Смерть – вещь постоянная. Поэтому торопить ее по меньшей мере глупо.
– Спокойно, – сказал я ему. – Не надо нервничать.
Стул показался мне жестким и очень неудобным.
– Мистер Шелби, зачем вам "Якорь"? – вкрадчиво спросил сержант, нажимая на скрытую кнопку под столом. Он побледнел, как и его товарищ, было видно, что они оба на взводе, но за оружием не лез.
– Это не мое.
– Угу. – Жандарм не поверил. – Использование веществ, связанных с ингениумом, запрещено. Как и сами способности, если те не находятся на службе государства.
– Это ошибка. – Кажется, я единственный, кто сохранял спокойствие. – У меня нет никаких способностей.
Влип я знатно. Тут не поспоришь. Хотелось бы встретить того, кто подбросил мне ампулы. Вот уж с этим уродом я бы с удовольствием побеседовал.
Еще два жандарма с оружием в руках вошли в комнату. Ситуация принимала скверный оборот. Выход был лишь один, но я чертовски не желал его использовать. Когда переступаешь порог невидимого, ожидай последствий. Но если ты о них думаешь, то редко шагаешь за черту. Последствия – вот тот груз, что останавливает наши действия во многих вопросах.
Так что я не собирался ничего делать, хотя, подчиняясь мыслям, где-то в крови появились первые признаки моего второго "я". И их почувствовал еще кое-кто.
За моей спиной материализовалась тень, кривой клинок прижался к горлу, опасно вдавившись в кожу. Пистолет в руке капрала дернулся, было видно – еще мгновение, и он бы выстрелил, словно не ожидал появления владельца ножа.
Сержант откинулся на стуле и машинально оттянул высокий ворот мундира, словно именно ему, а не мне приставили к шее острый предмет.
– Обыщите его. – Голос над ухом оказался холодным и бесцветным.
Жандармы засуетились, капрал, поколебавшись, опустил револьвер.
– Потянешься за ингениумом, вскрою глотку, – пообещал незнакомец.
Я скосил глаза, но не увидел его. Он стоял прямо за мной.
"Стук" из наплечной кобуры, складной нож с деревянной рукояткой, кошелек, деньги, запасная обойма. Бумаги, которые находились во внутреннем кармане жилета – использованный билет первого класса на "Барнса Уоллеса" и погашенный чек Хенстриджа, – они не заметили.
– Вроде все, – сказал капрал.
– Так не спи, сержант.
Я увидел, как жандарм взял из пенала шприц с ампулой, которую я вложил туда еще в Хервингемме.
– Эй! – было запротестовал я, но острая сталь тут же разрезала мне кожу, и я заткнулся.
– А если он не из этих? Такая штука многих нормальных может убить, – колебался сержант.
– А если он из тех, то может убить тебя. Что важнее? Твоя жизнь или его? – спросил голос.
Человеколюбие. Нежелание расхлебывать последствия гибели людей, которые всего лишь выполняли свою работу. Кажется, из меня весь этот бред правильных поступков невозможно выбить даже кузнечным молотом.
Действовать следовало сразу.
Оставалось мысленно чертыхаться, когда сержант, не собираясь искать вену, всадил мне иглу прямо в плечо и надавил на поршень.
Ненавижу "Якорь". Ненавижу это мерзкое ощущение беспомощности, пустоты и апатии. Словно перед тобой открылась безрадостная дорога в ад.
Представляете, что такое, когда мир теряет краски? На них будто направили струю воды, размыли и оставили лишь серый цвет. Как у старого осиного гнезда. Тусклый, мертвый, заброшенный. Звуки стали глуше, запахи исчезли.
Голова налилась свинцом.
Многих "Якорь" дезориентирует. Некоторые теряют всяческое представление о времени, о том, где они находятся и даже как их зовут. Кое-кто вообще становится столь же интеллектуален, как перезрелый баклажан. Я же с периодичной регулярностью пользуюсь этой "чудесной" штукой, блокирующей ингениум и уничтожающей разыгрывающихся предвестников.
Много лет, если быть точным.
Так что прекрасно понимал, кто я, что я, где я и отчего ситуация хуже не придумаешь.
Нож наконец-то оставил мое горло в покое, и незнакомец вышел вперед.
На нем был маскировочный плащ и полумаска с коротким птичьим клювом. Если бы я был способен сейчас различать вкусы, то мог бы сказать, что глаза у него вкуса огненного конфедератского перца.
Плакальщик собственной персоной.
Риерта не поскупилась на встречу.
Глава пятая
Из гнезда
У меня появилось четыре новых друга.
В самой дальней камере жил Плакса. Я не знаю, как он выглядит, что совершил и за что пребывает тут. Он все время громко вздыхал, точно печальное привидение, а к ночи начинал плакать. Это страшно злило Вилки, который сразу же принялся орать, чтобы Плакса заткнулся, отчего последний рыдал еще громче.
Вилки – худой, нервный парень из самых злачных районов Трущоб обладал бесконечным самомнением о своей исключительности, вспыльчивым характером, завидной ершистостью и маленьким мозгом.
Кто-то наивный как-то сказал: "Мы любим друзей за их недостатки". У Вилки недостатков было великое множество, но любить его решительно не получалось. Он орал на нас и, вцепившись руками в прутья решетки, клялся, что всем выпустит кишки, если только встретит где-нибудь в своем районе.
На мой взгляд – преждевременное обещание. Вилки прирезал одного из жандармов, когда те проводили рейд по Трущобам, после того как банда Соли, пугавшая окрестности, совершила налет на инкассаторов, перевозивших зарплату для рабочих металлургического завода Стальной Хватки. И теперь моего "лучшего" друга ждала либо виселица в Ветродуе, либо вода в Совином канале.
Он не верил в подобное. И не поверит, пока веревочная петля не сломает ему шею или река не заполнит его легкие. Я всегда знал, что здорово существовать иллюзиями, они приносят человечеству море удовольствия, беда лишь в том, что жизнь основывается на реальности. А последняя порой бывает довольно грубой тетушкой.
Слева от меня сидел Фред. Этот был простым работягой, поругавшимся с руководством цеха и назло испортившим несколько станков. Теперь обвинялся в диверсии и ждал, когда суд рассмотрит его дело.
Камера четвертого друга располагалась напротив моей. В ней сидел тот самый человек с плаката, так похожий на учителя. Но уже без пенсне. В рубашке, когда-то белой, а теперь изгвазданной, с лицом разбитым и оттого казавшимся печальным.
Внешне он не выглядел ни террористом, ни тем более опасным революционером, желающим свергнуть нынешнее правительство Риерты. Тихий, неразговорчивый и не желающий общаться, несмотря на все старания Вилки.
– Что ты здесь забыл, Кражовски?! – орал этот утонченный молодой человек. – Гнездо – мое! Проваливай в Инги-Вин! Та тюряга как раз для таких окуней, как ты! Вали! Вали! Слышишь?! Вали! Эй! Ты чего не отвечаешь?!
Его бесило молчание Кражовски, и он мог ругаться, чуть ли не кусая прутья, часами, выводя из себя даже флегматичного Фреда. Тогда они начинали орать друг на друга, а к вечеру к этой паре присоединялся Плакса, желавший лишь, чтобы мама забрала его домой.
Кроме четверки были еще другие люди – надзиратели внешнего крыла старой тюрьмы Риерты, носившей название Гнездо, но друзьями я бы их называть не стал. Ну право, какие это друзья, раз они вкололи мне еще одну порцию "Якоря" без всякой нужды, несмотря на мои протесты, когда прежняя сыворотка и так действовала прекрасно.
Получить двойную дозу в течение трех суток – такой коктейль мог убить и лошадь.
От боли я скалил зубы и потел, точно застигнутый врасплох воришка. Держался с усилием, чтобы не сорваться в пропасть апатии, выплыть из которой довольно сложно. Я ненавидел эту дрянь. Она убивала желание жить, надевала шоры на глаза, лишала ощущений и причиняла реальные страдания.
Но сыворотка была эффективна. Здесь не поспоришь. И какую бы я ни брал отсрочку, рано или поздно наступал момент, когда приходилось отправить мутную жидкость в путешествие по собственным венам. Несмотря на сопутствующую боль и другие неприятные последствия, было в ней и нечто восхитительное. То, что я предвкушал и отчего у меня сохли губы и блестели глаза. Тень исчезала. А это прекрасно.
От предвестников можно было избавиться лишь двумя способами, и оба мне не слишком нравились.
"Якорь" или ингениум. Частое использование способностей чревато укорачивающимися интервалами между предвестниками, что, как вы понимаете, ведет к шансу увидеть тень. А это не то, чего я желаю. Так что я всегда выбираю вариант "наслаждаться" многообразной гаммой ощущений от приема "Якоря" и сходить с ума гораздо медленнее, чем при другом варианте.
С препаратом я всегда тянул до последнего, ходя по самой грани. Пил кофе, виски, не спал, принимал ледяные ванны и наизусть учил какой-нибудь роман-трехтомник "История леди Н.". Но рано или поздно приходилось вкалывать сыворотку и терпеть.
Иногда раз в три месяца, порой чаще.
Так что можете представить мое состояние от двух "Якорей", вогнанных с промежутком в несколько дней. Хоть залезай на потолок и волком вой. Так хреново мне не было даже в самую голодную и холодную ночь в Компьерском лесу.
Но приходилось делать вид, что все в порядке, требовать у тюремщиков объяснений и упирать на то, что я не являюсь гражданином Риерты. Тем было плевать. В переговоры они не вступали. Лишь однажды мужик, разносивший нам еду, сказал:
– Суд разберется.
– Какой суд? Вы держите меня здесь незаконно.
– Сиди помалкивай, урод.
Вот и поговорили.
Я уже четвертый день куковал в одиночной камере в отдельном крыле тюрьмы да смотрел в маленькое окошко под потолком. Две луны – Сиф и Арин, вкус молока и сырой макрели, сближались. Это случалось раз в год, с сентября по ноябрь. В такое время они поднимались на небосвод одновременно, рядом друг с другом, ярко освещая мир холодным светом и многократно увеличивая силу приливов.
Для Риерты это было особенно актуально. Вот-вот должен был наступить месяц высокой воды, с его бесконечными тягостными туманами, поглощавшими город, вползавшими в незакрытые окна. И море втекало в озеро, повышая его уровень, заливая не только Утонувшие кварталы и Заброшенные острова, но и многие районы.
Не самое удачное время для поездок. Я чувствовал в воздухе сырость и холод, которые, казалось, проникали в камеру сквозь толстые стены.
Я в который раз вспомнил, как меня сюда привезли под присмотром плакальщика и усиленного вооруженного конвоя солдат в форме гвардии, скованного по рукам и ногам. После второго обыска я лишился наручных часов, галстука-бабочки, шнурков, подтяжек, кепки, пиджака и плаща. Последние две вещи просто приглянулись кому-то из охраны.
Оставалось сказать спасибо, что их не заинтересовали штаны, ботинки, жилет и рубашка. Впрочем, после того как меня протащили по паре лестниц и мостовых, не могу сказать, что на мой костюм мог кто-то позариться – слишком неприглядный у него был вид.
Следовало признать, что во всех своих бедах виноват я сам. Беспечность, которая обычно мне несвойственна, сыграла со мной дурную шутку. Я не придал значения пропаже футляра с "Якорем" в ту ночь. Мы с Билли занимались другими делами, а потом случилась горячая встреча с контаги и последовавшая за применением ингениума эйфория.
Даже в голову не пришло, тупому кретину, что люди, убившие консьержа и рывшиеся у меня в кабинете, вполне способны подбросить футляр в тот же Грейвплейс с сопроводительной запиской.
Проблемы остались в Хервингемме, но внезапно обнаружились в моем вещмешке. Выводы напрашивались простые и самые примитивные: тот, кто украл футляр, путешествовал вместе со мной на одном дирижабле. Или же нанял кого-то из персонала, обладавшего ключами и способного открыть каюту первого класса.
Этот некто очень не хотел, чтобы я чувствовал себя свободно в Риерте.
Первым увели Вилки. Надо сказать, им пришлось постараться, чтобы оторвать его от решетки. Парень категорически не желал отправляться на Суд Второй Инстанции и вопил, чтобы его оставили в покое. Одному из надсмотрщиков пришлось применить дубинку, чтобы заставить Вилки разжать пальцы. А потом еще хорошенько добавить ему по голове, чтобы не дергался.
Мне показалось, что они перестарались, и старина Вилки, когда очнется, в лучшем случае получит зверскую головную боль. Примерно такую, как сейчас у меня.
Он не вернулся, и Плакса сообщил всем и так понятную вещь – скорее всего, добрый малый Вилки уже давно нырнул и пересчитывает рыбешек или же едет в Прыщи на сожжение в крематорий. Приговоры в Риерте вещь быстрая – новый правитель не видит нужды тратить цинтуры на содержание убийц его служащих. Поэтому часты случаи, когда между ударом молотка судьи и привязыванием камня к ногам приговоренного проходит от силы полчаса.
Лично я от этих новостей в уныние не впадал. Что меня точно бы опечалило, так это третий укол "Якоря". Тюремщики нервничали, поглядывая на меня, а я нервничал оттого, что нервничают они. Замкнутый круг какой-то.
– Когда ублюдка заберут к чертям собачьим? – спросил один из них, в то время как его товарищ проверял камеры, словно мы могли из них куда-то деться. – Ведь еще в первый день обещали перевезти в Инги-Вин. Таким, как он, не место в Гнезде. Мы же…
– Заткнись, – беззлобно бросил его напарник, задумчиво постукивая дубинкой по решеткам. – Все заняты ловлей террористов. Знаешь ведь – после того как они попытались взорвать причал рядом с Министерством вод, думают только об этом.
– Сам заткнись, – равнодушно ответил тот. – Считаешь, "единороги" будут рады, что заключенные слышат новости?
Вопрос был резонный, и больше эта тема не поднималась.
К вечеру по лестнице загрохотали шаги, распахнулась стальная дверь, и в коридоре между камерами стало тесно от количества людей. Шесть солдат в алой форме гвардии, все с оружием, три надзирателя и два господина в костюмах-тройках. Один из них, здоровенный молодец с пшеничными усами и густой шапкой волос, сказал тюремщикам:
– Закуйте его.
По тому, как он распоряжался, я стал подозревать, что это кто-то из тайной полиции Мергена.
Они поспешно отомкнули камеру Кражовски, застегнули на его руках тяжелые кандалы.
– Пошевеливайся.
– Куда меня? – Я впервые слышал голос бунтовщика, он оказался каким-то слабым и совершенно невзрачным.
Ему не ответили и под присмотром гвардейцев повели прочь. Человек с пшеничными усами бросил на меня заинтересованный взгляд:
– Вы Шелби?
– Я. И мне очень интересно, как долго вы будете меня мариновать в этом каменном мешке?
– Господин Шелби. Вы обвиняетесь в использовании ингениума, возможной причастности к бунтовщикам и в преступлениях против народа Риерты. И сидеть вы здесь будете, пока не придет ваше время. Я обязательно узнаю, кто вы, а точнее, что вы такое. Но пока просто не до вас.
С этими словами он ушел следом за остальными, и, когда их шаги стихли, Плакса начал шептать, что что-то происходит и это не к добру.
Как оказалось, старина Плакса был самым настоящим пророком. Не прошло и часа после того, как забрали Кражовски, а уже знакомые мне тюремщики, а вместе с ними немолодой солдат с нашивками старшего сержанта вернулись в нашу скромную обитель.
– Фред, – сказал он, – обвинения сняты. Тебя выпускают.
– Слава Господу!
Фреда вывели в коридор, даже не надевая наручников, он сиял от счастья. Когда работяга сделал несколько шагов по направлению к выходу, сержант извлек из кобуры револьвер и выстрелил человеку в затылок.
Плакса завыл, как проклятое привидение.
Хладнокровный сержант развернулся в мою сторону, поднимая руку, но на ней повис тюремщик.
– Нет! Не он! Этого сказали не трогать!
Солдат, глядя мне в глаза, усмехнулся:
– Гляди-ка, не дернулся даже. Ладно. Выволакивайте второго.
Судя по звукам, Плакса не собирался позволить им это сделать. Убили его в камере. Дважды хлопнуло, и мой последний друг замолчал.
Тюремщик недовольно напомнил:
– Мы им приговор суда не зачитали!
Сержант заржал, убрал револьвер, взял Фреда за ноги, предоставляя приятелю тащить мертвеца за руки. Они вынесли один труп, а затем втроем (старина Плакса оказался здоровым бородатым детиной) второй.
На полу осталось полно крови, но никто из них не спешил ее вытирать. Прежде чем я успел хорошенько обдумать случившееся, вновь раздались шаги.
Женщина встала напротив решетки, и с минуту мы изучали друг друга.
– Так я и думал, что вы успели уйти с "Мандрагоры".
Искирка мило улыбнулась:
– Куда больше удивилась я, когда узнала, что и вы тоже смогли покинуть трюм. Контаги вы оказались не по зубам.
– Он был не слишком голоден.
Темные глаза следили за моим лицом.
– Вы настоящий кладезь сюрпризов, мистер Шелби. Казалось бы – всего лишь обычный человек. О вашем прошлом не так уж много сведений. Из простого сословия, отправились на фронт добровольцем. До этого полиция вами не интересовалась, а значит, нет никаких документов. Мои люди нашли лишь стандартный перечень бумаг в Министерстве обороны. Старший сержант. На второй год вы в Четвертой бронированной механизированной бригаде. Первый батальон. Вы прошли войну с доблестью. "Риертская звезда", медаль "За добровольную службу", Воинская медаль, желтая нашивка за легкое ранение. Приняли командование над разношерстным отрядом, когда ваш офицер был убит в Компьерском лесу. Точка триста тридцать три Адского коридора. Ваша консервная банка, даже потеряв ход, стояла насмерть.
Я вспомнил крошку "Матильду" и всех тех людей, что сражались вокруг нее. Солдаты столько месяцев считали этот островок стали, не сдавшийся на милость искиров, своим домом. Наверное, она до сих пор ржавеет где-то там.
– Я слышу в ваших словах уважение.
– Так и есть, мистер Шелби. Компьерский лес перемалывал людей. И ваших и наших. Выжили лишь счастливчики.
Выжили те, кто хотел жить. Самые осторожные. Самые жестокие. Самые яростные. Кому нечего было терять и кто дрался, не оглядываясь на прошлое и не думая о будущем.
– Как вас зовут, леди из Штаба оборонной разведки?
– Сайл.
Я рассмеялся негромко.
– Вас это забавляет?
– Искирка с именем Королевства? Очень.
– Мать искирки родом из Королевства. Ей понравился чужестранец. Такое случается. Вы удивлены?
– Разве что откровенностью полукровки, госпожа Сайл.
Она вздохнула:
– Знаете, чего я не нашла в вашем армейском деле, мистер Шелби? Что вы участвовали в проекте "Созерцатель". Мы, как и ваша Научно-техническая лаборатория, всегда считали, что выживших не осталось. Грандиозное фиаско.
– Не понимаю, о чем вы говорите.