, чего вы там поначалу наговорили. Красочно, но цензура этого не пропустит. А последнее слово - просто гениально. "Поехали". Каково, а? "Поехали!" Ни один сценарист так емко не напишет. Он начнет расписывать длинные фразы, чтобы я за труды эти побольше гонорар ему дал. А сколько за одно слово получить можно? Много, если сказано хорошо. Здесь никакие прощальные речи неуместны. "Поехали", и точка. Импровизация - великая сила. Знаете, - Томчин посмотрел на Шешеля, - мы дадим вначале крупно ваше лицо, потом титр "Поехали", а потом стартующую ракету. Огонь вырывается из дюз. Вы опять крупно. Очень хорошо. Мне это нравится.
- А вы что скажете? - Теперь Томчин посмотрел на Шагрея.
- Неплохо, - протянул тот.
- Неплохо? И это все, что вы можете сказать? Да это просто гениально. Хорошо еще, что мы стали ваш тренажер использовать. Была ведь у нас идея перегрузку имитировать специальной прозрачной мембраной, - Томчин рассказывал все это Шешелю, ведь Шагрей обо всем и так знал, - на лицо накладываем мембрану, начинаем ее постепенно натягивать, кажется, что на лицо действует перегрузка, но все равно впечатления не такие, как на тренажере. Ладно, на сегодня все.
Проектор выключили. В зале зажегся свет. Он резал глаза, приходилось щуриться. Томчин поднялся с кресла, обернулся к залу, где сидело человек пятнадцать.
- С почином вас, господа. Поздравляю с началом съемок. В ресторан вас сегодня не приглашаю. Знаю, засидимся, разойдемся, как водится, за полночь, и завтра к утру, когда съемки продолжатся, добрая половина состава окажется не в работоспособном состоянии. Но когда съемки закончим и фильм смонтируем, тогда… - он сделал многозначительную паузу, которая лучше любых слов говорила о том, что же тогда случится.
- К сожалению, завтра Спасаломская тоже будет занята, - сказал Томчин Шешелю, - вы уж потерпите без нее недельку. Но зато мы вас на Луне снимем. У нас, знаете ли, бывает, что фильм снимается не последовательно, а, к примеру, с середины или с конца. Вначале герой поги… - он не закончил фразы, подумав, что она сейчас неуместна, ведь предполагается, что экспедиция на Луну будет удачной, - ну… э… актерам тяжело к этому приспособиться. Но такие вот издержки производства. Итак, завтра вы будете уже покорять Луну.
- Премного благодарен, - съязвил Шешель.
Прежде чем расстаться, Томчин начал рассказывать о лунной походке, которой должен овладеть Шешель.
- Потренируйтесь дома, в комнате, - не унимался Томчин, провожая пилота до ворот студии.
Но ведь и в комнате на тебя будет давить все тот же атмосферный столб. Сколько ни упражняйся, не получится при каждом шаге отрываться от земли на метр и переноситься на несколько метров вперед.
Шешелю причитался аванс, по словам Томчина - небольшой. Он сказал, что в банке открыт счет на имя Шешеля и деньги с него можно снять в любое время. Когда пилот уточнил, о какой сумме идет речь, оказалось, что на прежней службе он мог бы заработать такие деньги месяца за четыре. Это было больше даже, награждение за победу в гонках на Императорский приз. Впору подыскивать среди реквизита небольшой кожаный чемоданчик, в который поместилась бы наличность. По карманам не распихаешь. Не тащить же пачки банкнот в руках. Того и гляди растеряешь их или выхватит кто. Помешать ведь не сможешь - руки заняты.
Всю сумму брать не стоит. Глаза-то выдержат, созерцая такое богатство, а вот сердце - нет. Может и разрыв случиться. А то по широте души российской начнешь деньгами сорить направо и налево, прямо как истосковавшийся по воде путник. Он нашел ручей, припал к нему и все не может оторваться. Пьет, пьет. Вода в ручье не кончится, а вот деньги - да, еще до того, как утолишь жажду.
Какую же часть взять? Проживешь и на копейки. Но зачем? Всегда хорошо иметь в кармане лишний рубль. Кошелек, набитый деньгами, приятно согревает душу, а если знать еще, что, начни кошелек худеть, подкормить его можно из запасов, то тогда и вовсе жизнь становится прекрасной. Так сколько? Он так и не смог ответить на этот вопрос. Возвращался мысленно к нему, разговаривая с Томчиным. Тот слишком увлекался своей речью и уже не требовал от собеседника не то что ответов, но даже какого-то хмыканья или кивания головой.
Томчин объяснял, что такое лунная походка. Шешель его совсем не слушал.
Он дошел до ворот студии, где ждал его "Руссо-Балт".
- Можно я сам буду авто водить? - спросил Шешель у Томчина.
- Вам не нравится водитель? Можем заменить.
- Нет. Что вы. Он очень хороший водитель, но не привык я, чтобы меня возили.
- Хорошо. Но он ваш поклонник. Очень хочет вас немного повозить. Дня два потерпите. Ладно?
- Ладно.
- До завтра.
- До завтра.
- Куда едем? - спросил водитель.
- В банк.
Шешель думал, что сможет разрешить задачу по дороге, благо, после студийной духоты, нагретой осветительными приборами, уличный воздух казался чем-то потрясающе вкусным. Голова у Шешеля вскружилась. Видимо, он еще после съемок не восстановился. Совсем организм слабым стал, как после перенесенной болезни. Он поднял руку, чтобы утереть со лба выступивший пот, но не донес ее, остановил возле глаз, увидев запястье с часами. Без пятнадцати шесть. Время теперь текло быстрее, чем когда он был в капсуле. Лучше бы наоборот.
Он вспомнил об извозчике, о вчерашнем приключении и о назначенной на вечер встрече. Опять взглянул на часы. Коварная секундная стрелка все никак не хотела униматься, останавливаться не желала, бежала по кругу, хорошо еще что с постоянной скоростью, а не ускоряясь, как капсула на коромысле. Шешеля от таких воспоминаний передернуло, точно он съел какую-то гадость. Надо бы ее выплюнуть, но он ее уже проглотил.
- Извини. Отменяется банк. На привокзальную площадь поедем. Надо успеть за десять минут. В крайнем случае за двенадцать. Успеем?
- Да.
- Но не гони, а то задавишь кого-нибудь, тогда точно не успеем.
- Хорошо.
Выходило, что он действительно продался в рабство. От него теперь не отстанут, пока все жизненные соки не выпьют. Последствия этого Шешель уже ощущал. Вместе с тем мучения его хорошо оплачивались, чем не могли похвастаться бедолаги, попавшие в застенки инквизиции. Яркий пример того, что цивилизация развивается и отношения между людьми совершенствуются, ведь додумайся инквизиторы, по окончании пыток, платить своим клиентам, по крайней мере тем, кто в живых остался, так очереди к ним прием начали бы выстраиваться. Только бы до костра дело не дошло. Костер - это Солнце. Шешеля ждала Луна. Холодный огонь. Может, приятно будет?
Памятуя о прошлых подвигах Шешеля, водитель намекнул, что не против, если тот займет место за рулевым колесом.
- Нет, нет, спасибо, - отказался Шешель от этого предложения, - я полностью доверяю тебе.
Ему кое о чем хотелось подумать. Вряд ли он сумеет сделать это, одновременно следя за дорогой. Отвлечешься и не заметишь телегу. Тогда лучше не думать о том, что в этом случае будет.
Движение было немногим более оживленным, чем днем, однако не настолько сильным, чтобы колесные экипажи устраивали на улицах заторы, через которые нельзя протиснуться. Воодушевленный оказанным ему доверием, водитель вел авто очень аккуратно и уверенно. Это состояние передалось и Шешелю. Окажись за рулем кто-то менее опытный, того и гляди пришлось бы нервно поглядывать на часы, умолять стрелки двигаться помедленнее, нашептывая: "Не успеем".
Но какой в этом толк, когда на каждом перекрестке на столбах либо на фасадах домов развешаны другие часы. Загипнотизировать их не хватило бы ни сил, ни времени даже у очень опытного колдуна.
Небо стало сереть. Пелена опадала на город, как вуаль, но еще не сделалась такой плотной, когда без зажженных фонарей и освещенных витрин, крадущих у темноты несколько метров пространства, ничего не разглядишь. На кончиках фонарных столбов разгорались огни, еще тусклые, не набравшие силу, потому что пока их держали на голодном пайке.
На привокзальной площади скопилось много экипажей. Некоторые из них, собравшись в стайку, ожидали пассажиров с прибывающих поездов. Другие уже заманили к себе клиентов, и, пока человек не вырвался и не убежал, спешили побыстрее тронуться. Третьи, напротив, только вливались в площадь.
Разобраться в этих перемещениях было довольно сложно. Глаза разбегались. Большинство экипажей на первый взгляд невозможно было отличить один от другого, как будто на одном заводе штамповали не только корпуса с колесами, но и лошадей, в которые их запрягали. Через секунду глаз находил отличия, как в детских картинках, где изображения кажутся абсолютно одинаковыми, а потом замечаешь, что на самом деле они разные. Там у лошади небольшое белое пятно на лбу, другая вовсе оказывается серой, а не черной, как показалось сперва.
- Останови, пожалуйста, - сказал Шешель. Он увидел то, что ему нужно. - Можешь уезжать. До дома я сам доберусь.
- Может, помощь нужна?
- Спасибо. Сам справлюсь.
"А не подумал ли водитель, что я хочу убежать? Забраться в один из поездов, и тогда ищи меня. Нет. Я же деньги из банка не забрал. Что без них убегать".
Шешель вылез из авто, когда то подкатило к обочине, влился в не очень густую толпу, а вынырнул из нее возле вчерашнего экипажа. Шешель позволил себе немного понаблюдать за извозчиком. Тот заметно нервничал, теребил пальцами хлыст, по сторонам посматривал, но при этом взгляд у него отчего-то был отсутствующий. Он все равно ничего не видел. Однажды к нему подошел хорошо одетый человек, хотел внутрь экипажа забраться. Шешель уж подумал было, что опоздал, на часы глянул, не те что на запястье, а что висели почти над ним - под крышей вокзала, обвитые каменными кустами. До намеченного рандеву оставалось… ничего не осталось. Но заказчик вряд ли придет вовремя. Скорее он опоздает немного. Может, он тоже стоит сейчас в толпе и смотрит на извозчика.
"Ладно - рискнем".
Извозчик что-то сказал человеку, развел руками, описав широкую дугу, на лице его появилось извиняющееся выражение. Через несколько секунд, когда человек ушел искать другой экипаж, Шешель узнал, что ему сказал извозчик.
- Свободен? - спросил он, подойдя к экипажу.
- Простите. Нет. Меня подождать просили. Занят экипаж, - слова отскакивали от его губ, как хорошо заученная роль. Уже надоевшая роль, поэтому слова произносились без эмоций, однотонно. Судя по всему, он уже не раз произносил эту фразу, сопровождая ее все теми же жестами: руки развел в стороны, приподнялся на козлах, но, когда он узнал Шешеля, сказал: - Это вы, барин?
- Ага. Подними крышу. Я хочу подождать твоего вчерашнего работодателя.
- Может… - в глазах у него появился испуг, но фразу свою он не закончил, слез с козел и, укрывая уже севшего в экипаж Шешеля, поднял крышу. Она раскрылась хлопком, совсем как большой зонтик.
- Когда он придет, я хочу с ним поговорить.
- Хорошо, - он сказал это с тоскливым вздохом, вероятно, припоминая тот момент, когда решил связаться с этим, как оказалось, очень хлопотным делом. Он был готов теперь сам доплатить, чтобы отвязаться от всех.
- Ты хорошо выглядишь, - заметил Шешель, но теперь ответом ему был только вздох.
- Ребра все болят, - с небольшой задержкой сказал извозчик, точно говорить ему было больно или он слов Шешеля не слышал и просто принялся рассказывать о том, чем заняты его мысли. Щека у него припухла. На лбу виднелась ссадина.
- Экипаж-то вчера быстро нашел?
- Нет. Побегать пришлось. Почитай всю ночь и бегал, искал, кричал. Далеко лошадка убежала. Через три квартала и нашел только.
- Бегать - это полезно для здоровья. Некоторые, не у нас, а в других странах, в особенности за океаном, утром, знаешь, просыпаются и бегают по улицам.
- Делать больше им нечего - по своей-то воле бегать. Я бы не стал.
- Сам виноват. Яму другому не рой. Ладно, прекращаем разговоры. Сиди и жди. Когда тебя в спину толкну - предложи тому, кто придет, в экипаж садиться, а до того считай, что меня здесь нет. Все понял?