Лилия Баимбетова
Поленица
Жила на свете женщина, и не было у нее детей. Взяла она полено, в одеяло его завернула и всю ночь в люльке укачивала, а на утро обернулось полено маленькой девочкой, неказистой и некрасивой. Но женщина и такому дитенку обрадовалась и назвала девочку Поленицей.
Долго ли, коротко росла Поленица, но вот пришла пора ей уж и взрослую поневу ткать. А была Поленица хоть некрасива и неуклюжа, точно полено, зато на редкость умна и в рукоделье старательна. Ходили парни мимо, приглядывались: лицом непригожа выйдет жена, зато хозяйственна. Только сидела Поленица дома и за ворота не шла, в игры не вступала, не знала, для чего это потребно. Молчало в ней сердце деревянное.
Звали ее на посиделки, но Поленице милей было дома, рядом с матушкой. Так вот лето за летом, зима за зимою, и оказались все детские подруженьки мужатыми, а Поленица одна безмужатой. Молчало в ней сердце деревянное, только разум-то у Поленицы был на зависть, догадалась она, что не такова, как все вокруг. Стала к матушке с вопросами подступаться. Та всю правду доченьке и открыла, повинилась, так мол и так, жила одна-одинешенька, вот себе доченьку из полена и сотворила.
Призадумалась Поленица, да и пошла вон со двора, по свету странствовать, человека искать, который разбудит ее сердце деревянное, в человеческое превратит.
Долго ли, коротко шла Поленица, только пришла она на ярмарку, стала людей спрашивать, как ей сердце деревянное в человеческое превратить. Протолкался к ней торговец, немолодой да ласковый, сказал:
– Помогу я твоей беде, дома у меня жена любимая, кому ж знать о любви, как не мне.
Говорил он ей речи ласковые, улыбался по-доброму, да Поленица ему не верила, молчало в ней сердце деревянное. А разум все нашептывал: коли он жену любит, как же тебе речи ласковые говорит, лжа все, нет любви на свете.
И пошла Поленница дальше, повстречала в лесу охотника молодого, рассказала о своей беде.
– Помогу я тебе, – молвил охотник пригожий, – я молод, и сердце у меня горячее, кому ж знать о любви, как не мне.
Говорил он ей речи ласковые, улыбался по-доброму, да Поленица ему не поверила, молчало в ней сердце деревянное. А разум все нашептывал: он молод да пригож, а я неладна, будто полено, зачем же он речи ласковые говорит, не иначе как смеется над тобой, лжа все, нет любви на свете.
И пошла дальше Поленица, повстречала в лесу дровосека, рассказала ему о своей беде.
– Значит, хочешь, чтобы сердце твое запылало, как у людей влюбленных горит? – спросил ее дровосек, – Верно ли ты этого хочешь, девица?
– Хочу, – сказала ему Поленица, – сил нету больше жить мне с мертвым сердцем.
– Помогу я твоей беде, – отвечал ей дровосек, – Коли хочешь, помогу, да потом не жалуйся.
Одним махом разрубил он Поленицу и в костер покидал.
Ох, и запылало тогда сердце деревянное!
Май 2004 г.
Фердинанд Бигашев
Заколдованный разбойник
Я зашёл в харчевню, устроенную в гроте. За дальним столом, в углу, подсел к мужчине, с которым накануне договорился о встрече.
– Да, сэр, – начал он, покашляв скромно в кулак. – Можно, я буду называть вас так? Это будет для вас несколько романтично, а для меня… Я всех называю сэром…
– Я россиянин. Мы как-то не привыкли к такому обращению. Да ладно, нет проблем! Называйте. Я вас пойму.
– Да, сэр, в нашей харчевне можно встретить моряков со всего света. Казалось бы, что особого в стенах этого грота? Чем замечательны эти столы? Но в них романтика приморской жизни! Посмотрите, какой вокруг народ. Это моряки. Бывалый люд. Они ходят по полу харчевни, как по палубе большого океанского корабля. В клешах. Колени полусогнуты. На них широкие ремни с бляхами, которые чуть что – пойдут в ход! Этих людей обкатали штормовые волны, закалила беспрерывная зыбь. Им сам чёрт не страшен. Тьфу-тьфу, не будь он помянут в недобрый час. Здесь Восток, сэр. Вы услышите самые невероятные легенды. Но… за плату. Совсем небольшую, сэр. За скромное угощение я украшу вам вечер занимательной историей. Вернее, легендой. Но всё в ней правда, сэр!
Мой собеседник, смуглый худой араб, лысый, в очках, курчавый, смущённо развёл руками. У него лицо бывалого человека. Он как местное дерево, закрепившееся в родной почве, врос в эту харчевню. Он её завсегдатай, хотя в кармане у него всегда гуляет ветер. Араб рассказывает туристам, таким, как я, какую-нибудь занимательную историю. За это получает гонорар в виде угощения. Кстати, мне такой способ публикации своих произведений кажется вполне нормальным. Реакция слушателя налицо – понравился рассказ или нет. По ходу повествования можно увеличивать или уменьшать давление на слушателя, интригуя всё больше. Но я не о том…
Режиссёр "Госфильма" попросил меня написать сценарий. Какой-нибудь сценарий на восточную тему, ибо в последнее время, по его мнению, был спрос именно на фильмы с восточным колоритом. Я поехал по туристической путёвке в одну из ближневосточных стран. Говорят, что там в некоторых приморских харчевнях можно найти сказителей, сочиняющих необыкновенно красочные истории. Один из них сидел передо мной. Вчера он был занят тем, что рассказывал эту историю другому, который, очевидно, тоже был, как и я, охотник до фольклора.
Подошёл молодой толстый бармен. Я заказал пиво и бифштексы. Бармен показал поднятой рукой, что всё будет "о’кей", улыбнулся, обнажив золотой зуб, и удалился.
– Жил, сэр, в нашем портовом городе старик Анвар, – начал араб, с удовольствием опустошив кружку пива и приступая к бифштексу. – Всё он имел: и хижину, и семью. Аллах дал ему двух сыновей, Фоата и Ильгиза. Всю жизнь старик провёл в постах и молитвах. И благодаря скромной, многотерпеливой жизни дожил до глубокой старости. Перед смертью он позвал сыновей к себе проститься.
"Ничего я не нажил, – сказал он голосом, который, казалось, раздаётся уже из потустороннего мира. – Но главное богатство я всё же имел: вот эти руки и честность. Руки меня кормили. А честность поддерживала в моём здоровом теле здоровый дух. Я спокойно спал. Это немало, дети мои – самому зарабатывать на жизнь и спать спокойно, не вздрагивать по ночам".
Сказал он так и преставился. Тихо переселился в мир иной, который всегда далёк и всегда рядом.
Сыновья были один другого пригожей. Смуглые, черноглазые, статные и сильные. Смерть отца была для них равна потере якоря и компаса в бурном океане. Все болтанки жизненной шаланды без якоря и компаса – ваши, сэр. Извиняюсь…
Похоронили братья отца, вернулись в хижину и держат совет. Наследство, оставленное отцом – не пощупать, не посмотреть. Что такое честность, думаю, сэр, вы знаете. И что такое зарабатывать на жизнь своими руками, вам тоже знакомо.
"Я шофёр, – сказал младший брат Фоат. – Пойду в таксисты. Говорят, они хорошо зарабатывают".
А старший, Ильгиз, характером был другого склада. Всегда задумчивый, постоянно в мечтах, он был как бы сам не свой, словно лист пальмы, оторванный от дерева.
"Я пойду на большую дорогу, – сказал он коротко. – Буду разбойником. Это веление злой судьбы".
"А как же быть с завещанием отца – жить честно, спокойно спать?"
"Не знаю… У меня есть ум, постараюсь что-нибудь придумать… Не обессудь, брат. Когда-нибудь встретимся. Молись за спасение моей души. Аллах милостив. Может быть, простит. Будет и на нашей улице праздник".
На этом они расстались. А встретились снова при очень странных обстоятельствах.
Мой собеседник многозначительно смолк. Я посмотрел на пустые кружки и тарелку. Бармен, постоянно следивший за нашим столом, быстро подошёл. Он хорошо знал своего завсегдатая.
– Повторите, – сказал я.
Бармен широко улыбнулся и поспешил удалиться, прихватив кружки и тарелку. Через минуту он вернулся с пивом и бифштексами. Мой собеседник, отпив из кружки, продолжал:
– В нашем городе, сэр, домов так же много, как деревьев в джунглях. А улиц не меньше, чем звериных тропок. В те времена, когда Фоат начинал, наш город жил под игом Джина… История правдивая… Да, сэр, можно и стаканчик грога… Вчера я рассказал эту историю капитану из Кейптауна, негру. Он сказал, что расскажет эту историю сыну. И накажет сыну, чтобы он рассказал её своему сыну. Вот как, сэр, понравилась ему эта вещь. Я слышал эту историю от самого Фоата, когда он был ещё жив. История правдивая, сэр.
Он продолжал называть меня сэром, считая, что обращение хорошо вписывается в колорит рассказа. Да Бог с ним, с сэром. Как ни назови – всё равно. Имена наши и обращения к нам так же условны, как, например, наше слово "стол" по-английски вовсе не стол, а "э тэйбл". По-арабски, опять же, не "э тэйбл", а как-нибудь иначе. Сколько в мире языков, столько и названий у стола. Вот и пойми после этого – каково точное название предмета, имеющего четыре ножки, плоскую спину и карман в виде ящика, куда кладут ложки и вилки или ручки и бумаги. Также и с именами людей. Как ни называй – всё условно в этом мире.
– Тогда мало что знали достоверно о Джине. Это теперь говорят "мафия". А тогда толковали, что Джин главарь какой-то нечистой силы. "Бисмилла иррахман иррахим. Спаси меня, Аллах", – вот единственные слова, которыми могли оградить себя правоверные от Джина. Да куда там! Молитвы не помогали. Люди повторяли их только от бессилия. Пропадали лучшие красавицы города. Исчезали сокровища из банков. Отцы города не знали, как обезопасить себя и сограждан от всесильного Джина. Все жили под страхом смерти, как заложники. А когда страх берёт верх над рассудком – низко падают нравы, сэр.
Фоат испытал это на собственной шкуре. Приезжает он в порт. А таксисты не пускают в очередь. Как? Вот подошла, например, очередь Фоата. Он выстоял её с хвоста. Но всегда находился какой-нибудь стоящий сзади таксист, который подъезжал, ставил машину впереди машины Фоата и забирал пассажиров.
Старые, опытные таксисты, конечно же, знали причину, почему так поступают. Дело в том, что в городе в те времена существовала стоянка, которую таксисты между собой называли Чёрной. Кто брал пассажира с той стоянки – исчезал навсегда. Словно проваливался сквозь дыру в небе. Поэтому никто не хотел рисковать собой. А толкали на это новичка.
Однажды некий таксист поставил свою машину поперёк машины Фоата и яростно заорал:
– Езжай на Чёрную стоянку, покарай тебя Аллах! Может быть, тебе повезёт, чёртово семя! Привезёшь что-нибудь новенькое, дьявол тебя побери с потрохами!
Это были страшные слова. Но поверьте, сэр, лет пятьдесят назад и время было жестокое. Одно напоминание о Джине наводило на всех ужас. Фоат не обиделся. Он знал, что такое мог сказать только человек, доведённый до отчаяния. Он понял, что без поездки на Чёрную стоянку таксисты не примут его в свою среду. И он решился.
Приезжает он на Чёрную стоянку. На первый взгляд ничего особенного. Улица как улица – захудалая, одна из самых дальних. Двухэтажный особняк из кирпича. Окна зашторены. Большой палисадник, розы цветут. Узкие арочные окна. Металлический забор. Тишина! Живи и радуйся. Ничего страшного.
Тут вдруг Фоату показалось, что он слышит в особняке перестук каблуков. Кто-то вприпрыжку торопливо спускается по лестнице со второго этажа. И действительно, на крыльце появился высокий стройный человек в чёрном плаще, начищенных до блеска чёрных туфлях и белых носках. На голове чёрный цилиндр, на глазах тёмные очки. Воротник плаща поднят, на шее ослепительно белый шарф, закрывающий подбородок. На руках белые лайковые перчатки. Что-то зловещее было в нём. И что-то, сэр, притягательное. Как вот в пиве – оно горькое, а пить всё равно приятно.
Фоат сразу понял, что это и есть Джин. Джин, который держит верх над отцами города. Вот почему исчезали таксисты. Их уничтожал Джин, чтобы замести за собой следы!
Чёрный человек властно сел в машину и чётко поставленным голосом, раздающимся из-под шарфа, прикрывающего рот, приказал:
– За город! – и показал рукой в перчатке вперёд.
И хотя Чёрная стоянка находилась уже и без того почти за городом, Фоат понял – не в порт. Он дал полный газ, и машина на предельной скорости полетела прочь от города. К его удивлению, машина, как никогда, слушалась руля. Казалось, управляет ею не Фоат, а Чёрный человек. Что-то было в нём магическое.
Дорога ровная, никаких колдобин и бугорков. И вдруг неожиданно прямо на дороге появляется каменный столб. Скорость предельная! Что делать?! Сворачивать поздно!
Фоат резко затормозил и… почувствовал приставленное к виску холодное дуло пистолета.
– Вперёд! – жёстко приказал Чёрный человек.
Фоат невольно убрал ногу с педали тормоза. Машина, как отпущенная на свободу птица, взлетела с места и… врезалась в столб. Фоат успел только закрыть глаза. Удар. Грохот. Машина рассыпалась. А сам Фоат продолжал лететь с закрытыми глазами. Куда? В ад?! В рай?! Вот, значит, как погибали все предыдущие таксисты!
Он открывает глаза. Впереди ровная дорога, машина цела и невредима, мчится с той же скоростью. А где столб? Столба нет. Словно и не было столба!
Пассажир сидел рядом с пистолетом в руке. Это возвратило Фоата к реальной жизни. Значит, это не во сне, а наяву. Во всяком случае, пистолет, приставленный к виску, не почудился.
Следующее препятствие возникло так же внезапно, как и первое. По дороге навстречу шла огромная волна высотой с десятиэтажный дом. Казалось, что торнадо вырвало её в час гнева из объятий Средиземного моря и понесло по суше. Гребень волны кипел, как вода в адском котле. Это было страшно. Чёрный человек, казалось бы, одинаково рискует с Фоатом, участвуя в аварии. Но это было не так. Чёрный человек обладал сверхъестественной силой. Он мог остаться целым и невредимым, а Фоат мог погибнуть если не от самой аварии, то от разрыва сердца.
Фоат затормозил, машина взвизгнула. У виска вновь оказался пистолет.
– Вперёд!
Машина ударилась о волну. Вода, сэр, при ударе с большой скоростью такая же твёрдая, как скала. Машина развалилась на части. Фоат захлебнулся. Если предыдущие таксисты оставались живы после первого потрясения, то, несомненно, погибали во время второго, успел подумать Фоат.
Он открывает глаза. Впереди ровная дорога, словно и не было волны. Всё тихо, спокойно. Фоат даже подумал: не находится ли он по ту сторону жизни? Невидимую сторону? Ведь природа показывает нам только одну половину свою. А другую всегда прячет, чтобы мы не знали слишком много. Ведь если подумать, мы никогда не видим обратную сторону Луны, или вот свою спину вы не видите, сэр, как и я свою. Но размышлять Фоату некогда. Скорость большая, события разворачиваются стремительно.
От следующего препятствия, которое появилось так же неожиданно, как предыдущие, сердце Фоата сжалось, как от предсмертной тоски. Дорога просматривалась далеко вперёд. Она поднималась по крутой горе к самым облакам и резко обрывалась, заканчиваясь пропастью. Там, наверху, тяжело ворочались чёрные тучи, начиненные молниями и громами. Огненные кнуты вспыхивали и гасли, исчезали в бездонной пропасти. Машина неслась вперёд, не чувствуя подъёма, словно её несла дополнительная сила. Так оно и было, сэр. Ведь рядом сидел Чёрный человек.
Перед пропастью Фоат затормозил, думая, что наверно, приехали, что, вероятно, здесь, на вершине горы, в тучах, и обитает нечистая сила. Но вновь почувствовал у виска холодное дуло пистолета и жестокий окрик:
– Вперёд!
Двум смертям не бывать, одной не миновать! Фоат дал полный газ и на бешеной скорости сорвался в пропасть. Что такое?! Машина не закувыркалась, а начала плавно парить. Летела сквозь тучи. Молнии слепили через закрытые веки, оглушали громы. Они грохотали как барабаны дьявольского оркестра. Это была, действительно, их цветомузыка.
Машина плавно, как на крыльях, опустилась на дно пропасти. Фоат открыл глаза. Машина стояла на полянке в пальмовой роще. Вокруг чрезвычайно сладко пели птицы в неописуемо красивых оперениях. На ухоженных клумбах пышно цвели орхидеи. Это была не клумба, а персидский ковёр, сотканный из живых цветов. Вот как роскошно живёт нечистая сила вдали от людских глаз, сэр!
Куда он попал, Фоат? Неужели в рай?! Неужели рай огорожен с внешней стороны забором, который называется адом? Рай внутри ада! Ведь жизнь за пределами рая, действительно, нелегка – порой как ад.
На опушке бамбуковой рощи стоял одноэтажный дом, облицованный чёрным гранитом. Дом без единого окна. Дверь из белого мрамора. Из такого же мрамора и крыльцо, куполообразную крышу которого поддерживали две лёгкие, круглые полированные колонны.
Пассажира в машине не было. На сиденье лежала тысячедолларовая купюра. Заплатил, надо сказать, Джин щедро. Такие деньги в городе даже опытные таксисты зарабатывали не меньше, чем за месяц.
Не успел Фоат что-нибудь подумать, как машина взлетела на вершину горы, где бесчинствовала тяжело гружённая молниями и громами туча. Неведомая сила поставила машину на дорогу, откуда начинался спуск.
Только прибыв домой, Фоат осознал, что побывал в самом логове страшного Джина, откуда никто не возвращался. А вот он первый, единственный, кто вырвался живым из его лап. Но радоваться надо этому или плакать? Почему никто не вернулся, а он вот остался жив? Похоже, Джин что-то замыслил, и Фоат причастен к этому. Он его заложник! Как только Джин завершит своё дело – убьёт его. И Фоат возненавидел Джина всей душой. Если Фоат не погиб тогда, значит, это для того, чтобы он сам уничтожил Джина. Этим спасёт и себя, и город. Да, и город, сэр. Нужно быть предельно осторожным. Даже мысли прятать от него, потому что Джин может прочитать их.
Таксисты были поражены возвращением Фоата живым. После такого испытания они, казалось бы, должны были поверить в него, принять в свою среду. Но, как это часто бывает в жизни, все начали, наоборот, сторониться его. Имя Фоата связали с нечистой силой, и отношение к нему резко ухудшилось. Его по-прежнему не пускали в очереди, выталкивали, кричали, ругались, ненавидели и негодовали, когда он пытался пристроиться в конце какой-нибудь очереди.
Скоро кончились деньги, оставленные Джином. Положение стало отчаянным. Хочешь не хочешь – надо ехать на Чёрную стоянку, чтобы не подохнуть с голода. Мысль о том, что надо ехать на Чёрную стоянку, даже радовала его. Он вступит в схватку с Джином. Это из-за него он отверженный, живёт изгоем. Если убьёт его, начнет жить, как все!
Не успел Фоат остановиться у знакомых железных ворот на Чёрной стоянке, как загадочный пассажир в чёрном был уже в машине. Поля цилиндра опущены низко на лоб. Очки, воротник плаща и белый шарф закрывают лицо. На руках белые лайковые перчатки.
Фоат попробовал пристальней взглянуть на пассажира, чтобы точнее оценить, с кем имеет дело. Острая боль в переносице пресекла его желание. Ему показалось, что между глаз воткнули невидимое шило. Чёрный человек не позволял смотреть на себя в упор. Он был необычайно возбуждён и приказал:
– За город!