Он скинул с плеча винтовку и легонько ударил меня прикладом в грудь.
– Фу, – солдат сплюнул, – да ты свеженький? Недавно выкупался? Пшел…Что сказал?
Брезгливо морщась, солдат вытирал приклад о стену коридора.
– Эй, – один из полуголых остановился, прекратил работать, сбросил рукавицы, сунул их под мышку, – эй, служба, вонючка, конечно, первый сорт, но на фиг ты его гонишь? Он жрать, наверное, хочет… Погоди!
Полуголый подошел поближе. Он положил руки на нечто невидимое, прозрачное, и я рассмотрел, что коридор перед входом в зал перегорожен невысокой стенкой из прозрачного материала.
– Вонючка, – крикнул мне полуголый, – жрать, жрать хочешь? – он потыкал себе в ром пальцем. – Ам-ам хочешь?
Он обращался со мной, как с глухонемым или сумасшедшим.
Но я и в самом деле чувствовал, что не смогу выговорить ни слова.
Я закивал головой, искательно заулыбался: "Ам-ам", – выдавил.
– Говорящий… сскот, – выругался солдат.
Полуголый вынул из кармана штанов краюху хлеба, разломил ее.
– Вонючка, – крикнул он мне, подбрасывая на ладони краюху, – а ну покажи службе, чем в болоте кормят!
Может быть, эти слова, а может быть, все пережитые унижения, грязь, в которую меня втаптывали, хлестнули меня, словно бичом.
Я ощерился и зарычал. Я шагнул к солдату. Солдат попятился, навел на меня винтовку и щелкнул затвором.
– О! – охнуло за прозрачной стеной – от это охота! Бой быков! Вонючка против службы! Вонючка, вперед! Служба, стой крепко! Граница на замке, крепи оборону!
Полуголые столпились у прозрачной стены, гомонили, смеялись.
– Давайте работать, – неуверенно предложил солдат, не поворачиваясь к гомонящим. – Норму…
– Ты за нашу норму, – весело сказал полуголый, предлагавший мне хлеба, – не беспокойся: мы свою норму выполним. Ты лучше подумай, как пост сдавать будешь. Уже у тебя – гы – натоптано, а пальнешь сдуру, я тебе никого из столовских не дам. Понял? Сам – убил, сам и закопай… Вонючка, лови! Он бросил мне кусок хлеба.
Я поймал и стал кланяться.
– Эй, – крикнул стоявший рядом с моим благодетелем высокий лысый мужчина, – вонючий, победитель драконов, я тебе еще хлеба дам – поди обними солдатика. Облобызай друга.
Я посмотрел на солдата.
Ужас стоял в его глазах.
– Уходи, – солдат махнул дулом винтовки в сторону, – слышишь? Проваливай… Убью ведь… У меня патрон уже дослан. Ты дурной будешь, еще шаг сделаешь…
Пятясь и кланяясь, я начал отходить.
Я отходил, торжествуя; я жевал кус хлеба. Я второй раз победил, выиграл. "Вонючка" так "вонючка", зато живой и страшный даже для солдата с заряженным ружьем.
Довольно скоро я дошел до "болота" и порадовался тому, что успел съесть хлеб: здесь вонь стояла нестерпимая.
Я шел и твердил про себя строчки, прочитанные наизусть Мэлори: "Постой, Димитрий, наконец… постой, Димитрий, наконец я слышу речь не мальчика, но мужа…" Что они ко мне привязались? "Немальчиканомужа, немальчиканомужа…"
"Ничего, – думал я, – найду "отпетых", скажу, принимайте! Кстати! А где здесь глазыньки, глазыни, глазуньи где?"
Глаза дракона были привинчены вдоль стен, как зеркала, отражающие друг в друге белый свет.
И тут я увидел дракона.
Дракон был невелик ростом. Дракон стоял на мясистых когтистых лапах, а передние лапы дракон сцепил на полном животе.
Дракон был лыс. Дракон улыбался.
Он, наверное, только что пожрал, потому что хвост его мерно поколачивал пол коридора, а в животе у рептилии приятно урчало.
Дракон рыгнул и пошел на меня. Я понял, что он сейчас будет меня бить, что жрать он меня будет потом, когда проголодается.
Я не испытывал ни страха, ни отвращения – я ждал своей участи.
Дракон толкнул меня в грудь. Толкнул не сильно, и я не упал.
Тогда дракон стал на четыре лапы, и я подивился тому, какой же он маленький – размером с теленка, не больше.
Дракон стал пихать меня лысой башкой, и я увидел на затылке дракона остатки седеньких волос. Меня передернуло от отвращения. Что может быть безобразнее человекообразности рептилий и рептильности человека?
Я ударил дракона ногой, как бьют шелудивую приблудную собаку. Дракон счастливо засмеялся и куснул меня за руку. Он укусил меня небольно. "Играется, – подумал я и вдруг представил себе, как эта гадина играется не со мной, а с Мэлори, моей Мэлори – с моим счастьем, моим солнышком, моим… моим…
Ярость захлестнула меня. Я ударил дракона. И дракон удивился. Я тоже удивился, потому что от моего удара лопнула драконова кожа, и дракон хрюкнул от боли. Не помня себя, я бил это зеленое, отвратительное, визжащее от боли тело, под моими ударами превращавшееся в кровоточивое месиво, извивающееся, хрипящее, жаждущее издохнуть, умереть, ибо жизнь для этого месива превратилась в боль.
Я остановился, тяжело дыша. Я не верил своим глазам. Я убил дракона. Передо мной лежала груда исковерканной недвижной плоти, в которой можно было с трудом узнать лысого дракона с человеческими волосками на затылке.
Я отвернулся, пошел вдоль стены, остановился и с маху лег на пол. Засыпая, я успел подумать что больше никогда не смогу быть счастлив. Вот я убил дракона… И что? И что же? Я лежу на полу в коридоре подземелья и готов заплакать. Меня мутит.
Я заснул.
– Вот он, красавец, – раздалось над самым моим ухом, – Мурзика раздавил, а теперь кейфует.
Я открыл глаза.
Передо мной стояли "отпетые". Все, как один, в униформе, затянутые, перетянутые ремнями.
– Джек Никольс? – спросил один из них.
– Да, – ответил я и добавил: – Я убил дракона.
"Отпетые" грохнули.
– Уу, убийца драконов… Уу… Мурзика задавил… Долго боролись? А? Борьба титанов… Мурзик не давался, наверное, да?
– Все, – кончив смеяться, приказал тот, что спрашивал меня, – все. Джек Никольс, встать!
Я поднялся. Я видел в глазах "отпетого" ту же смесь брезгливого недоумения и презрения, что и у Винченцио.
– Жалко Мурзика, – сказал один из "отпетых", – зверушка была добрая…
– И тренажер, между прочим, старейший и опытнейший, – добавил другой.
– Жалко, что на него Сиремус не вышел, – сказал командир.
– Извините, – сказал я, – я перепутал, я… я подумал, что это – дракон.
Я сообразил, что мои слова прозвучали комично. Но никто не засмеялся. Только командир попросил:
– Слушай, Джек Никольс, помолчи. Не надо кретина из себя строить…Ты еще в живой уголок в своей гимназии заберись, придуши там хомячка, а потом рассказывай: я-де думал, это – лев. Иди, топай и скажи спасибо, что на тебя Сиремус не вышел.
Глава четвертая. Человек со стеком
Мы подошли к двери, на удивление белой, блестящей.
– Посторонись, – приказал мне "отпетый".
Я встал в сторону. Он постучался. Дверь отперли. На пороге стоял человек в белом халате, в очках.
– Что, – удивленно спросил человек, – уже?
– Спымали, – лениво сказал "отпетый", – принимай, Мэрлин.
Мэрлин выглянул в коридор и увидел меня.
– Ба! – подивился он. – Вот это Аполлон! Из какой помойки вы его достали?
– Он у Круглых Камней ошивался… ты не думай, он – такой, он Мурзика придавил.
– Мурзика? – снова удивился Мэрлин. – Чем ему Мурзик-то помешал?
– У него спросишь. Мы пошли. Привет.
"Отпетые" ушли.
– Заходите, – вежливо сказал мне Мэрлин.
Я вошел. То было комната, выложенная кафелем. У стенки стояла ванна, наполненная дымящейся водой.
– Раздевайтесь, – приказал мне Мэрлин, – и полезайте в ванну.
… Я блаженствовал.
Мэрлин между тем говорил по телефону:
– Алло, диспетчерская? Джек Никольс из 725-ой лаборатории нашелся. Да… Сейчас вымоется, и я его приведу. Да он весь в крови дракона. Где умудрился?… А… Ты еще поинтересуйся, как он на тренажер вышел… Что, что… задавил, конечно, ага, как ястреб мыша. Ну, ясно. Все ему скажу…
Мэрлин влил в воду шампунь, и я лежал в горячей зеленой воде, окруженный ослепительно белыми горами пены.
Мэрлин подошел ко мне, с интересом посмотрел на меня. Потом спросил:
– А пивка холодненького с сушечками не желаете?
Очевидно, жара, истома взяли свое, и я ответил не совсем впопад, не уловив иронии:
– Вы знаете, нет, спасибо. Я ведь пиво не люблю. Вот если бы холодной минералочки…
Мэрлин снял очки и тщательно их протер.
Я понял, что был неправ, и похолодел от ужаса.
– В общем так, – холодно сообщил Мэрлин, – три минуты кайфа – вытереться насухо и на выход… Время пошло.
Он поглядел на часы, подошел к тумбочке, вынул оттуда комплект белья и швырнул мне. Плоская пачка хлопнулась на пол у самых ножек ванны. Ножки были отлиты из бронзы и напоминали львиные лапы. Ванна вцеплялась бронзовыми когтями в кафельный пол.
Я с силой тер голову.
– Ну, хлопаются парни с поверхности, – бормотал Мэрлин, – ну, ни в сказке сказать ни пером описать!.. Вся 725-ая, высунув языки, как гончие за зайцем, все облазили, а этот шутник… "Наутилус", понимаешь, капитан Немо… Нырнул и вынырнул. У столовских хлеба выпросил, Мурзика растерзал и после подвигов лег отдохнуть. Геракл! Илья Муромец! Зигфрид! На пол не брызгай! Слышишь? Все, время кончено. Вытирайся…
Я вытерся и стал одеваться. Штаны, и рубашка, и куртка – все зеленого цвета, только вкраплениями, всполохами, искрами – красные точки-точечки.
– Скажите, – спросил я, – а в "отпетые" мне можно рассчитывать?
– Что? – Мэрлин резко повернулся ко мне.
Я испугался этого резкого злого движения и бормотнул:
– Простите, а ботинки, носки?..
– Паланкин? Экипаж? Омнибус? Такси, лимузин? Форд-мустанг? Босиком пойдешь. Быстрее будешь – здоровее станешь.
***
Я толкнул дверь и вошел в… канцелярию. Обшарпанный стол, четыре стула, желтого цвета сейф, черного – телефон. И человек в форме "отпетого" за столом.
Человек разбирал какие-то бумаги. Ящики письменного стола были чуть выдвинуты, и неясное потрескивание доносилось из них, точно там догорал, дотлевал костер.
– Выйдешь сейчас, потом войдешь, козырнешь как следует, как следует представишься… Пошел.
Я вышел за дверь. Установил дыхание, вошел снова и доложился, как положено.
– Еще раз, – сказал человек, – бодрости и радости не слышу в голосе.
…Когда я в шестой раз вошел в кабинет, рядом с ним сидел подтянутый сухопарый человек со стеком. Входя, я услышал, как он говорил:
– Завтра – киносъемка в 20-й школе, ты бы гаденышей приготовил.
"Это, – понял я, – кто-то из воспитателей "отпетых". Я вышел и вошел вновь, улыбаясь во весь рот:
– Дезертир из 725 лаборатории по вашему приказанию явился.
Человек со стеком взглянул на меня..
– Чему вы так обрадовались, молодой человек? За вашу познавательную экскурсию ребра вам, конечно, не сломают, не в холодный цех, чай, поступите, но тумаков… гм… гм… навешают.
– Отвечаю, как велено, – гаркнул я.
– А… – лениво протянул человек со стеком и вновь обратился к своему собеседнику: – Позвони Мерлину, Ланцелоту, пусть открывают вольеры…
– Можно спросить? – кашлянул я.
– Можно Машку под забором, – веско заметил человек в форме, – и козу на возу… А у нас – разрешите.
– Виталий Степанович, – поморщился человек со стеком, – ну что вы, право, этот казарменный юмор? Для чего? Что вас интересует, молодой человек?
– Разрешите обратиться?
– Разрешаю, разрешаю, – кивнул человек со стеком.
– Могу ли я рассчитывать на то, что меня отправят в "отпетые"?
– Что, что? – переспросил Виталий Степанович. – Ты можешь рассчитывать на то, что тебя отправят головой в унитаз, – вот на это ты можешь рассчитывать.
– Виталий Степанович, – человек хлопнул стеком по столу, – займитесь лучше подготовкой завтрашнего киносеанса. Не вводите в заблуждение юношу…
Человек со стеком устало смотрел на меня, молчал. Наконец он сказал:
– Молодой человек, вы, конечно, правы. Вы можете предложить себя в "отпетые". Закон предоставляет такую возможность любому провинившемуся, но следует пройти довольно сложные, физически очень тяжелые испытания. Вы готовы к этому?
– Да, – сказал я.
Человек со стеком вздохнул и прикрыл глаза.
Он говорил тихо, едва слышно, еле ворочал языком, словно ему было трудно выталкивать слово в мир, поднимать слово языком и выталкивать.
– К тому же… Вы… вряд ли убережетесь… от побоев…"отпетые" вас… тоже искали… как и лаборанты…
Человек со стеком открыл глаза и посмотрел на меня.
– Я не из-за побоев, – сказал я, – я из-за другого.
– Чего же вы хотите? – спросил человек со стеком безучастно.
– Я хочу убить дракона, – произнес я.
Человек со стеком не изумился.
– Дракона – здешнего? Или на другой планете?
В его вопросе не слышалось насмешки, и я твердо ответил:
– Здешнего, до других мне дела нет!
– Боец! – кивнул в мою сторону Виталий Степанович. – Губа не дура.
Человек со стеком с любопытством посмотрел на меня.
Я выдержал его взгляд.
– Лечь, – внезапно приказал он.
Я бросился на пол.
– Встать. Лечь. Встать. Лечь. Встать. Лечь. Встать. Лечь. Встать. Упор лежа. 150 раз отжаться. Зад, – ногой он наступил на меня, – зад не отклячивай. Поехал… И рраз…
В классе я был не самый слабый, но тут стал задыхаться. Руки стали ныть, затекать, они не сгибались и не разгибались, не могли выдернуть тяжесть тела.
– Встать! – приказал человек со стеком. – Сесть. Не на стул, – он рассмеялся, – на корточки.
Виталий Степанович тоже заулыбался.
– Может, прекратишь этот детский сад? Эту утреннюю физзарядку? Не мучай дитю…
– Я просто плохо спал, – выхрипнул я, сидя на корточках.
– Как же ты? – посочувствовал Виталий Степанович. – Надо высыпаться…
– Встать! – приказал человек со стеком.
Я даже привскочил от усердия.
– Встатьсестьвстатьсестьвстатьсестьвстатьсестьвстатьсестьлечьвстать лечь, – я тебе сказал, – лечь, сесть, сесть! Встатьсестьлечь встатьсестьлечьсесть – сесть!
Я часто сбивался, выполнял не те команды. Виталий Степанович говорил по телефону:
– Да, подгони гаденышей – и клетки открой… Ага. Годится. Работай…
– Лечьвстатьсестьлечьвстатьсесть…
Человек со стеком обошел письменный стол, растворил дверь в стене; я увидел длиннющий коридор, похожий на дорогу, стиснутую стенами и потолками; дорогу, казалось, загнали в узкое пространство, она взвыла от боли, и этот вой застыл в конце коридора точкой, в которой слились все линии пола, потолка и стен.
– Гусиным шагом – по коридору, – приказал мне человек со стеком, – вперед.
– Ну вы резвитесь, – сказал Виталий Степанович, – я поехал к Митяю. Ты следи все-таки, чтобы жаба не припрыгала… Мне с ее слизью возиться.
Я старался идти быстрее… Ноги болели. Человек со стеком шел рядом со мной и постукивал меня этим самым стеком.
– Ниже, ниже садись… Вот так… И иди швыдче…
В ушах звенело. Иногда я переставал слышать человека со стеком.
А потом я увидел жабу. Она была огромна и расползлась огромной, зеленой, вздрагивающей горлом тушей посреди коридора.
За ее спиной коридор продолжался, тянулся все к той же точке – то был полет пули, застывший, замерший и обставленный сверху и снизу, справа и слева – стенами.
Жаба раззявила рот и вывалила длиннющий язык. Он рухнул на мое плечо, словно липкая дубинка.
– Голову, – гаркнул человек со стеком, – голову спрячь, сгруппируйся… Вот так… Зад, зад ей подставляй.
Я свернулся в комок, закрыл голову руками. Удар…
И рвущая боль. Удар. И соленый вкус во рту. Удар – и…
Человек со стеком выкрикнул нечто гортанное, на непонятном языке. Вслед за тем я услышал резкий свист хлыста, завершившийся постыдным каким-то шмяком.
– Встать, – приказал мне человек со стеком.
Я поднялся.
Жаба сидела на прежнем месте. Выпуклые глаза смотрели в разные стороны. Через зеленый живот багровела бысто исчезающая полоса. Жаба разевала рот.
– Ну что, – спросил человек со стеком, – будешь меня слушаться или сам попробуешь?
– Вас, – еле переводя дыхание, хватая ртом обжигающий воздух, выдавил я, – буду.
– Направо, – прикрикнул в ту же секунду человек со стеком.
Я едва успел отпрыгнуть, как рядом со мной хлопнулся на пол розовый мускулистый жабий язык.
– Не вздумай наступить, – гаркнул (и вовремя гаркнул) человек со стеком: в самом деле, у меня мелькнуло искушение пяткой придавить колотившую меня мерзость.
– Налево, направо, направо, назад, налево, нагнись, налево, направо, назад… Сам попробуешь? Влево.
– Да.
– Ну, валяй.
И в ту же секунду я, уже развеселившийся от бестолково лупящего по стенам и полу жабьего языка, был сшиблен, как хлыстом, как гибкой дубиной.
– Встать, – заорал человек со стеком, – встать и назад – бегом…
На четвереньках, с гудящей головой, ощущая во рту металлический вкус крови, я отбежал, отполз – и вовремя! – пятку мою ожег хлесткий удар. Я почувствовал сотрясение пола от обрушившегося на то место, где еще секунду назад был я, жабьего языка-дубинки.
Вслед за тем я услышал уже знакомые мне свист и шмяк, и еще, и еще. Я стоял на четвереньках, отдыхал, устанавливал дыхание. Мне почему-то казалось, что едва лишь я вновь увижу жабу, как избиение продолжится.
– Вставай, – миролюбиво предложил мне человек со стеком.
Я попытался встать и не смог.
– Что, – голос человек со стеком доносился словно откуда-то издалека, – не подняться? – свист-шмяк.
"Не оборачивайся, – подумал я, – и она исчезнет; ее просто не будет… ее нет…Ты ее не видишь – и ее нет". И эти мысли тоже доносились откуда-то издалека, будто чужие слова…
– Ползи тогда, – приказал мне человек со стеком, – и ползи живее, я из-за тебя насмерть засекать лягушку-царевну не намерен.
Что было сил я пополз на четвереньках. Я царапал ладони и колени о пол. Пол был шершавый и холодный.
Человек со стеком схватил меня за шиворот и с силой встряхнул:
– Стоять! Подумаешь, царевна по голове лизнула. Тоже мне контузия… На царственную особу поглядеть не хочешь?
Я не хотел, но сообразил, что это "глядение" тоже входит в программу испытаний, и кивнул:
– Ме-ме-ме-мечтаю. мечтаю.
– Ох ты, – засмеялся человек со стеком, – он еще и шутит! Ну, значит, ничего еще не потеряно – любуйся!
Он развернул меня лицом к жабе.
Она сидела все так же безучастно, лупоглазо глядя вверх, только по учащенному култыханию ее горла да по иссеченному багровыми шрамами животу можно было догадаться, что ей пришлось несладко…
– Пошли, – подтолкнул меня человек со стеком, – каламбурист… Меч он таит, мечтает… ишь…
– Че,че, че, чем вы е? – я задохнулся и наконец выдохнул: – Б?
– Потом скажу, – усмехнулся человек со стеком, – че я е… Пошли.
Мы вернулись в комнату.
У стола стоял Виталий Степанович.
– Ого, – удивился человек со стеком. – Вы уже?
– Да я гляжу, и вы уже, – усмехнулся Виталий Степанович, он кивнул в мою сторону: – Прошел аудиенцию у королевы?
– Не до конца, – лаконично ответил человек со стеком.