Кубышечка с Алмазкой брели за ними следом с полдня и остановились, когда дорогу парням пересек ручей. Вышли к нему в таком месте, где люди лет сорок не ходили. Перебраться можно было хорошим прыжком, но прыгать с заплечными мешками парни не стали и более того - ручьем заинтересовались.
- Вода ведь много чего вымывает и с собой тащит!
- Если она чего и намыла - то уже давно утащила!
- А попробовать?
Алмазка и Кубышечка засомневались - какой разумный человек полезет искать клад на дне ручья? Для этого должен сперва найтись безумец, чтобы там его положить! Алмазка вспомнил треклятого деда, Кубышечка припомнила, что когда деда прикопали, ручей протекал иначе и лишь позднее пробил себе зачем-то новое русло. И тогда лишь они догадались, что ручеек - тот самый! Поляна, где они вчетвером лежали, была выше по течению - и только!
- Ну, что бы им подняться? - затосковал Алмазка. - Глядишь, кого-то из нас бы высвободили!
- Так у них же не на нас запись!
- А коли на нас?!
- Осторожно! - вскрикнул один из парней. - Не трожь! Оставь, где лежит!
- Нашли?! - ушам своим не поверили Кубышечка и Алмазка.
Но парни вовсе не торопились извлекать добычу. Они достали еще один щуп, обследовали ее и принялись чертыхаться. Оказалось - если вытащить, то рванет.
- Вадька на такой же дуре погорел. Достали, на солнышко уложили, она просохла и сдетонировала!
- Так что - саперов вызывать?
- Ты что, дурак? Опять шум пойдет - черные следопыты, черные следопыты! Пошли отсюда…
- Так что же они ищут-то? - совсем растерялся Алмазка.
Кубышечка задумалась.
Как всякая женщина, она не углублялась в милые мужскому сердцу подробности и не обременяла память излишествами, а в сложном положении пыталась встать выше непонятных ей вещей.
- Ищут то, за что деньги получить можно… - произнесла она и, осененная мыслью, поспешила к удобному для спуска к воде местечку. Ей нужно было успеть, пока парни не вскарабкались наверх, пока еще возились на узком, в ступню шириной, бережке.
И она успела. Она вытянула из кустов руку и подкинула под самую железную тарелку неяркую и кривую, но несомненно золотую монетку!
Маленький кладоискатель вскрикнул - в нашлепке запищало!
- Что там у тебя?
- Странный сигнал - не железо, не алюминий…
- А что?..
Что - это они поняли, добыв монетку из воды и уставясь на нее с изумлением.
- Мужики! А ведь вода точно старый клад размыла!
- Пошли скорее!
- Прямо руслом?
- Ну?!
Какие бы у них ни были планы - все полетело в тартарары при виде маленького плоского кусочка золота. Исследуя каждый вершок дна и узкого берега, они побрели прямо по воде в черных своих блестящих сапогах, не ленясь всякий раз опускаться на колени перед очередной подкинутой копейкой.
Кубышечка целеустремленно вела их вверх по течению - туда, где лежал дед Разя со сторожами.
В нужном месте она кинула одиннадцатую по счету монетку…
- Тут! Смотри - берег ополз! И недавно! Отсюда деньги вымывает! - загалдели парни и принялись тыкать щупами в рыхлую почву. Потом, вопя и сопя, они взялись за короткие лопаты.
Но то, что они откопали, никаким не кладом было - а человеческой рукой по плечо…
Двое окаменели, третий, еще не сообразив, что происходит, очередным взмахом лопаты скинул пласт земли с мертвого лица.
- Ни фига себе!..
Парни переглянулись.
- Кого же это так?..
На руке были часы из тускло-серебристого металла. Маленький кладоискатель склонился над ними.
- Валера! Знаешь, сколько эта штука стоит?..
- Ты с ума сошел?!
- Надо делать ноги…
Но никуда они не побежали - так и остались стоять над трупом, мучаясь сомнениями. И Кубышечка с Алмазкой довольно скоро поняли, в чем дело. Тех, кто погиб в перестрелке на обочине, будут искать - это однозначно. Их уже ищут! Но дело, которым вздумали заняться в лесу трое парней, властями не одобряется - и если они расскажут о находке, их самих и возьмут за жабры: вы-то сами как там очутились?
Алмазка сел и обхватил голову руками. Все впустую - сейчас эти трое закидают дедова сторожа землей да и уберутся прочь, унося при этом Кубышечкино золото. И дед же еще будет потом насмехаться!
Мысль, что возникла у него, была совершенно неправильной - кладам такого вытворять не положено. Любопытно, что та же самая мысль посетила и Кубышечку, стоявшую поодаль, у осинки. Алмазка встал, зашел сбоку, она зашла с другой стороны. И они одновременно, не сговариваясь, вышли к озадаченным парням.
- Сам-то ты хотел бы так лежать? - спросил Алмазка у маленького кладоискателя, который как раз и ратовал за спасение собственной шкуры. - В лесу, безвестно, а дома пусть все по тебе убиваются?..
Хотя и в домотканой рубахе, и без всякого оружия, а был Алмазка противником малоприятным - молодой бычок, косая сажень в плечах, брови насуплены, кулаки заранее к бою изготовлены. Если бы парни знали, что это - видимость одна, явление лежащего в дупле кошеля с самоцветами, то, может, и больше бы испугались. А так - выслушали его вопросы и переглянулись: ловушка это, что ли?
Но посовещаться им не пришлось - резко повернули головы туда, где возникла и заговорила Кубышечка.
Будучи единственной девкой на полянке, усвоила она повелительную манеру в общении с мужским полом. Случалось, и злоупотребляла. Но сейчас ее навык оказался кстати.
- А ну, ноги в руки - и кыш отсюда! - негромко велела она. - И чтоб за этими молодцами урядника прислали! Не то плохо будет!
Грозна была Кубышечка, вся от гнева трепетала - и золотистое сияние, которое днем обычно растворялось в солнечном свете, окрепло, заполыхало вокруг нее острыми язычками!
Остались на поляне три заплечных мешка, железные палки с тарелками, щупы, даже одиннадцать золотых копеек…
- Правее, правее! - кричал вслед Алмазка. - Еще правее! Как раз на дорогу выйдете! А поселок - налево!
* * *
Бахтеяр-Сундук и Елисей явились, когда все было уже кончено, и уставились на переломанные кусты, на истоптанную поляну. А как кустам уцелеть, если сюда проперлась зеленая самоходка и здоровые мужики, ругаясь, вызволяли из-под осыпавшейся земли два мертвых тела?
До деда Рази не добрались - горшок с медью ушел поглубже, остался дожидаться того, кто взлезет на сосну вверх ногами, держа в руках мешок с пшеницей.
На дальнем краю полянки сидели Алмазка и Кубышечка. Не просто так сидели - а в обнимку. Не просто в обнимку - а целовались…
Рядом в закатных лучах сохло золото вперемешку со старинными перстнями и серьгами.
Смущенных сотоварищей они увидели не сразу - да те и стояли, не шевелясь и затаив дыхание…
- Прячется солнышко, - сказала Кубышечка. - Понюхай, Елисеюшка, не тянет ли плесенью?
Конь подошел, склонил красивую лебединую шею и обследовал золото.
- Все тебе плесень мерещится, - проворчал он. - Вот и Алмазка туда же! На самоцветах-то откуда плесени быть?
- Мерещится не мерещится, а на просушку выкладываться надо. Опять же - полнолуние на носу. Являться буду. Ну как найдется молодец - а я перед ним болотной сыростью разольюсь?!.
Бахтеяр-Сундук тонко усмехнулся.
- Гляди ты, как оно все повернулось, - произнес он задумчиво. - Ведь какие, прости Господи, сукины сыны нас сюда клали! Какой дрянью заговаривали! А вот триста лет прошло - и что же? Лежали мы, лежали, и что вылежали? Стыд вылежали - боимся, что о нас руки марать не захотят…
Говорил он об одном стыде, а думал совсем о другом, но никто его попрекать не стал, как не попрекнули Елисея его внезапной трусостью. Переругаться-то нетрудно, а лес - один, лежать в нем - всем рядышком. Вот и дед Разя, позлобствовав, начнет вылезать понемногу - и с ним придется как-то обращаться…
- Да ладно тебе, - крепким своим баском одернул Алмазка. - Главное-то что?
Кубышечка подняла указательный перст:
- Главное - человек бы хороший попался!
И спорить с ней, понятное дело, никто не стал.
Рига 2001
Молчок
- На сходку пойду, - сказал домовой дедушка Мартын Фомич. - Слышь, Тришка? Тришка! Куда ты подевался?
И в очередной раз помянул Мартын Фомич внука Трифона ядреным, крепкого засола словцом, от какого иному мужику бы и не поздоровилось, однако домовые выносливы, их мало чем проймешь.
Тришка обитал на книжных полках.
Дом был старый, население в нем - почтенное и постоянное. Домовой дедушка Мартын Фомич сперва радовался, глядя, как в хозяйстве прибавляется книг. Ему нравилось, когда глава семейства не шастал вне дома, а сидел чинненько в кабинете, книжки читал, записи делал. Однако настал день, когда, глядя на эти сокровища, Мартын Фомич крепко поскреб в затылке. Они громоздились уже и на полу - не то что на шкафах и подоконниках. Сам он был немолод, за хозяйством досматривать привык, но эти залежи освоить и содержать в порядке уже не мог. Пришлось искать помощника.
Младшая из дочек была отдана замуж в хороший дом, но далеко, так что раз в год, может, и присылала весточку. Мартын Фомич получил от нее словесный привет - живы-де, здоровы, только старшего сынка пристраивать пора, он же уродился неудачный, за порядком смотреть не хочет, а все в хозяйских книжках пасется. Мартын Фомич сдуру и обрадовался.
Когда внук Тришка перебрался на новое местожительство, когда увидел кабинет с библиотекой, восторгу не было предела. И действительно - первое время он книжки холил, пыль с них сдувал, норовил деду угодить. Потом же обнаружилось, что неудачное отродье взялось учить английский язык.
- Эмигрировать хочу, - объяснил он. - Чего я тут забыл? Тут мне перспективы нетути!
За непонятные слова Тришка схлопотал крепкий подзатыльник, но не поумнел, а продолжал долбить заморскую речь. До того деда довел - тот полез на самую верхнюю полку смотреть по старому глобусу, где эта самая Америка завалялась. Америка деду не понравилась - была похожа на горбатую бабу-кикимору, туго подпоясанную. А поскольку Мартын Фомич уже непонятно который год вдовел, то все, связанное с бабами, его огорчало безмерно.
Стало быть, и теперь несуразный внучонок сидел, весь в пыли, над заморской грамматикой.
- Тришка, убью! - заорал Мартын Фомич. - Со двора сгоню!
Это уже было серьезной угрозой. Убивать родного внука домовой дедушка не станет - не так уж много их, домовых, и осталось. А со двора согнать - может. Бездомный же и бесхозный домовой хуже подвальной крысы. Но крыса - та хоть всякую дрянь сгрызет и сыта будет, домовому же подавай на стол вкусненько да чистенько. Иди, значит, нанимайся подручным, в ванные иди, в холодильные! А смотреть за порядком в холодильнике - это как? А так - каждый день шарься там, треща зубами от холода! Спецодежды же не полагается - есть своя шерстка, у которого бурая, у которого рыжеватая, той и довольствуйся.
- Ща, деда, ща! - отозвался из неведомых книжных закоулков Тришка.
Вскоре он стоял перед Мартыном Фомичем, а изумленный дед слова не мог сказать - только шипел от возмущения.
- Ты чего это, ирод, убоище, понаделал?!?
- А чего? Все так делают.
- Так то - люди!
- Ну и что? Им от этого вреда нет.
- Как же тебя эта зараза проняла-то?..
- Откуда я знаю?
Тришка всего-навсего попробовал на своей шкуре красящий шампунь хозяйской дочки. Стал в итоге каким-то тускло-красноватым, но не слишком огорчался - инструкция на флаконе обещала, что оттенок после неоднократного мытья непременно сойдет.
- Да-а… - протянул дед. - Ну, все, лопнуло мое терпение. Пойдешь со мной на сходку. Лучше пусть я в одиночку буду книги обихаживать! А тебя сдам в подручные кому построже! Лучше от пыли чихать, чем тебя, дурака, нянчить! Все! Собирайся! Пошли!
* * *
Сходку назначили на чердаке. От нее многого ожидали - нужно было принять решение по ночному клубу "Марокко".
Клуб не давал спать всему кварталу.
То есть, четыре ночи в неделю были еще так себе - мирные. А в остальные три грохотало, как на войне. Война длилась с одиннадцати вечера до пяти утра. Чтобы такое выносить, совсем нужно было оглохнуть. Люди жаловались, звонили в газеты и на телевидение, но хозяева клуба имели где-то в городской думе, а то и повыше, мохнатую лапу, и прекрасно знали, сколько следует этой лапе отстегнуть, чтобы жить безмятежно. Клуб продолжал греметь и приносить доходы - дискотека в "Марокко" считалась в городе самой крутой.
Домовым же писать и звонить было некуда, они и такого утешения не имели. Но, в отличие от людей, они не были скованы цепями уголовного кодекса. И что бы они против клуба ни предприняли - никакое разбирательство им не угрожало.
Они в тихое время, утром, неоднократно лазили в клуб, но не могли понять - что и как нужно повредить, чтобы вся эта техника раз и навсегда заткнулась. Брали с собой и Тришку - его водили вдоль высоких железных коробок, велели читать надписи на железных же табличках, поскольку его страсть к Америке уже сделалась общеизвестной. Но по названиям трудно было догадаться, в чем суть. Бабы-домовихи пробовали было читать на эти названия наговоры, но ничего не получилось.
Особенно они старались над высокой, выше человеческого роста, алюминиевой пирамидой с обрубленным верхом. Удалось выяснить, что она-то и была той утробой, где рождался неимоверный шум. Но пирамиду даже ржа - и то не взяла.
Когда Мартын Фомич с Тришкой, перекинувшись котами, перебежали наискосок через квартал и забрались на чердак, там уже вовсю галдело общество. Председательствовал домовой дедушка Анисим Клавдиевич, но толку было мало - каждый норовил перекричать прочих.
Если кто не знает, почему домовые ведут уединенный образ жизни, не всякий обзаводится семейством, так все очень просто - друг с дружкой они не ладят. То есть, коли безместный домовой прибился к зажиточному хозяйству и пошел в подручные, то домовой дедушка, считая его уже своим, с ним из-за чепухи ссориться не станет. Опять же, когда кому приспичит жениться, то при переговорах тоже стараются обходиться без склоки. Но домовые дедушки даже в двух соседних квартирах всегда сыщут, в чем друг дружку упрекнуть. А тут такое дело - сходка! Про "Марокко" и забыли - каждый вываливал свои обиды, мало беспокоясь, слышат ли его соседи.
Чердак был невелик, захламлен чрезвычайно, но именно поэтому очень даже подходил для сходки. Во-первых, тут не имелось своего хозяина, а во-вторых, каждый домовой дедушка мог выбрать закоулок по вкусу и сидеть там, оставаясь для соседей незримым и лишь подавая голос.
Анисим Клавдиевич постоял на старом чемодане, послушал визг и вопли, да и плюнул.
- Ну вас! - сказал. - Хуже людишек.
И полез с чемодана.
- Стой, куды?! - возмутилось общество. И тогда только стало потише.
Анисим Клавдиевич поставил вопрос жестко: ежели кто помнит дедовское средство для наведения тишины, пусть выскажется, потому как впору уже мхом уши конопатить.
- Заговор читать надо! - выкрикнул Евкарпий Трофимович, самый буйный из соседей, умудрившийся своими проказами выжить из квартиры три подряд семейства. Первое завело собаку не в масть - он хотел вороную с подпалиными, ему же привели белую болонку. Второе не понимало намеков - домовому, чай, угощение ставить полагается, а хозяйка жмотничала. Третье затеяло затяжной ремонт, а у Евкарпия Трофимовича обнаружился канонадный чих на все эти краски с растворителями.
- А ты его знаешь, заговор? - осведомился целый хор.
- Узнать-то можно! Только он должен быть кладбищенский!
- Тьфу на тебя! - махнул лапой Анисим Клавдиевич, а самый молодой и малограмотный из домовых дедушек, недавно женившийся Никифор Авдеевич завопил:
- Это как?!?
- А так - как-де покойник молчит, так и вы-де молчали бы, ну, и прочие слова с действиями, - объяснил Евкарпий Трофимович. - Кладбищенской землицей с семи гробов порог посыпать, ну, еще чего натворить!
- Порог и обмести нетрудно, - вставил свое слово Мартын Фомич. - А коли мастера найдут и обратку сделают? Тому, кто землицу сыпал, мало не покажется. Тут железки ихние повредить нужно раз и навсегда!
- А ты в железках разбираешься? Знаешь, чего вредить, чтобы раз и навсегда? Мы повредим - а они починят! - возразило общество.
И таким макаром препирались довольно долго. Наконец устали вопить, и вдруг наступила тишина.
В этой тишине из большой винной бутыли, пыльный бок которой треснул и выпал большим треугольным куском, раздался голос совсем уж древнего домового дедушки Феодула Мардарьевича.
- Молчок нужен.
- Кто нужен? - спросил Анисим Клавдиевич.
- Молчок.
- Это кто еще?
- Кабы я ведал! Может, вовсе не "кто", а "что"… - старичок развел крепко тронутыми сединой лапками.
- И я про то слыхал! - подал голос Мартын Фомич. - Молчка подсаживают, чтобы тихо было. Роток на замок - и молчок!
- Подсаживают - значит, живой, что ли? - шепотом осведомился внук.
- Или подкладывают, я почем знаю! Раньше вон умели, теперь уже не умеют.
Общество заспорило. Выяснилось, что это явление многим известно, способ доподлинно дедовский, но приглашают ли Молчка на новое местожительство, как принято приглашать домовых, приносят ли в лукошке, или молчок вообще - вроде камня с дыркой, который принято вешать в курятнике, никто рассказать не смог.
- От корней оторвались и засыхаем! - подытожил Анисим Клавдиевич. - Как в город перебрались, так и засыхать стали. Знания-то не нужны были - вот и выдохлись. А как потребовались - так в башке и пусто!
- Так чего же думать-то? Нужно снарядить гонца к деревенским домовым! - предложил Мартын Фомич. - Пусть подскажут, как быть!
- Ты, что ли, на деревню побежишь? - встрял склочник Евкарпий Трофимович. - Ты, поди, и не знаешь, в какой она стороне, деревня!
- Ти-ха! - пресек ссору в самом зародыше Анисим Клавдиевич. - Деревня - она со всех сторон. Если по любой улице идти все прямо да прямо - рано или поздно выберешься из города. А там уж и она!
Общество загалдело. Вот как раз тут председатель оказался неправ. Потому что в одну сторону идти - будет долгий лес, а в другую - свекольные поля величиной с какую-нибудь Голландию или Бельгию.
Мартын Фомич толкнул Тришку, чтобы спросить, что это за края такие, ближе или дальше Америки. Но внук понял вопрос без слов.
- Это еще Европа, - шепнул он. - Я тебе потом на глобусе покажу.
Дед несколько обиделся - он хотел, чтобы растолковали на словах и немедленно. Хотя вряд ли нашелся бы такой знаток географии, чтобы растолковать на словах мало что разумеющему за пределами своего жилья домовому дедушке, что еще за Бельгия такая.
- Никифор Авдеевич, тебе жену на окраине сосватали, ты сам ее перевозил, - сказал Анисим Клавдиевич. - Далеко ли оттуда до деревни?
- Там уже огороды начинаются, а есть ли за ними деревня - того не знаю, - честно отвечал молодожен. - А слыхал, хозяева говорили, что когда по грибы в лес ездили, то за лесом на шоссейке, у заправки, бабы с лукошками сидели, торговали, которая картошкой, которая яблоками, иные - грибами. Значит, где-то и деревня неподалеку.
- За долгим лесом? - переспросил председатель. - Ну, братцы, припоминайте, не осталось ли у кого там родни.
- Какая уж родня… - вздохнул чей-то хрипловатый басок.
И общество призадумалось.