За ними, в сизой дымке, едва различимы многочисленные фабрики и заводы Стальной Хватки. Еще дальше находилась Закрытая земля с фабрикой по производству мотории, но из-за заводского смога ее не видно.
Меня отвлек детский смех. Высокая статная дама в прямом серебристом платье, маленькой шляпке с воздушной вуалью, в дорожных перчатках, уже не молодая, но все еще очень привлекательная, вежливо улыбнулась мне, и я почувствовал в ее улыбке искренность. Встал со стула, легко поклонился, приветствуя леди.
Она подвела к стеклу двух мальчишек лет восьми в костюмчиках моряков, с бескозырками на светлых волосах. Дети стали с восторгом разглядывать окрестности.
А посмотреть было на что. Выходя через Рукав Матрэ, чадя двумя трубами, неуклюже полз бронепалубный крейсер старой модели. Мы прошли прямо над ним, а затем над тяжелыми орудийными башнями форта береговой обороны. Город на Садах Маджоре подступил к нему вплотную, поднялся крышами прямо под терракотовые крепостные стены, тесня их, желая скинуть в море.
Акватория внешних островов была забита кораблями. Все они стояли на тихой воде, за Камнем, ожидая своей очереди на прохождение Рукава.
Дирижабль неуклюже начал разворачиваться, повернув нос к проливу Дукса, и звук двигателей изменился, мы пошли еще медленнее.
Солнечные лучи до самого дна пронзали толщу ярко-зеленой воды, наполовину пресной, наполовину морской. И благодаря им возле Обелиска был виден лежащий на дне левиафан – искирский линейный корабль, уничтоженный при освобождении Риерты. Он во время боя ушел с фарватеpa, оказавшись рядом с мелью, и, так как здесь не мешал судоходству, мало кого интересовал – его не стали поднимать, и теперь над водой торчал лишь топ мачты, который облюбовали местные чайки.
Теперь мы шли вдоль пролива Дукса. Он весь был заполнен лодками, катерами, гондолами и маленькими колесными пароходами. Я любовался Академией, одним из самых красивых районов Риерты. Чистота, уют, прямые светлые улицы, розовые дома, синие крыши, каштановые парки, вишневые сады, алебастровые арочные мосты – диаметральная противоположность Старой Академии, заброшенной территории, которую теперь превратили в цирк уродов.
Точнее, в логово.
Сейчас острова, на котором оно находилось, видно не было, мы снизились, и Старая Академия, а также самый большой мост в мире – Железный гигант – оказались скрыты за башнями древних колоколен и шпилями зданий.
О Старой Академии ходит много слухов, наши газетчики обожают писать, что там творится. Чуть ли не еженедельно обязательно появляется какая-нибудь заметка о том, как благородную прекрасную леди-путешественницу, отправившуюся туда, сожрало чудовище, похожее на гориллу, а ее молодой человек застрелился от горя. Ну или еще какую-нибудь чушь. Как раз для того, чтобы обсудить ее за пятичасовым чаем вместе со своими знакомыми.
Но правда в том, что никто из пишущей братии Королевства не рискнул бы сюда наведаться. Они не сунули бы свой любопытный нос даже в Утонувшие кварталы, не говоря уже о местах, где действительно обитают контаги. Так что остается лишь сочинять жалкое подобие сенсаций и глав из третьесортных любовных романчиков типа "Приключения лорда Уилзберри в землях Папаякты и сражения с кровожадными дикарями".
Мальчишки перед стеклом заголосили от восторга. Рядом с нами, низко гудя на бреющем полете, прошел биплан в серо-синей расцветке. Это была какая-то новая модель, всего с одним двигателем, очень быстрая и маневренная. Он пронесся в сторону Арсенала, района со старыми крепостями, армейскими складами, казармами и стоянкой боевых кораблей, где находилось единственное в городе поле для посадки самолетов.
Если бы во время Великой войны у Союза были такие штуки, дирижабли искиров не бомбили бы наши позиции. Порой прогресс слишком медлит. Особенно когда он очень нужен.
Мы ушли от пролива, теперь ползя над городом, приближались к Метели, где располагалась посадочная площадка для воздушных судов.
Высокий, скалистый берег Академии остался позади, мы шли над островом Справедливости, огибая Холм слева. Это был самый каменистый и сухой участок Риерты. Меньше всего каналов и больше всего суши. Здесь селились люди с достатком, до войны район считался самым престижным, одна из вилл дукса находилась именно здесь.
Многие мечтали тут жить. Люди обожают селиться поближе к небу, но подальше от тех, кто их к этому небу поднимает, сам обитая среди затхлых цветущих каналов, серых от гари домов и вдыхая по вечерам воздух, от которого хочется кашлять. В подобном месте, рождаясь, надо думать не о выживании, а о том, чтобы присмотреть себе место на погосте.
Впрочем, с кладбищами в Риерте все так же, как и с проживанием в престижных районах, – некрополи в связи с недостатком земли лишь для избранных и состоятельных. Все остальные превращаются в прах в крематории Прыщей, а затем отправляются в воду.
Море бесконечно, и оно готово приютить всех нас.
К причальной мачте "Барнс Уоллес" подходил осторожно. С озера дул резкий, порывистый ветер, и моторы то начинали рычать, то почти стихали, удерживая огромный дирижабль на заданном курсе. Когда стальная лапа крепежей захватила его нос, а наземные службы натянули фиксирующие тросы, надежно привязывая летающий корабль к земле, капитан в рубке окончательно остановил двигатели, и пропеллеры, один из которых находился напротив посадочной палубы, стали замедлять вращение.
Электрический лифт в сердце мачты был предназначен для первого класса, всем остальным приходилось спускаться вниз по стальной серпантинной лестнице. Но на этот раз не мне.
Внутри помещения, обитого красным деревом, с зеркалом и большим кожаным диваном, поместились все путешественники. Выходящих в Риерте оказалось не так много – я, Осмунд с незажженной сигарой в зубах и переброшенным через плечо ружьем в кожаном футляре (отправивший раба спускаться пешком), дама с двумя детьми в костюмах морячков, господин в алом мундире полковника артиллерии и два риертца, судя по одежде, зажиточные торговцы.
Выйдя на открытое поле, я глубоко вдохнул свежий воздух, пахнущий ранней осенью и близким морем. Ветер и вправду был сильный. Холодный, резкий, налетающий с востока. Его порывы беспокоили пассажиров, устремившихся к зданию пограничного контроля, точно резвые кони, убежавшие с фермы, расположенной на живописных лугах южной окраины Хервингемма.
Я опустил кепку-восьмиклинку из твида пониже на глаза, поправил лямку вещмешка на плече и тоже поспешил поскорее покинуть поле. Над горами собирались тучи. Они пока не торопились ползти к городу, но уже становилось понятно, что к середине дня начнется дождь.
Как я уже говорил, желающих приехать в Риерту было немного, что и не удивительно из-за напряженной обстановки в городе.
Цепочка прибывших горожан сразу шла в ворота, охраняемые солдатами, – им паспортный контроль не требовался. Второй и третий класс спешил на железнодорожный вокзал, находящийся тут же. Словно подтверждая свое присутствие, из-за домов раздался слабый гудок паровоза, работающего на угле. Во всем мире моторию старались использовать осторожно (дорого, местами опасно) и не пихать ее во все, что могло двигаться, когда есть пар, вполне способный справляться с этой задачей, пусть и не так эффективно.
Я поднял голову, посмотрел на огромное чудовище, висящее над летным полем. Меньше чем через час, заправившись новыми капсулами с моторией, водой и прочим, "Барнс Уоллес" покинет город и полетит дальше, в жаркий далекий Чой-Шхо.
Большую часть здания пограничной службы занимал огромный зал, стены которого украшали цветные плакаты. На четырех из них были нарисованы портреты людей с платками яркого лимонного вкуса, повязанными на шее. Я скользнул взглядом по надписям. "Террорист", "революционер", "бандит", "разыскивается жандармами", "особо опасен", "полагается награда", "сообщить о местонахождении" и так далее и тому подобное.
Как видно, это были те, кто не согласен с правлением нынешнего дукса, уничтожившего прежнюю правящую династию. Несмотря на богатство Риерты, в городе властвовало неравенство. То, что после переворота было принято многими с благосклонностью – Риерта не отдала технологии, а значит, будут деньги и рабочие места, – теперь казалось ошибочным. Рост мотории из года в год вызывал страх, а с ним начиналось недовольство властью. Многие семьи в фабричных районах потеряли кого-нибудь из-за этой дряни. И живущих тут пугало то, что находилось за Железным мостом, в кварталах Старой Академии и что порой вырывалось наружу, вопреки всем ухищрениям карантинных зон.
Но элита, гребущая цинтуры от производства мотории, плевать хотела на обостряющиеся проблемы, подавляла бунты, топила заговорщиков, уничтожала конкурентов и правила суровой рукой уже одиннадцать лет, погружая огромный город в пучину ненависти, злобы, подозрений и затаившегося до поры до времени хаоса гражданской войны.
Портрет господина в пенсне, похожего на учителя сельской школы, был зачеркнут красным крестом, и рядом от руки оставлена надпись "Пойман".
Тут же висело еще одно изображение – шейный платок у этого человека был повязан на лицо, оставались видны лишь светло-карие глаза, дерзко смотрящие на зрителя из-под низко надвинутой шляпы-котелка. Надпись гласила: "Хлест – награда пять тысяч цинтур". Наверное, этот Хлест, которого никто не знал в лицо, жутко насолил властям, раз за него давали состояние в десять тысяч фунтов.
Я с иронией подумал, что пора мне переквалифицироваться в охотника за головами. Работа, кажется, гораздо более прибыльная, чем поиск похищенных младенцев, девиц и приборов для превращения мотории в амброзию.
Были в зале вывески и иного свойства. Во-первых, совсем небольшая, рекламирующая воздушные и грузовые перевозки с помощью "Компании Северного Небесного Пути". А также полно агиток с воодушевляющим содержанием, бело-золотыми флагами Риерты, ее гербом – крылатым единорогом, скачущим по воде. "Мотория – это путь к процветанию!", "Дукс – отец нации!", "Вместе мы шагнем в будущее" и прочая хрень, от которой лично у меня во рту появляется такой цвет, словно я только что сожрал телегу лимонов. В чем человечество никогда не меняется, это в той пафосной патоке, что правительство с удовольствием льет на головы тех, кто им позволяет.
Уж поверьте молодому идиоту, который благодаря таким вот листовкам и статьям государственных газет когда-то записался добровольцем на фронт. В отличие от многих я хотя бы вернулся, чтобы рассказать об этом другим.
Нет, поймите меня правильно. Я бы все равно пошел защищать свою страну, тут никаких вопросов нет, но хотя бы был избавлен от наивной чуши, что "вот сейчас, буквально через неделю, храбрые войска Королевства опрокинут искиров и погонят их прямо под стол глупца и труса императора".
Император оказался отнюдь не глупцом. И совсем не трусом.
С другими обещаниями пропаганды вышло примерно так же. Страшная мясорубка Великой войны растянулась на четыре с половиной года, всосав в себя множество стран и миллионы людей. Как говорится, иллюзии частенько затмевают реальность, а последняя всегда норовит повернуть в худшую сторону и забрать с собой мечтателей.
Человек, взявший мой паспорт, был без пиджака, в нарукавниках, чтобы не пачкать рукава рубашки чернилами. На его крупном носу блестело серебристое пенсне, густые брови походили на заросли засохшей травы, а усы были маленькими и тонкими, едва заметными.
Он глянул на меня, сказав:
– Добро пожаловать в Риерту, мистер Шелби.
– Спасибо.
У Риерты и Королевства один и тот же язык. Просто мы говорим чуть тягуче, а они, наоборот, мягче, напевно и немного быстрее, порой ставя ударение не там, где привыкли это делать в Хервингемме. Все оттого, что когда-то город также был нашей территорией, но одним из первых получил независимость благодаря милости Карла Третьего, прапрадеда нынешней властвующей королевы Элис. Но язык остался, хотя и изменился немного благодаря влиянию Княжества Йевен, расположенного по ту сторону озера Матрэ, за горной цепью. Традиционно здесь живет много уроженцев этой страны, и они конечно же чуть меняют ловлэнд. Но не настолько, чтобы мы друг друга не понимали и не могли свободно общаться. В отличие от той же Республики, где господа, придумавшие игристое вино и кушающие лягушачьи лапки по случаю и без, смотрят на тебя как на грязь, если ты не в состоянии гортанно картавить на их непонятном наречии.
– Надолго приехали?
Он заметил мое удивление, в просвещенном мире обычно редко задавали вопросы о личных визитах, если только страны не находятся в состоянии войны или человека не подозревают в каком-нибудь преступлении. Поэтому доверительно пояснил:
– Знаете ведь, что у нас творится. Неделю назад мятежники попытались штурмом взять дом министра вод, а вчера на Рынке взорвалась бомба. Правительство не рекомендует туристам оставаться долго в целях их безопасности. Удары порой наносятся внезапно, особенно в районах, где мало жандармов. Так что будьте осторожны.
– Спасибо за предупреждение. Я уеду, как закончу с делами. Срока, к сожалению, не знаю. Хотелось бы побыстрее.
Он кивнул, подтверждая, что слышал мои слова, и повернул голову к дальнему столу, где бушевал Осмунд.
– Черт вас всех подери! – возмущенно рычал тот. – Какие, к собачьим чертям, документы у черного?! Он раб, у него не может быть паспорта, господа! Вы же не просите паспорт у моей шляпы или трости?! Он моя собственность, и моего слова вам должно быть достаточно!
– Минутку, – сказал мне чиновник и, подвинув стул, выбрался из-за стола.
Кроме него к конфедерату направился и один из жандармов в светло-серой форме. Вопрос решился общими усилиями за несколько минут, печать была поставлена, и Осмунд, все еще недовольный случившимся, ушел. Молчаливый раб, в обеих руках которого было по большому дорожному саквояжу с латунными замками, тенью следовал за своим господином.
Из всех приехавших первым классом я единственный оставался в зале.
– Конфедераты, – извинился господин в пенсне, усаживаясь на место. – Вечно с ними проблемы на пустом месте. И им всегда плевать на законы других стран.
Я сочувственно хмыкнул.
– Знаете кого-нибудь из этих людей? – Риертец указал перьевой ручкой на портреты бунтовщиков, висящие на стене у меня за спиной.
– Не имею чести.
Он фыркнул:
– Чести! Тоже скажете, мистер Шелби. Они хотят разрушить основы государства, какая уж тут честь.
Чиновник начал переносить данные моего паспорта в толстую тетрадь с обложкой вкуса шпината.
Я мог и сам ему продиктовать.
Итан Шелби, тысяча восемьсот семьдесят пятого года рождения, тридцать шесть лет, уроженец Королевства, Хервингемм, графство Маблшир. Шесть футов и три дюйма. Четырнадцать стоунов и четыре фунта (приблизительно). Волосы рыжие, глаза серые. Над правой бровью небольшой косой шрам, идущий справа налево. Спинка носа деформирована слабо, без смещения. Скулы ярко выражены. Ушные раковины средние. Татуировки отсутствуют.
И так далее и тому подобное.
До начала войны, в связи со стихийным развитием железных дорог и океанских маршрутов, многое изменилось и повлекло за собой массовое перемещение большого количества народу. Пришлось пересматривать пограничные правила и думать об изменении документов. У каждой страны были свои стандарты, и порой у людей, отвечающих за проверку подобных бумаг, мозги кипели. В итоге службы просто перестали проверять паспорта, а потом их и вовсе отменили в большинстве развитых стран.
Все потребовалось менять с началом войны. Опасение проникновения шпионов искиров и чужаков, внезапно оказавшихся в расположении частей или в тылу, а также возможных диверсий заставило Королевство ввести новые паспорта.
Моя страна задала стандарт, который подхватили остальные, сделав документы граждан по образу и подобию. Теперь ему следуют все, даже искиры, и поговаривают, что в самое ближайшее время к описанию, подписям и печатям в синюю книжицу будут вкладывать бумагу с дактилоскопической картой. А затем, если получится, станут клеить и маленькую фотокарточку, как только поймут, как ускорить и удешевить процесс проявки изображения.
Чиновник закончил вносить мои данные, вернул паспорт:
– Удачного дня.
На выходе из здания пес шоколадного вкуса, искирской породы, сидевший у ног одного из жандармов, глухо гавкнул.
– Везете что-то запрещенное? – Охранник опустил ладонь вниз, и вышколенный зверь, подчиняясь команде, умолк.
– Нет.
– Могу я посмотреть вашу сумку?
Я не горел желанием, чтобы рылись в моих вещах, но скрывать мне было нечего, и упираться рогом – это вызвать к себе ненужное внимание. Представители закона в Риерте ребята довольно нервные. А недопонимание никому из нас совершенно не нужно.
– Будьте любезны.
Он провел меня через зал в небольшую комнату.
Здесь стоял стол, два стула, маленькая лампа с зеленым абажуром и открытый сервант, заваленный пыльными кипами бумаг. Было видно, что ими не пользовались со времен свергнутого дукса.
Тот, что был с собакой, оставаться не стал, передал меня на попечение двух товарищей – молодого капрала с веселыми карими глазами и коренастого сержанта, вертевшего в зубах зубочистку.
– Оружие есть, мистер Шелби? – спросил сержант, мельком глянув мой паспорт.
– Разумеется.
Он указал на вещмешок:
– Откройте, пожалуйста.
Я развязал тесемки.
– Садитесь, пожалуйста. Это не займет много времени.
Мне было интересно, что они рассчитывают там найти? Пачки цинтур с пометкой "Для повстанцев"? Или антиправительственные листовки? Остается лишь досадовать на шавку, которая не вовремя тявкнула и задержала меня.
Сержант вытащил из вещмешка стопку моей одежды, аккуратно положил на край стола, сунул руку на дно, выудил на свет длинный деревянный футляр с медной защелкой и распахнул крышку.
Пропавший из моего стола предмет внезапно вернулся к хозяину. Очень не вовремя. Хуже просто не придумаешь.
Капрал, оказавшийся очень проворным, уже направил револьвер мне прямо в лицо. Палец на спусковом крючке побелел от напряжения.