– Ну да, – кивнул человек со стеком, – хочешь уничтожить, но пока не можешь это сделать, приходится жить, сосуществовать, подыскивать разные средства для сосуществования и для уничтожения. А там глядишь… – начальник школ рассмеялся, – и уничтожать не придется. Стерпится, слюбится…
Глухие стены туннеля, изредка – двери. Меня удивляло разнообразие дверей в подземелье – от плоских железных, наглухо законопачивающих вход, до изукрашенных резьбой и финтифлюшками, от дверей, похожих на двери сейфа, до дверей, похожих на двери шкафа – все было в подземелье.
– Джорджи был худой? – решил я проверить свое впечатление методом от противного.
– Да нет, – покачал головой человек со стеком, – судя по гравюрам и картинам – ни худой, ни толстый. Такой, – человек со стеком чуть прищурил глаз, подбирая слова, – типичный чиновничек без особых примет. Его одежда, костюм, сюртучок, то да се, галстучек и аккуратненькие штиблеты, даже на портретах поблескивающие, больше говорят о нем, чем его внешность, – человек со стеком говорил медленно, раздумчиво, словно описывал преступника въедливому сыщику, – бороды нет, усов нет, аккуратная стрижечка…Только, ну, скорее уж для солидности, чем в самом деле, пузан. Ни толст, ни тонок, ни красавец, ни урод. Серединка на половинку, чистенький, прилизанный… Вроде бы нравился женщинам.
– Он стал первым координатором?
– Ннет… Хотя то, что он делал, можно назвать некоторым прообразом координации на нашей планете. Он сделал попытку перекрыть Юго-западное побережье и вычистить море от гниющих русалок. Кстати, он подсовывал дракону и живых распухших русалок, и гниющие останки.
– Подкармливал чем мог, – тихо сказал я.
Человек со стеком услышал и улыбнулся.
– Да. Но вышло себе дороже. Старина бесился после такой кормежки, уничтожал города и веси…
– Джорджи, – меня начинал интересовать этот человек, – стал "вонючим"?
– Ни в коем случае, – махнул на меня рукой человек со стеком, – чтобы Джорджи полез в пещеру? в Нору? У него и домик стоял на взгорке, пригорке, обдуваемый ветерком. Джорджи начал загонять в пещеры других. Это он основал первые "столовые".
– Они сохранились? – спросил я.
– Ну что вы! – махнул стеком начальник школ. – Какое там сохранились! Они же были неподалеку от драконьей пасти. Там смертность была – уух… Из тех "столовых" не возвращались.
– Скажите, – мимо нас прокатил троллейбус, теперь уже в другую сторону – а дракон перестал летать до Джорджи, а не после?
В этот момент вспыхнул ярко-белым ослепительным светом глаз дракона так, что стало больно смотреть.
– Не то "досвиданькается", – улыбнулся человек со стеком, – не то возмущается, не то соглашается, не то предупреждает…
Я поднял голову. Плоские экраноподобные глаза дракона более не глядели на нас, распластанные на потолке; на голых шнурках болтались электролампочки, одна за другой в даль туннеля-коридора. Начинались казармы и карантины "отпетых".
– Вообще, – сказал человек со стеком, – вопрос ваш верен и выдает (как пишут в старинных книгах) ум дельный и основательный. В общем, принято считать, что дракон перестал летать еще до Джорджи, но есть некоторые основания полагать, что полеты прекратились при Джорджи…
– Мертвечиной обкормил, – пробормотал я.
– Да, не исключено… Отяжелел… Некоторые историки впрямую увязывают прекращение полетов старика с переходом его на несвежую пищу. Зато теперь он сделался разборчив в свежих продуктах. Только личный выбор. Только. Пару раз Джорджи подсовывал ему дурочек, проституток… – такое начиналось! Такие землетрясения и вулканы…
– Ага, – сообразил я, – значит, Джорджи – основатель орфеанумов?
– Да. Это вы угадали верно. Орфеанумы из сирот и брошенных девочек основывал он. Он же пытался что-то делать в… ну, мастерских, отдаленно напоминающих наши лаборатории. Историки называют Джорджи первым историческим деятелем планеты, до Джорджи были все же баснословные времена с летающим драконом и шастающей по земле нечистью. До Джорджи и русалки заплывали не только на юго-запад, и царевны могли прискакать в города, и прыгуны резвиться на полях…
– Великий человек, – сказал я иронически.
И человек со стеком заметил эту иронию.
– Сложный человек, – сказал он, – кто-то называет его великим, а кто-то добавляет: мистификатор, жулик. Джорджи уничтожил все хроники дракона.
Я остановился:
– Для чего?
– Уу, – человек со стеком остановился тоже, – неизвестно. И причин может быть названо сколько угодно. Может быть, Джорджи хотел подчеркнуть, что теперь начинается новая эпоха, то, что было до этой эры, – мрак, баснословие, мифы и бесписьменность, кромешный сказочный ужас с драконом в небе, жабами размером в лошадь на улицах и площадях городов, русалками в городских реках, – а ныне начинается нормальная, обычная жизнь… Если не будешь безобразить или если сам не захочешь, ни за что не узнаешь, что есть такие – драконы, царевны, русалки… Не нарывайся – и никто тебя в подземелье не впихнет…
– Может быть, – предположил я, – и до Джорджи было то же самое?
– Пойдемте, пойдемте, – позвал меня начальник школ. – Знаете, такие предположения тоже высказывались.
Мы пошли далее. Туннель становился шире. Я узнавал "родные" места. Здесь стояли шведские стенки, валялись маты. На одном из матов лежал, мирно посапывая, "борец". Я вспомнил Стаса и отвернулся.
– Мне кажется, – сказал я, – этот ваш Джорджи был большим мерзавцем.
– Во-первых, – усмехнулся человек со стеком, – почему "ваш"? Он такой же "ваш", как и "наш"… Во-вторых, прямо и мерзавец!
– Конечно, мерзавец, – твердо сказал я, – он умер в своей постели, а других посылал на смерть…
– Да, – посерьезнел начальник школ, – серьезный упрек, если бы Джорджи действительно умер в своей постели…
– Но вы же сказали, – удивился я, – что он в подземелье не совался и "вонючим" не стал?
– Не стал, – кивнул человек со стеком, – это точно. Просто-запросто совершенно неизвестно, что с ним в конце концов стало. Куда он делся?
– Как сквозь землю провалился, – усмехнулся я.
– Именно.
Мы подходили к троллейбусной остановке напротив нашей казармы.
Еще издали я заметил стоящего у остановки сержанта. Рядом с ним была пожилая полная женщина.
Мы подошли поближе, и я увидел две набитые доверху сумки, стоящие у ее ног. Пожилая женщина и сержант смотрели друг на друга и не заметили нас.
– Сержант! – окликнул Джонни начальник школ, – здравия желаю! Впрочем, не буду вам мешать.
Сержант обернулся, увидел начальника школ, покраснел и взял под козырек.
– Вольно, – махнул стеком начальник школ.
– Виноват, – забормотал сержант, – виноват, коллега начальник школ. Вот – мама приехала. Вот…
– А? – человек со стеком повернулся к пожилой женщине. – Так это ваша матушка? Скажите пожалуйста. Так вам поди и увольнительную нужно? – человек со стеком галантно поцеловал руку у пожилой женщины. – У вас – чудесный, чудесный сын. Вы знаете, из лучших наших сержантов. Прекрасно чувствует воспитанников, солдат…
Сержант переминался с ноги на ногу. Мама сержанта смущенно улыбалась.
Кто-то словно толкнул меня в бок, и я брякнул:
– Коллега сержант, воспитанник Тарас превратился в краба.
– Ой, – воскликнула мама сержанта и прикрыла рот руками.
Я увидел, как на лбу у сержанта выступил пот.
Человек со стеком искоса посмотрел на меня и укоризненно заметил:
– Воспитанник Джек, это формулируется несколько иначе, не так ли, коллега Джон?
– Так точно, – хриплым голосом доложился сержант, – воспитанник Тарас перешел на работу тренажером в особо опасном ярусе. Встречи и собеседования нежелательны.
– О, – одобрительно кивнул я, – стандартная, не лишенная романтической мужественности и канцелярской монументальности формулировка.
– Как это… крабом? – выговорила мама сержанта. – Что это… крабом?
– Позвольте, – изящно беря ее за локоток, сказал начальник школ, – я вам постараюсь объяснить, но для начала вопрос, небольшой вопросец: что для вас милее, любезнее, важнее – душа или тело?
– Душа! – не подумав, бухнула мама сержанта.
Сержант закусил нижнюю губу.
Я довольно громко сказал:
– Коллега сержант, разрешите пройти в карантин? Коллега начальник школ, разрешите заметить: ваш вопрос некорректен. Если отвлечься от этики, даже с логической стороны он требует уточнений… Например, что называть душой, а что телом? Можно ли речь считать душой? Можно ли физический образ человека, появляющийся в вашем сознании, в поле вашего зрения, считать телом?
Сержант крякнул от удивления.
Начальник школ усмехнулся.
Мама сержанта неуверенно спросила у сына:
– Что-то он глупость какую-то смолол, Джончик?
– Вовсе не глупость, – ответил за Джона человек со стеком, – и вы сейчас убедитесь, что это вовсе не глупость. Если вам важна душа, а не тело, жалкое вместилище души, то значит, вам все равно будет, кто стоит перед вами – красивый стройный парень или гигантский полупрозрачный краб…
***
В карантине никого не было.
Светили лампочки и стоял дневальный у тумбочки.
– Смирно! – крикнул Диего и улыбнулся. Он сегодня был дневальным.
– Вольно! – ответил я. – Отдыхай… Где все?
Диего уселся на тумбочку и объяснил ситуацию.
– К сержанту маманя приехала, он раздал всем хлыстики, старшим поставил Саньку и отправил к царевнам. А ты как? Тарас где?
– Попрощайся с Тарасом, – сказал я, – Тарас теперь клешнями щелкает.
– Что, – подивился Диего, – правда, что ли?
– Правда, правда.
– Елки-палки, – Диего покачал головой, – я думал, врут.
Я подошел к своей кровати, стал раздеваться.
– Сержант, – сказал я, – мне по дороге встретился и просил передать: не будить Джекки Никольса ни под каким видом…
– Джекки, – Диего покачал головой, – так Тарас – точно?
– Точно, точно, – я зевнул и стал укладываться.
– Тут такое дело, – объяснил Диего, – Куродо две пайки принес: твою и Тарасову…
– Мою тоже съешь, – я положил голову на подушку, – за мое здоровье…
Диего открыл мою тумбочку, достал оттуда здоровенный шмат белого хлеба с твердым круглым куском желтого масла и двумя кусками сахара.
– Не, – сказал Диего, – я Тарасову съем, а твою не буду. Неловко как-то…
Я открыл глаза, сел в постели.
– Ну, ладно, давай, если ты такой… интеллигент.
Хлеб был мягк и пахуч. Я не стал раздавливать кругляшок масла. Проглотил так. Грыз сахар и заедал его хлебом.
– Мы уж думали – все… Ни Тараса, ни тебя… А на вечерней поверке сержант нам объявил, мол, возвращаетесь.
– Порадовал, – усмехнулся я, – сука. Боялся рапорта.
– Да никто бы не стал писать, – махнул рукой Диего, – у нас таких головастых, как ты, нету…
– Ничего, – я доел свою пайку, – теперь появились. Такой рапорт закачу. Будет помнить.
Я бухнулся на подушку и тотчас провалился в сон.
***
Я написал рапорт и отправил его через Наталью Алексеевну в штаб "отпетых".
Наталья Алексеевна оставила меня после урока и попыталась отсоветовать мне "закладывать" сержанта.
– Он же тебя схавает, а то, что останется, в такой гарнизон выплюнет. ..
– Схавает, – согласился я, – уже хавает.
Мы сидели в классе, где по стенам были развешаны плакаты, изображающие прыгунов, царевен, борцов со вскрытыми телами. Безобразные чудища напоказ выставляли безобразное сплетение своих внутренностей. Кроме того, в классе стояли чучела тех же рептилий. Скалящиеся, вываливающие свои языки, готовящиеся к прыжку, напрягшие свои мускулы – казалось, они застыли лишь на миг, замерли, чтобы наброситься друг на друга? На нас с Натальей?
– Так что же ты? – спросила учительница.
– Ничего. Я как вспомню Тараса…
– А что – Тарас? – Наталья Алексеевна пожала плечами. – Денек порасстраивался и знаешь как прижился? У! Жрет за двоих, скандалит за пятерых, работает за… – Наталья Алексеевна улыбнулась, – одного.
– А где он работает? – с некоторым усилием спросил я.
– Прыгунов тренирует… Ничего… Сносно. Цапает их как надо. Учит реактивности.
– А вы говорите, работает за одного, – усмехнулся я.
– Сначала работал за двоих, а теперь разленился, – Наталья Алексеевна зевнула, – если так дальше дело пойдет, отправлю в лабораторию на недельку-другую. Как у него полклешни отщипнут проверять на регенерацию – узнает, как лениться. Давай сюда свой рапорт. А на меня рапорт написать не хочешь?
– На вас – нет, – просто ответил я.
***
А потом нас повезли смотреть фильм. Мы ехали в грузовике. Кроме нас, везли ребят и из других карантинов.
Я сидел рядом с Куродо, глядел на скользящий над нами серый высокий потолок подземелья, равномерно поделенный не слепящими, мягкими фонарями. Фонари напоминали гигантские груши. Они были ввинчены в потолок и набухали светом.
Машина затормозила. Из кабины выглянул сержант.
Он стоял на подножке, полуоткрыв дверь, и заглядывал в кузов.
– Так, – сказал он с непонятной веселостью, – стало быть, в последний раз вас вижу, воспитаннички, – он притворно всхлипнул, – сколько вас у меня было, – он покачал головой, – а сколько будет! Ну, – сержант вздохнул, – что было, то было – не поминайте лихом – Джона Сидорчука… Хороший я был сержант?
– Хороший, хороший, – загалдели в кузове.
Я молчал и глядел назад, на другие останавливающиеся машины.
– А, – радостно сказал сержант, – значит, мало я вас, скотов, гонял…
В кузове стало тихо.
Я увидел, как изумленно вытянулось лицо у Орландо и невольно рассмеялся.
Следом за мной прыснул Куродо.
Потом загоготали Санек, Орландо, Диего… Скоро хохотал весь наш карантин.
Сержант тоже захихикал странным щекотным смехом. Потом забрался обратно в кабину. Хлопнул дверцей.
Машины стояли. Впереди и сзади стояли машины.
– Чего стоим? – поинтересовался Диего.
– А ты, – сказал Санек, – у Джонни спроси: видишь, он в настроении. Шутит даже.
– И чего, – Диего поправил ремень, – ты что думаешь – не спрошу? Да мне теперь на него… Я теперь все – "отпетый"! Фильм погляжу – и в гарнизон! Я теперь таких, как Джончик, – на члену вертел, на челне катал и в гробу видал…
– Вали, вали, – посмеялся Орландо, – герой голубого экрана.
– Орландо, – сказал Куродо. – ну че ты его подначиваешь? Он же такой дурак – пойдет и спросит…
Диего поднялся, прошел до кабины, небрежно, легко – действительно. ни дать ни взять – киногерой.
Я хотел было остановить его, но потом подумал: "А ну его… а ну их…"
Диего забарабанил в крышу кабины.
Из окна высунулся изумленный сержант.
– В чем дело? – спросил он.
– Шеф, – развязно спросил Диего, – почему стоим?
Сержант, выпучив глаза, смотрел на Диего.
– Я спрашиваю, – повторил Диего, выдержав сержантский взгляд, – почему стоим, шеф?
– Коллега Диего, – вежливо спросил сержант, – вы плохо спали?
– Нет, – не осознав надвигающейся угрозы, ответил Диего.
– У вас – повышенная температура?
– Да нет, – Диего несколько струхнул и сдал назад.
– Давление? Гипо- или гипертония? Сердце не пошаливает?
– Нет, – смутившись окончательно, отвечал Диего, – все нормально, я – здоров.
– Здоровы? – засомневался сержант. – И желудок? Желудок? Аппетит? Нормальный? Изжога? Металлический привкус во рту?
– Нету, нету у меня ничего такого, – Диего в ужасе хлопал глазами.
– И с головой все в порядке?
В кузове засмеялись.
– Галлюцинации? Видения? Вещие сны? Голоса?
– Да нет, – на лбу у Диего выступили капельки пота, – никаких видений.
– Значит, – сержант печально оглядел Диего с головы до ног, – вы просто оборзели?
– Нет, – брякнул Диего.
– Ну как же нет, когда да? – развел руками сержант. – Налицо явные признаки борзоты и оборзения, но это – излечимо. Это – лечится.
Диего стоял красный как рак.
– Вы, юноша, были у меня под вопросом, в какой вас гарнизон отправлять. Теперь вопрос решен – пойдете в северный городок, вместе с Джекки.
Сержант исчез в кабине.
Диего, расстроенный, уселся обратно на свое место. Воспитанники дружно реготали. Грузовик дернулся, поехал.
– О, – крикнул Санек, – гляди, ребята, шеф сказал – и мы поехали!
– Распорядился! – сквозь смех сказал Орландо.
Диего, насупившись, молчал, а потом бросил через весь кузов мне:
– Это все ты, пидор, виноват!
Я уже привык к несправедливости в подземелье и, наверное, промолчал бы и на этот раз, но оскорбление "пидор" для подземельных было не просто оскорблением, поэтому я быстро поднялся со скамьи и, прежде чем Диего успел заслониться, дважды съездил ему по физиономии.
Диего было рванулся, но его удержал Орландо.
– Тихо, потом разберетесь. Будет время. В один гарнизон идете.
– Молодец, – одобрил Санек. – правильно, что за наглость, что за оборзение?
– А он решил, – подал голос Порфирий, что раз сержант его испугался и послушался, то он может всех посылать.
Диего сопел и ненавидяще глядел на меня.
Мне сделалось не по себе. Куродо посылали в южный, а мне было бы лучше одному, чем с этаким… однокорытником.
…Мы услышали нарастающий гул.
Туннель постепенно расширялся и становился похож на площадь, накрытую потолком.
Площадь белую-белую, освещенную неистовыми, яркими театральными софитами.
Грузовики притормаживали, останавливались. Я осматривался.
– Куродо, – спросил я, – это же развод?
– Неа, – сказал Куродо, – непохоже.
– Джекки, – Порфирий выскочил из грузовика, отворил дверцу и подал руку выходящему из машины сержанту, – это точно не развод. Другая площадь.
Сержант встряхнулся, оглядел нас и приказал:
– Ну, орлы… Давай на землю.
Мы спрыгивали с грузовика.
Диего постарался поставить мне подножку, и я едва не расшибся о бетонный пол.
Рядом с нами строились, вытягивались в длинную цепь другие карантины.
Подземная площадь была широка. Прямо перед нами тянулась белая стена со множеством дверей.
Из одной двери вышел человек со стеком и несколько "отпетых". Один из них нес микрофон на блестящей железной стойке, другой – провод.
Микрофон установили в центре площади. "Отпетый" пощелкал по микрофону; над площадью раздалось сухое пощелкиванье и легкий гуд. "Отпетый" подкрутил что-то и сказал:
– Раз, раз…раз…
Отошел в сторону и показал этак рукой начальнику школ, дескать, все в порядке…