Константин подпрыгнул, уцепился за край люка, подтянулся и влез в волновую.
Я снял куртку и бросил Поликарпу. Сидор и Петро держали Ванятку за руки и за ноги. Поликарп подсунул ему под голову куртку, старался перехватить бьющегося, выгибающегося Ванятку.
– Ну же, ну же, успокойся, все, все… Костя, ну что ты там телепаешься? Сади!
– Поликарп Францевич, – вежливо ответил Костя, – она жмется близенько, – я могу так садануть, что и нас скрючит, а нам такое харакири… ни к чему.
Я стоял совершенно без дела, взглядывая то на русалку, с жестоким удовольствием наблюдавшую за сценой в батискафе, то на хрипящего на полу Ванятку. Поэтому в тот момент, когда Сидор не удержал Ваняткину ногу, я кинулся вперед перехватить, помочь, и в ту же секунду получил удар в живот, захлебнулся от боли, пролетел несколько шагов и рухнул в люк.
– Петро, – успел я услышать крик Поликарпа, – вытаскивай карантинного, мы с Сидором удержим.
Я постарался восстановить дыхание, изо всех сил забил по воде руками; краем глаза я увидел русалку, сквозь зыбящуюся воду русалка становилась еще прекраснее. "Мэлори, – вспомнил я, – Мэлори, Мэлори…"
Склонившись над люком, Петро ухватил меня за шиворот и выхватил из воды – легко, как опытный кутила выбивает пробку из бутылки.
В иллюминатор я видел, как, выгибаясь под ударами невидимых волн, вздрагивая, дрожа всем телом, мчится прочь от батискафа русалка.
– Молоток, Костя, – крикнул вверх Поликарп, – дело свое знаешь!
– Стараюсь, – раздался сверху короткий смешок.
Ванятка лежал ничком, тяжело дыша.
– Извините, ребята, – сказал он наконец хрипло.
…Я переоделся во все сухое и пошел выжимать мокрую одежду над люком. Я слышал, как Поликарп говорит: – Звонил Исаак. Они своих уже отловили.
– Сколько? – заинтересовался Константин.
– Пять.
– Ого.
– Ага. Так Исаак с компанией балду не гонят. Взялись – делают!
– Нам бы хоть одну поймать и в песок не шмякнуть, – сказал Петро.
– Повезло тебе, новенький, – обратился ко мне Сидор, – на ловлю попал!
– Русалки шли на нерест, на нерест шли русалки, – тихонько запел Константин.
***
Грузовик привез нас на побережье в тихий предвечерний час. Я стоял и не мог надышаться воздухом, просто воздухом.
– Эй, Джекки, – крикнул Сидор, – помоги мне сеть вытащить!
Шофер опустил борт грузовика, Сидор, Поликарп, Петро и Константин стаскивали огромный рулон сети, обернутый полиэтиленом. Я бросился помогать. В кузове стояла ванна, и в ванне плескалась вода.
– Ты… – пыхтя, говорил шоферу Петро, – как нас вез? Ты… нехороший человек, нас всех обрызгал…
Шофер сплюнул и довольно беззаботно произнес:
– А чего? Дороги такие…
– Ничего, – Петро потянул сеть, и мы потопали вслед за ним к нежно мерцавшему морю, – русалку вези осторожно…
– Я что, – шофер пожал плечами, – дороги… О, вон ваш топает.
По мелководью навстречу нам шел Ванятка.
– Ну, как? – крикнул ему Поликарп.
– Нормааально! – закричал Ванятка и замахал над головой руками. – Две полусгнившие валяются, не вляпайтесь.
– Живые? – осведомился Константин.
Ванятка подошел поближе:
– Не очень. Ну, дышат, конечно, хрипят.
– Как полагается, – тихо сказал Поликарп.
– Именно. Но зато такая краля выплывает!
– Э, – махнул рукой Петро, – в зверинце все равно распухнет.
– Не наша забота, – сказал почти весело Константин. – Шоферюга, – завопил он, – тащь, мать… – он остановился, осекся и продолжил, – честная, ножик, будем сеть вскрывать.
Шофер полез в кабину, достал длинный, похожий на стилет, нож.
– Веселый вы народ, русалколовы, – хмыкнул он, – все с прибаутками.
– У нас работа веселая, – сказал Поликарп и спросил у Ванятки: – Что, крупная особь?
– Особь! – хмыкнул Ванятка. – Да это царь-рыба, а не особь! Ты как увидишь ее лица необщее выражение и женскую стать, так разом свою особь и проглотишь…
Шофер аккуратно проколол в нескольких местах полиэтилен и надорвал его, потом потянул его на себя, содрал с сети. Полиэтилен больно скользнул мне по щеке.
– Так, – сказал Поликарп, обращаясь к шоферу, – свернешь как следует, нечего берег засорять.
Мы вошли в воду, аккуратно неся сеть. Ванятка шел впереди нас и рассказывал:
– Мы с ней уже и игрались – тут, неподалеку. Славная.
– Девушка со стажем, – непонятно сказал Константин.
– Да, – сходу понял намек Ванятка, – судя по поведению, не из простых. Ну, до полсотни не дотянула, но двадцать мужичков на ее боевом счету имеется.
– Снайпер, – гоготнул Петро.
– Осторожно, – предупредил Сидор.
Мы обогнули еще живущую, дышащую, догнивающую кучу мяса.
– Интересно. – спросил Константин, – кто эту девоньку так неудачно шмякнул, кто не удержал сей груз любви, сей груз печали?
– Что, – Поликарп подобрал сеть, – хочешь рапортичку состряпать?
Я уже знал: выловленную русалку ни в коем случае нельзя было выпускать обратно в воду, ронять. Выдернутая, спеленутая в сеть русалка должна была быть доволочена до ванны – а там – в зверинец, в аквариум…
Мы увидели Ванятку и русалку. Они прыгали в воде, приближаясь к нам; кажется, я слышал их смех.
– Петро, – приказал Поликарп, – занеси-ка сеточку справа… Вот так. Сильно не загибай. Джекки, выше держи, вот так… Костя, на месте… Тихонько расправляйте. Тихонько.
– Чего тихонько? – громко спросил Петро. – Счас хоть из пушек пали – им не слышно, видали, как плещутся?
Тем временем Ванятка и русалка допрыгали, доскакали до самого нашего полукруга.
Они резвились уже в самом центре полукружья, образованного сетью.
– Сидор, Петро, – тихо сказал Поликарп, – сдвигайте ряды. Хоп.
Ванятка на секунду остановился; русалка замерла тоже, и я успел ее рассмотреть.
Вода ручьями стекала с Ванятки и взблескивала на солнце.
При слове "хоп" Ванятка, согнувшись в три погибели, разбрызгивая вокруг себя воду, пробежал, прошмыгнул под сетью между мной и Константином – мы в ту же секунду опустили сеть.
Русалка метнулась было за Ваняткой, но была накрыта прочными капроновыми веревками и выдернута из воды. Спеленутая, она отчаянно билась, вырывала из рук сеть.
– Порядок, – завопил Константин, – здесь хрен порвешь! Ниточки первый сорт! Танк выдерживают.
– Не ори, – пыхтел Петро, – держи как следует.
Ванятка стоял в стороне, тяжело дышал.
– Волоките, – хрипло сказал он, – Джекки, только не гляди, что там в сетке трепыхается. Несешь и неси.
Мы потащили русалку к грузовику.
– От дура, – орал Константин, – ну ты гляди, как выгибается, норовит обратно в родную стихию… Ведь разъест ее всю в родной стихии-то. Мы же ее теперь, можно сказать, спасаем.
Русалка выгнулась и поглядела на говорящего Константина. Она замерла, вцепилась глазами в Костю, а пальцами в ячейки сети.
– О! – радостно-дурашливо заблажил Константин. – Ну ты гляди, как уставилась, как воззрилась, ну прямо – фрр!
– Что, – пыхтя, спросил Петро, – глазами, кажется, хотел бы всех он съесть?
– Не, – Константин помотал головой, – на волю птичку-рыбку выпускаю!
– Братцы, – взмолился Сидор, – кончай трепаться, лучше держите крепче. Уроним ведь.
Он споткнулся и чуть не брякнулся в воду.
– Держать, – прикрикнул на него Петро, – держать Капабланка… е… ехайды, Карпов с Корчным… понимаешь…
– А кто такие Карпов с Корчным? – поинтересовался Сидор.
– Эх, Сидор, – вздохнул Константин, – не знаешь ты истории далеких галактик.
Русалка билась, кидалась от одного к другому. Нести сеть было неимоверно трудно. Слезы выступили у меня из глаз.
– Я не могу, – прошептал я, – я выпущу сеть.
– Дам кулаком в лицо и выбью зубы, – пообещал Петро.
В это время за нашей спиной раздался шумный плеск. Ванятка хлопнулся в воду седьмой раз.
– Как бы он не захлебнулся на мелководье-то? – заволновался Сидор.
– А что, – бодро доложился неунывающий Константин, – такие случаи бывали. Поехали мы с Вальтером Первым. Все – спеленали, как положено, несем, он сзади плетется, тоже так – бултых, бултых, бултых, хлюп – и все… Ну, нам некогда оборачиваться, эта… белуга сетку рвет, колотится. Еле до ванны доволокли. Хлопнули в родную хлорированную, тут мне Рыжик – Поликарп знает Рыжика, помнишь, да? – и говорит: пойди сбегай, что там с Валькой стряслось. Я почухал по мелководью, а Вальтер уже все – посинел и не дышит.
– Заткнись, – попросил Петро.
Русалка застыла на миг, вскинула вверх голову (я увидел четко обозначившиеся, раздувшиеся полоски жабр; я увидел, как ячейки сети вонзаются в ее лицо) – и взвыла.
Русалочий вой был тонок, как лезкие стилета.
– Ух ты, – поразился Поликарп, – какого соловья отловили.
– Плохой знак, – мрачно сказал Петро.
– Петя… – мы услышали задыхающийся голос Ванятки, – Петя, – Ванятка сглотнул и продолжал, – четыре, четыре дня в мойке. Итого – шесть!
– За что? – изумился Петро.
– За мат… – Ванятка тяжело дышал, – и суеверия.
– Во Ванятка, – поразился Константин, – во дает. Я чего только ни видал: и воющих русалок сколько угодно, и как мужик русалку схавал, а потом, бедолагу, раздуло, и как шеф на мелководье захлебнулся, но чтобы шеф после акции за порядком следил? Чтобы подпруг не ослобонял?
– Иди, – тихо сказал Ванятка, – не ослобонял.
И тогда я увидел глаза русалки.
Русалка смотрела на меня с мольбой. Нет, это нельзя назвать мольбой, это был немой крик: "Выпусти, ну выпусти меня". Я был не в силах отвернуться от этого взгляда. Я еле переставлял ноги, сильнее, крепче сжимал сеть, но в какой-то момент русалочий взгляд заглушил все звуки мира, я уже не слышал ни нашего шлепания по воде, не трепотни Константина, ни мрачного отругивания Петро, ни успокаивающегося голоса Ванятки, – я слышал только взгляд русалки "Выпусти, ну выпусти же меня! Я знаю все, что будет со мной после, – я согласна! Молю тебя – выпусти!"
И я разжал руки.
Мы шли уже недалеко от берега – там, где вода едва досягала щиколоток.
Я успел увидеть счастье, озарившее лицо русалки.
– Ат! – выкрикнул Поликарп. – Петро! Перехватывай!
Русалка выскользнула из сетей и грянулась в песок, чуть прикрытый морской соленой водой.
– Фиу, – присвистнул Константин, – ну, устроил ты русалочке аутодафе, парень.
Я инстинктивно протянул руки, чтобы стереть с тела русалочки налипающий песок.
Русалочка заскакала прочь, в своем движении выказывая всю неизбывную, жгущую, жрущую ее изнутри боль. Ее словно подкидывало вверх, словно она хотела сбросить со своего безногого хвостатого тела груз медленного огня гниения. На моих глазах русалочка превращалась в огромный кусок гниющего живого мяса. Я видел, как отстают и шелушатся чешуйки на рыбьем хвосте русалки, как они отскакивают со странным пробочным звуком, как лопается белая женская кожа русалки…
Петр развернулся и дал мне по уху. Моя голова мотнулась. Поликарп добавил снизу – в подбородок. Рот наполнился солоноватой кровью. Я сплюнул. Шагнул назад, согнулся, покорно подставляя под град ожидаемых ударов спину и бока, пряча голову, закрывая ее руками.
– Да уж, – покачал головой Сидор, – ты погляди, что ты с ней учинил.
Я оглянулся и увидел за спиной Ванятки ком… еще дышащий, еще кое-как плямкающий по воде.
– Ее же теперь ни убить, ни пристрелить, – скаазл Ванятка, – что же ты? A?
Я опустил голову и разрыдался.
Я захлебывался от рыданий; сел в воду и заорал, завопил, заколотил по воде, по песку руками.
– Убью, – орал я, всаживая кулак в твердый, выглаженный, вылизанный водой песок, – убью! Все это… все! Я не хотел, не хотел. Мэлори. Мэлори!
– Петро, – попросил Поликарп, – вмажь ему ногой по рылу, это подействует лучше нюхательной соли. Лучшее средство от истерики – ногой в рыло. Рекомендую.
– Я не дерусь ногами, – сухо сообщил Петро.
Глава седьмая. Возвращение
…В карантин вошел сержант.
– Вольно, – махнул он рукой, – Куродо, почему не работаешь? Балду гоняешь?
– Никак нет, – Куродо вытянулся, – встретился с товарищем, коллега сержант, не мог не поделиться накопившимися за время его отсутствия воспоминаниями и размышлениями.
Честно говоря, я не ожидал от Куродо такой прыти.
Сержант тоже пришел в некоторую оторопь, но вскоре овладел собой.
– Куродо, – сказал сержант, – я не знал, что ты такой… стилист. Это хорошо. Сразу видно, что ты недаром провел время в карантине, но если ты и дальше будешь оттачивать свои стилистические способности, то Джекки станет для тебя не просто товарищем, а товарищем по несчастью: отправлю на рапорт – потом к русалкам. Оттуда не все возвращаются. Понял? Не придется тебе тогда делиться былым и думами. Понял?
– Так точно!
– Вопросы?
– Никак нет!
– Марш в места общего пользования – драить до умопомрачения… Жук, понимаешь ли. Марш! Джекки, в канцелярию.
– Одеваться?
Сержант посмотрел на меня.
– Не надо, – он криво усмехнулся, – давай уж… по-семейному.
Я достал из рюкзака диплом, пошел вслед за сержантом.
Сержант остановился у огромной, окованной железными скобами двери, достал ключ, отпер дверь и предложил:
– Заходи!
Я вступил в кромешный мрак.
Сержант зашел следом, запер дверь и включил свет.
Я стоял в небольшой уютной комнатке, на стенах были нарисованы окна, а за окнами искусный художник изобразил остановившееся движение листвы деревьев. В комнате стояли два стола буквой Т, сейф и несколько стульев.
Сержант подошел к сейфу, бросил мне:
– Садись, чего ты?
Я уселся. Сержант открыл сейф, достал бутылку и два стакана.
Я протянул сержанту диплом.
– Нравится? – сержант кивнул на окна. – У некоторых голография всякая сделана, а я сказал – ну ее на фиг, еще пойдешь окно открывать, – сержант засмеялся, – хорошо придумал? Да?
Я согласно кивнул.
– Будешь? – сержант указал на бутылку и стаканы.
– Никак нет, – я поднялся, – коллега сержант, я вообще не пью, мне делается от этого… нехорошо…
Сержант поставил бутылку и стаканы в сейф.
– Гордость, – сказал он, – это хорошо.
Сержант взял мой диплом, встряхнул его:
– Ты что, держишь на меня сердце?
– Как и вы, – ответил я.
Сержант усмехнулся:
– Ну, ну. Ух ты, – кажется, он был искренно поражен, – семь штук! Да ты же – чемпион! рекордсмен!
Я молчал.
Сержант вынул из сейфа пачку фотографий, протянул мне:
– Полюбуйся.
– Что это? – спросил я.
Сначала я не увидел, не понял, что передо мной изображение живого существа, а когда увидел и понял, то не удивился, отчего сержант не отвечает на мой вопрос.
Огромная звериная лысая голова апатично смотрела на меня со всех этих открыток. Голова напоминала обломок скалы, на котором появились глаза, тонкие губы, раздутые ноздри.
– Похож? – сержант развалился на стуле.
– Спасибо, – я положил фотографии на стол, – честно говоря, я его представлял себе другим.
Сержант нагнулся над столом, легко прихватил фотографии.
– Не… Он на Мурзика похож, которого ты…
Я вспомнил лысоголового Мурзика и согласился:
– Да. Похож…
– Джекки, – сержант сцепил руки замком, выставил их перед собой. – Скоро пойдете все по гарнизонам… Я не хочу, чтобы ты держал на меня сердце. Всякое было…
Я сказал:
– Если вы думаете, что я злюсь на вас за паучью пещеру, то вы ошибаетесь. Я вам даже благодарен. Это был чудесный тренажер.
– Врагу своему не пожелаю такого тренажера, – раздельно и четко проговорил сержант.
Он все так же глядел на меня через плечо, и я довольно скоро сообразил, что раз так, то я, выходит, не враг его.
…Бывают мысли… бывают отношения между людьми, когда эти мысли становятся понятны одновременно двоим.
Это – нехорошие мгновения.
Сержант подошел ко мне, уселся на стул, так что его сапоги касались моих колен, и спокойно выговорил:
– Ты – не враг. Ты – "вонючий". Враги – дракон здесь, драконы на других планетах, а ты – "вонючий", – он ткнул в меня пальцем, и лицо его исказила брезгливая гримаса.
– У тебя же на лбу написано: "вонючий"! Вот гляди, гляди, – он сунул мне фотографию головы дракона, – видишь? видишь?
Я старался сидеть прямо. Кровь отливала у меня от щек.
"Может, встать по стойке "смирно"? – подумал я и тут же усомнился. – Да нет. Не стоит. Решит, что издеваюсь".
– Знаешь, как получаются "вонючие"? – сержант нагнулся ко мне, прихватил меня за гимнастерку. – Знаешь? "Вонючий" всегда из идейных или из "борзых", из наглых. Я, мол, самый, самый – и сигнал координатору… – сержант говорил горячо, наклонялся, приближал свое лицо к моему ближе и ближе. Я слышал запах у него изо рта – и запах этот был неприятен. -
…Потом, – рассказывал сержант, – героя снаряжают и он топает в пещеру… В Сверхпещеру. Там холодно и зябко. Обратно героя выволакивают уже с полными штанами дерьма. Это, между прочим, мудро устроено. Раненый, даже избитый, искалеченный человек может быть героем. Человек обгаженный, обделавшийся – какой же герой? Он – "вонючий", от него смердит за километр. Какова обида? – сержант засмеялся, вскочил со стула. – Может, поэтому "вонючие" и не говорят? Мы-мыкают, экают. Ничего не соображают. Звери, хуже зверей… Только что, совсем недавно был он лучшим из "отпетых", добился такой чести – угробить "чудище обло, озорно…", координатор согласен, чудище не прочь – и вдруг из "первых", из героев – в самые распоследние, в клинические трусы с ослабевшей прямой кишкой.
– Благодарю, – тихо выговорил я, – благодарю за совет и за науку.
– Не за что, – сержант хлопнулся на стул, – не за что. Я тебя почему просвещаю, – сержант положил руки на стол, сжал кулаки, – чтобы ты знал, какая участь тебя ждет. Я здесь уже давно, много карантинов готовил…
– Вы, – вежливо спросил я, – следите за всеми своими выпусками, коллега сержант?
Сержант поглядел на меня, ничего не ответил. Мы молчали.
Сержант барабанил по столу, насвистывал, наконец он сказал:
– Так вот, у меня было шесть, как ты изволил выразиться, выпусков – немало. Двух "вонючих" я помню.
– Что, – спросил я, – похож?
– Очень, – сержант заулыбался, – очень. Вам будут фильмы показывать про то, как делаются "вонючими", а ты, Джекки, запомни, что я тебе сказал.
– Запомню, – кивнул я. – Меня об этом и русалколовы предупреждали.
– Во, – сержант ткнул пальцем в потолок, – во как! И там знающие люди… – сержант внимательно поглядел на меня, потом сказал: – Иди… Не хочешь пить – дружить с сержантом – иди… топай… Огнемет почисти. Сегодня к прыгунам идем.
Я повернулся, чтобы идти.
– Стой, – лениво окликнул меня сержант.
Я остановился, повернулся к сержанту, недоумевая: вроде поворот был выполнен правильно.