Антон открыл глаза. Он стоял напротив знакомой парадной с датой '1885' над входом. Из окна третьего этажа подавала знаки лохматая голова Бялки. Увидев, что замечена, она крикнула:
- Эй, странник! Не хочешь ли подняться и присоединиться к нашему уютному обществу? Мы как раз обсуждаем сейчас планы на оставшуюся вечность.
Антон передернул плечами, сбрасывая оцепенение. И вошел.
Все сидели в большой светлой комнате, живописно раскинувшись по всему пространству. Чечен подкидывал Лапуфку, и тот радостно визжал, то подлетая к самому потолку, то вновь оказываясь в сильных смуглых руках. Волк о чем-то тихо беседовал с Длорой, то и дело бросая настороженные взгляды на Бялку, которая продолжала что-то высматривать, свесившись из окна. Эмма при виде Антона отложила журнал, который пролистывала.
- Ну? - Свой вопрос она задала нарочито небрежно.
- Прогулялся, проветрил мозги, и мне вроде как полегчало, - добродушно откликнулся Антон.
- Что ж, рада за тебя.
Лапуфка, опущенный на пол, бросился к нему и принялся дергать за штанину.
- А мы все только тебя и ждем! Я ни разу не был в Эрмитаже. Все сказали, что можем сходить. Ты с нами?
Он ухватил Антона за ладонь, и тот вздрогнул, вспомнив другую детскую ручку, так недавно лежавшую в его руке.
- Конечно. А разве у меня есть какой-то выбор?
- Никакого, братишка, - Волк улыбнулся ему, поднимаясь на ноги.
До Эрмитажа они дошли быстро, болтая и перешучиваясь. Напряжение, повисшее между ними в начале знакомства, спало. Зато в огромном пустынном дворце все притихли. Ощущение абсурда и нереальности происходящего здесь чувствовалось еще сильнее, чем на улице или в чужих квартирах. Их окружала ослепительная, торжественная и величавая красота. Потерянные и маленькие, бродили они по залам и галереям, помнившим поступь царей, полководцев и фрейлин.
Атмосферу нарушила Бялка. Остановившись у огромной малахитовой чаши, она заявила:
- Всю жизнь мечтала туда залезть, а тут такая возможность! Эй, мужчины, подсадите кто-нибудь, а?..
Чечен, как самый высокий, подставил плечи, и с ловкостью ящерки девушка соскользнула с них в зеленое нутро огромной холодной глыбы.
3. Синяя Бялка, или Лети!..
У нее никогда не было ни друзей, ни подруг. Вернее, не так: для нее все были друзьями и подругами, а вот она - ни для кого. Раньше она не могла с этим смириться. Пыталась понять, что в ней не так. Из-за шрама на лице или руки? Но ведь встречаются и гораздо более уродливые люди, которые, тем не менее, кому-то нужны.
Ее родители были суровыми и строгими. Они старались по пустякам не растрачивать свою энергию и чувства. Наверное, они по-своему ее любили, но ей от этой любви было ни жарко ни холодно. Ее никогда не били, но за малейшую провинность - невымытая посуда, порванные колготки - могли не разговаривать неделями. Со страшим братом тоже был полный разлад: он стыдился сестры - из-за внешности и за то, что ее считали чуть ли не слабоумной. (В школе она еле-еле переползала из класса в класс, и родители даже хотели перевести неудавшуюся дочку в интернат для детей с задержками в развитии, но классная посоветовала этого не делать.) То, что в ее уродстве был повинен прежде всего он сам, брат предпочитал не вспоминать.
Когда ей исполнилась семнадцать, она ушла от родителей к хиппи. Ей показалось, что она наконец-то попала домой: под музыкой Битлз и Пинк Флойд, под сладким дымком марихуаны облик ее никому не казался странными или отвратительным. Здесь ей подарили ее имя, а данное родителями - бесцветное и никакое, она благополучно забыла. А потом она забеременела, и 'дети цветов' с мягкой улыбкой указали ей на дверь: соски, пеленки и детские крики в переполненном 'флэте' были совсем не к месту.
Она попыталась вернуться к родным, но, увидев ее на пороге с большим животом, ее обозвали 'потаскухой' и захлопнули двери. Бялка рожала одна, на чердаке соседнего дома. Когда женщина, живущая снизу, услышав крики, вызвала 'Скорую' и милицию - ее обнаружили баюкающей на руках мертвого ребенка, обмотанного пуповиной - которой он и задохнулся при родах.
Выйдя из больницы, она стала чем-то вроде городской сумасшедшей. Никто не знал, где она живет и чем питается, но ее можно было увидеть то здесь, то там: на набережной Мойки, у фонтана рядом с Казанским собором, на скамеечках Летнего сада. Однажды один из панков, тусующихся на Малой Садовой, задумав повеселить себя и окружающих, окликнул ее:
- Бялка, а Бялка! А у тебя парень есть?
Он ожидал, что она ответит 'нет', и он захохочет: 'Ну, ясно: кто же захочет встречаться с таким чучелом!', но она улыбнулась и расправила складку на замызганной юбке:
- Конечно.
- Да ну?! И как же его зовут?
- Не знаю - я же его еще не видела. Как увижу, сразу найду вас и скажу.
Парни зашлись дружным хохотом.
- А с кем ты сейчас гуляешь? Неужто, одна? Как же на такую красотку не польстился-то никто?..
- Я не одна. Я с Питером.
Тот, кто начал ее задирать, подскочил поближе. Ему хотелось выкинуть еще что-нибудь этакое, красуясь перед девчонками в косухах, скалившими молодые зубы.
- Значит, ты любовница Санкт-Петербурга! Не больно ли велика честь? Ты просто городская подстилка, вот и веди себя соответственно!.. Кажется, на твоей юбке не хватает разреза - сейчас мы это поправим!
Она не успела отскочить в сторону, как быстрым движением панк выхватил стилет и разодрал ткань от подола и почти до пояса. Он отступил, довольный получившимся результатом и гордый своим остроумием. Дружки и подружки катались по земле от хохота. Бялка держала расходившиеся края юбки, а непослушный ветер норовил развести их в стороны. Отовсюду сыпались ободряющие и поощряющие реплики:
- Эй, Боров, сделай еще разрезик сзади, для симметрии!..
- А правда, что Синяя Бялка белья не носит? Проверь, а?..
Девушка переводила растерянный взгляд с одного лица на другое. Все кривились и гримасничали, а одна из девчонок, выплюнув недокуренную сигарету, пронзительно завопила:
- Эй, кикимора болотная, не смей на меня смотреть! Меня с души от тебя воротит, мне стыдно уже от того, что ты одну со мной землю топчешь!..
Вдруг Бялка улыбнулась, словно что-то поняв - спокойно и устало. Глаза ее стали мягкими и печальными.
- Бедные… Смейтесь, и может тогда Бог излечит ваши души. Или подарит новые взамен тех, что вы испачкали и истаскали. А я попрошу Питер, чтобы он не гневался на вас за меня.
…В малахитовой чаше было уютно и просторно. Можно было ощутить себя маленькой-маленькой - эмбрионом, свернувшимся в темной и теплой утробе матери. Точнее, в светлой и чуть прохладной утробе. Гладкий камень холодил босые ступни (перед тем как сюда залезть, она скинула надоевшие кеды).
- Я тоже, тоже туда хочу!..
Звуки извне доносились странно и вязко, словно сквозь толщу воды, но звонкий фальцет Лапуфки все равно стегал по ушам. Бялка прикрыла глаза…
Каждый человек, встреченный ею на пути, что-то для нее значил, но никогда еще ничей образ не затмевал все остальные. Даже Питер, тот живой и одушевленный город, который она любила всем своим существом. А теперь, хотя ничто и никто из ее прежнего не исчезло - в ее внутреннем доме словно появилась новая дверь, ведущая в огромную залу, полную золотистого солнечного света.
Ее мать любила читать любовные романы, дешевую бульварщину в ярких обложках, и иногда от нечего делать девушка пролистывала их. Ее удивляли описания любви. 'И будто молния пробежала между ними, и, посмотрев в глаза, они поняли, что предназначены друг другу самой судьбой…' Она всегда подозревала, что на самом деле все не так, а теперь убедилась в этом. Не было никакой молнии. Просто, увидев его, она сразу поняла, что это он, - так одна часть тела никогда не спутает другую с чужой, незнакомой. Не было вожделения или бури чувств, напротив: ощущение полного спокойствия и тишины внутри. Ей вовсе не надо было находиться рядом с ним, чтобы это ощущение оставалось. Достаточно было знать, что он есть, он не плод ее воображения и ходит по одному с ней городу, дышит одним воздухом. А еще - как-то сразу и кардинально изменилось ее мышление. Если раньше она умудрялась думать обо всем одновременно, то теперь бурливая речка сознания разделилась на два потока. Один из них остался прежним, а другой составлял его образ, причем не распадавшийся на отдельные детали - глаза, ухо, забранные в хвост волосы - а целостный: он просто был, смотрел искоса и улыбался.
- Спасибо, Питер! - Девушка провела ладонью по вогнутой стене чаши с причудливым зеленым узором. - Спасибо за то, что выбрал меня! За твой чудесный подарок. Я знаю, мне проще. Его душу надо лечить: слишком долго ее коверкали - и другие, и он сам. А мне осталось только полететь. Но ведь я справлюсь, верно? Как ты считаешь?
Она потерлась щекой о гладкий камень, и он ответил ей волной тепла и слабым биением, как ток медленной крови.
- Эй, Бялка! Давай вылезай, а то мы уже подустали ждать тебя, честно сказать!.. - донесся снизу голос Антона - чужой и невнятный, словно из параллельного мира или из телевизора.
- Хорошо, спускаюсь. Эй, примите меня, внизустоящие!
Бялка выпрямилась в полный рост, готовясь спрыгнуть. Но тут чаша повела себя несколько необычно. Она начала медленно склоняться, будто головка цветка под вечер, а ее ножка изогнулась так, словно была не каменная, а пластилиновая или резиновая. Это фантасмагорическое явление продолжалась до тех пор, пока край чаши не приблизился к полу настолько, что девушка без труда выпрыгнула из нее.
- Благодарю! - Она погладила зеленый камень, медленно принимавший прежнее положение.
- Дурдом какой-то, - Эмма нервно потерла виски. - Пьеса абсурда, самая натуральная.
- А ты действительно его любимица! - Волк смотрел на нее со странной улыбкой, прищурившись, и ей не понравились эти мимические ужимки.
Она подошла к нему близко-близко и тихо сказала:
- Никогда не надевай на себя чужое лицо. У тебя есть свое собственное.
- А может, я потерял его давным-давно? А маска настолько прилипла, что стала второй кожей, и отрывать ее больно.
- Вскрывать нарыв тоже больно - но необходимо, чтобы очистить кровь.
- Твоя логика безупречна, Синяя Бялка, кроме одного маленького нюанса: я здоров.
- Может быть, да, а может, и нет. Но это мы обязательно проверим.
- Это можно воспринимать как вызов?
Она не ответила, лишь пожала плечами и отошла.
- Милая, - бабушка Длора перехватила ее за руку, - скажи, в посмертии, или, как ты его называешь, в вечном сентябре ночь-то бывает?
- Честно говоря, я сама не знаю. Но думаю, если хорошенько позвать, она придет.
- Ну-ну. Давайте, как в детском саду, дружно водить хоровод вокруг елочки и звать Дедушку Мороза, - хмуро ухмыльнулся Антон.
Но им не пришлось водить хороводы вокруг малахитовой чаши или египетского саркофага. Питер услышал их, и когда они, нагулявшись по залам и анфиладам, вышли из дверей дворца - в лица им бросилась ночь. Вязкая, густая - таких в этом северном городе никогда не бывало, да и быть не могло. Фонари не горели, зато луна и звезды были такими близкими и светили так ярко, что была видна каждая трещина на мостовой, каждый лист на дереве. В воздухе царили запахи душистого табака и корицы.
Они брели вдоль Дворцовой набережной. Говорить никому не хотелось, и даже Лапуфка приутих, проникшись торжественностью окружающего. Мосты были разведены. Нева казалась подвижным черным зеркалом. Над ее медлительной водой парили три ангела - золотой, бронзовый и серебряный. Сорвавшиеся со своих обычных мест: Петропавловского шпиля, Александровской колонны и купола Церкви Екатерины Великомученицы. Ночь пела под их тяжелыми поблескивающими крыльями, а семеро людей (или уже не людей?) заворожено не сводили с них глаз.
И опустился золотой ангел на парапет рядом с ними. Вблизи он был огромен. Очи были пристальны, а детское лицо печально. Он протянул руку Синей Бялке, но она покачала головой и прошептала:
- Я сама, я должна научиться сама.
И тогда он подхватил бабушку Длору, сухонькую и легкую, как перо, и взмыл с нею в ночное небо. И бронзовый ангел с лицом царя Александра, сделавшегося святым старцем, коснулся ступнями асфальта и оторвался от него с Эммой на руках. А к плечу серебряного, почерневшего от времени и от невзгод, выпавших на долю города, прижался щекой Лапуфка.
И каждому из вознесенных снился свой сон - высоко-высоко, где звезды цеплялись за одежду, а отраженный свет луны согревал лицо.
- Пойдем!
Волк устремил на Бялку, тронувшую его за локоть, расширившиеся зрачки: в них был звон металлических перьев и бархат черного неба. Но постепенно взор его стал осмысленным, и в радужках отразилась ее синева.
- Извини. Конечно пойдем, красавица, только куда? И почему прямо сейчас - может, стоит подождать, пока закончится это волшебство?
- Это волшебство будет с нами еще очень долго, а вот мне нужна помощь прямо сейчас, пока я решилась.
- Хорошо, пойдем, - он с сожалением обернулся на небесную мистерию и дал девушке увлечь себя.
- 'Мир лишь луч от лика друга, все иное - тень его', - ни с того ни с сего пробормотал Волк, когда они торопливо шагали, шурша листьями, по скверику у Адмиралтейства.
- Чье это?
- Не помню. Прочитал когда-то, и застряло в памяти, а сейчас вдруг выплыло.
- К месту, но не совсем - как почти все, что ты обычно говоришь или делаешь.
- Ты вещаешь так наставительно, словно учительница младших классов, и так веско, будто знаешь меня много лет.
- Не лет, а тысячелетий, - поправила она, рассмеявшись тихо и таинственно. - Знать-то знаю, а вот помнить - не помню. Но абсолютно уверена, что ты нередко говоришь глупости.
- Странная ты. Маленькая и большая, сумасшедшая и мудрая.
- У тебя еще будет возможность разобраться в том, какая я. А сейчас мы почти пришли! - Они стояли рядом с громадой Исаакия. - Нам ведь на самый верх.
- Тебя не пугает слишком большое количество ступенек?
- Нет. Меня пугаешь ты и твой взгляд.
Они взбирались долго - не на туристский балкончик, вьющийся вокруг основания купола, а на маленький, венчающий купол. Наверху не было того ощущения, как на набережной, что небо совсем близко. Звезды и луна застыли далеко и высоко. И город был далеко - только в глубине, словно на дне пропасти, темный и призрачный, без единого фонаря или горящего окошка. Царь Петр казался игрушечным - оловянным солдатиком с задорно вскинутой ручкой. На крупе его вздыбленной лошадки поблескивала искра луны. Воздух был разрежен, он пах ледяными вершинами и козьим молоком. И еще был сильный ветер - Бялка ежилась под его холодными порывами, а густая грива на голове встала дыбом.
- Ну, почему ты такой?! - она топнула ногой в красном кеде. - Почему ты не хочешь мне хоть чуть-чуть помочь?
Вместо ответа Питер качнул свой гигантский храм, словно дерево, и Бялка едва устояла на ногах - точнее, Волк удержал ее, схватив за плечи.
- По-моему, это недобрый знак. Пора двигать отсюда - наш город явно против твоих экспериментов с полетами.
- Нет-нет. Просто мне нужно преодолеть себя. Ничего ведь не бывает просто так, и Он напоминает мне об этом. Тот дар, что я у него прошу, стоит дорого, а я и так уже выклянчила кучу подарков.
- Каких?
- Тебя, например.
- И сколько я тебе стоил? Сколько он запросил, или что ты должна была сделать?
- Я отдала то, чего у меня больше нет и никогда не будет. Это немалая потеря, но я не жалею. К тому же этот договор был подписан давным-давно, и Питер не имеет к нему отношения. Ну, или почти не имеет. И вообще, хватит болтать! Дай мне сосредоточиться.
Она перегнулась над перилами заграждения и посмотрела вниз. Бялка всегда боялась высоты - панически, до умопомрачения. Площадь с одиноким памятником казалась совсем крохотной. А может, это Он специально исказил пространство?..
- Погоди! Давай лучше будем ходить по земле, а?..
- Ты боишься за меня? Ну, подумай сам: что может со мной случиться в месте, где стоит вечный сентябрь и ангелы парят над водой?
- Я боюсь, что, когда ты ступишь вниз, я проснусь, и все это окажется лишь видением, посетившим меня от усталости и перенапряжения последних дней.
- Тогда ты просто встанешь и благополучно забудешь этот кошмар.
- А я думаю, что встану, пойду и повешусь.
- Не страшись: это не окажется сном. Так просто тебе от меня не отделаться!
- Хорошо, - Волк вздохнул. - Только прежде чем ты прыгнешь, мне нужно кое-что сделать. Не могу же я не поцеловать свою девочку, если есть шанс, что я никогда ее больше не увижу.
- Ты прав, наверное. Хотя нет: ты полностью прав. Это я дурочка!
Поцелуй получился странный: смазанный, совсем не страстный и даже не романтичный. Но все равно оба почувствовали легкий щелчок внутри, как будто встала на место важная деталь в сложном и расстроенном внутреннем механизме.
- Если ты сейчас скажешь какую-нибудь пошлость или банальщину, то клянусь, что скину тебя отсюда.
- Лети. Просто лети, Синяя птица.
Она оперлась на его руку и встала, балансируя, на тонкие чугунные перила.
- Можно, я закрою глаза, а ты будешь смотреть за меня?
- Конечно.
Она зажмурилась, разжала ладонь и шагнула назад. Спиной к страху, лицом к тому, кому теперь принадлежала.
Вставало солнце. Вернее, оно зависло где-то на горизонте и явно не собиралось в ближайшее время покидать облюбованный им край неба.
В воздухе кувыркалась, весело визжа и дрыгая ногами в красных кедах, бывшая городская юродивая. А на маковке Исаакиевского собора щурился на розовый солнечный диск Последний Волк, и под ресницами его играли маленькие чертенята, отчего глаза казались безудержно искрящимися.
Очень не скоро они вернулись к оставшимся. Но не потому, что долго искали - ноги сами вели их в нужном направлении. Еще метров за двести от Марсова поля оба почувствовали, что назревает нечто нехорошее. Столб вечного огня стал высоким, словно нефтяной факел. И еще явственно стонала земля под их ступнями. Не сговариваясь, они побежали.
Завидев их, навстречу метнулась Эмма с полными ужаса глазами:
- Быстрее, а то Чечен с Антоном сейчас поубивают друг друга! Сделайте же что-нибудь!..
4. Чечен, или в огненном шатре
Ему было сорок восемь. Всегда каменно-спокойный, негромкий, он говорил на трех языках. В той террористической группе, где он состоял, он слыл замкнутым, нелюдимым и не знающим устали. О его прошлом почти никому не было известно. Он просто пришел однажды с надежной рекомендацией, а через полгода стал правой рукой лидера.
Из-за нежелания рассказывать о себе и выдержке в любых ситуациях многие считали, что у него нет души. На самом деле душа у него конечно была. Хотя он сам порой сомневался в этом - так пусто и выжжено было внутри. Из всех семерых, оказавшихся в вечном сентябре, его потрясение было самым сильным и самым острым. И если он старался ничем этого не показывать, то лишь потому, что и в прежние времена редко позволял эмоциям выплескиваться наружу.