- Я хочу выразить огромную благодарность вам, любезное дитя, что вы соблаговолили открыть дверь несчастной путнице, проделавшей долгий путь в страданиях и тоске! Нестерпимый мороз, невыносимый ветер, ужасный дилижанс с жесткими, неудобными сидениями и тряская дорога от Ганевола в компании каких-то неотесаных людей, к тому же отвратительно одетых… но все это ничто по сравнению с уютным домом вашего отца, - гостья не сделала ни шага в дом, говорила она при этом мужским голосом, раскачиваясь под плащом, то кланяясь, то прогибаясь. Атрелла поняла из ее тирады, что их дом намного хуже всего перечисленного… впрочем, для гендеров важен не смысл сказанного, а красота фразы.
- Хотите выразить, так выражайте скорее! - Атрелла, не особенно церемонясь, взяла трехметровую фигуру за полы плаща и потянула на себя, затаскивая в подъезд, после чего зашла визитеру за спину и, помогая себе руками и ногами, упираясь попой в косяк, протолкнула гостя дальше к лестнице. Она захлопнула дверь и задвинула засов. Гость же, все так же ломаясь в трех-четырех местах, пополз по лестнице в прихожую, и его движение напоминало движение гусеницы. Атрелла замерзла, поэтому, двумя руками упираясь в нижний из выступающих шарниров, помогла гостю подняться:
- Холодно же!
Подобные визиты случались с регулярностью раз в месяц. Без ненужных церемоний Атрелла затолкала гостя или гостью в прихожую и сообщила, указав на открытую дверь в гостиную:
- Раздевайтесь, папа сейчас выйдет, - потом крикнула в глубину дома: - Па! К тебе пришли! - сама же отправилась дочитывать книгу.
Гостья, выбравшись в комнату с высоким потолком, принялась разоблачаться. Она не заметила, что девушка уже ушла. Говорить она начала еще в подъезде, продолжала, когда Атрелла позвала отца, и не остановилась, даже когда девушка вернулась к себе в комнату и снова устроилась с книгой в кресле.
В пустой гостиной гендерша изливала слова благодарности, при этом каждое прилагательное, срывавшееся с ее отвислых губ, будто вызывало какую-то реакцию в организме, и шарниры переключались, отчего поза непрерывно менялась.
Девушка уже давно снова читала книгу, а гостья все говорила, говорила… В гостиную вышел отец, Витунг Орзмунд - типичный северянин: соломенные коротко остриженные волосы на круглой голове, массивная шея и широкие атлетические плечи; вот ростом он, правда, не вышел. Лет ему было за пятьдесят, тридцать из которых он отдал изучению лекарского искусства. Он помог долговязой гостье раздеться, и та наконец освободилась от мехового плаща и длинного вязаного шарфа.
Атрелла через щель в неплотно прикрытой двери, нахмурясь, наблюдала за гостьей. Или гостем, который явился, чтобы поменять пол на женский… Ей все это очень не нравилось.
Гендер был немолод. Девушка уже научилась по морщинам на шее и лице и длине ушей определять примерный возраст подобных гостей. Гендеры слыли долгожителями. Их срок исчислялся в среднем в полторы тысячи лет. Этому было от восьмисот до девятисот.
Назвать гендера красавцем или гендершу красавицей мог бы только другой гендер4. Сами себя они считали эталонами красоты, стилистами, искусствоведами и вообще единственными жителями мира, кто действительно знал, что такое настоящая красота. Нет, среди них было немало нормальных особей, не зацикленных на оценивании прекрасного - таких, которые служили архивариусами, нотариусами - но эти, как правило, к отцу не приходили.
Гендер или гендерша, заламывая руки, объяснял, что в этом теле жить невыносимо, что вся сущность ее-его гендерская восстает против вопиющей несправедливости: жить с женским восприятием, чувствами, самооценкой в мерзком мужском теле. Все ужасно: она такая некрасивая, приходится накладывать много макияжа, но это же все ложь, а ложь и гендеры - несовместимы!
- Я должен стать женщиной, господин лекарь! - стонал гендер. - Я уже заручился поддержкой клана. - Он достал письма. - Вот, глава клана Ройо просит вас, господин лекарь, он перечислит на ваш счет любую сумму за операцию!
"Он уже весь клан достал", - мстительно подумала Атрелла, принципиально не глядя больше в гостиную, где распинался несчастный гендер. Все шло по старому, давно известному сценарию.
Витунг принял письмо, вскрыл цилиндрик и быстро, "по диагонали" просмотрел текст. Гендеры ни говорить, ни писать коротко не способны.
Профессор делал подобные операции уже несколько лет. Сперва это было чем-то вроде бахвальства: "А вот как я могу!". Потом, когда пошли солидные деньги, а пациенты разнесли славу о лекаре, отказаться стало уже невозможно. Но во всем есть риск. Герцогство Норскап - единственное государство, где такие операции не запрещены. Закон не карает хирурга, но общественность порицает. Профессору Орзмунду, сделавшемуся героем фельетонов и карикатур в рипенских и регалатских газетах, пришлось оставить университетскую клинику, кафедру и заняться частной практикой. А Атрелле периодически приходилось выслушивать упреки знакомых, что ее отец - большой грешник, ибо идет против воли богов. Поменять пол - это не бородавку с носа удалить. Всякий раз, когда отец соглашался на операцию, в доме назревал скандал. Несколько раз Атрелла уходила к подругам. Потом возвращалась, когда отец обещал, что это был последний раз, но проходил месяц или два - и появлялась новая шарнирчатая фигура с длинными губами и ушами, которая, заламывая руки, умоляла то отрезать лишнее, то пришить недостающее.
Проблема гендеров в медицинских кругах получила название гендерной дистрофии, ибо наблюдалась только в среде этой расы. Впервые это заболевание описал лекарь Анколимэ почти четверть века назад - но, будучи еще и жрецом бога Лита, он утверждал, что идти на поводу у типичной истероидной реакции означало одно: создать прецедент и из каприза перевести курьезную ситуацию в разряд заболевания. Сам лекарь Анколимэ крайне негативно отнесся к факту, что его бывший друг и однокашник Орзмунд решился на эти операции.
Витунг Орзмунд отвел гостя в специально приготовленную для гендеров комнату с длинной кроватью и большим креслом, а сам вернулся и постучал в дверь дочери.
Атрелла нахмурилась еще больше, сжала губы и в знак протеста поглубже спрятала под себя ноги. Вообще вся ее фигура заявляла: "Ты думай что хочешь, но лично я против". Она смотрела в книгу, уже не читая, а водила взглядом по одной строчке: "Позитивное мышление, оптимистический настрой уже могут сильно улучшить нашу жизнь и состояние здоровья".
Отец подошел к креслу и наклонился, пытаясь узнать, что так старательно изучает дочь. Атрелла демонстративно подняла книгу, чтобы тот мог прочесть на обложке: Дерамот Инглинг "Код Слемира".
- Очень спорная книга, - сказал Витунг. - Инглинг пытается доказать, что семилетнему мальчишке, который не умел ни читать, ни писать, удалось расшифровать надписи на развалинах храмов…
- Папа, не надо уходить от темы, - твердо сказала Атрелла. - Ты должен сказать ему "нет"! Хватит уже! Ну, сколько можно?
Витунг Орзмунд тяжело вздохнул и потянулся было погладить дочь по голове. Та резко дернулась, и он убрал руку.
- Милая Трелька, я на корабле, с которого на ходу не спрыгнуть. Это несчастные люди…
- Это не люди, а гендеры, - сказала Атрелла. - Они живут полторы тысячи лет… и никто не виноват, что, дожив до середины, они начинают выдрючиваться, мол, тоскливо жить в своем теле. Это их проблемы. Почему ты должен их решать? Тебе мало, что выгнали из университета? Что у меня нет подруг, что к нам не ходят гости, друзья, потому что их у нас нету! - она уже распалилась и говорила негромко, но очень яростно, а в глазах заблестели слезы. - Ты не должен вмешиваться в природу, в Божье уложение, родился он мужчиной, пускай и живет мужчиной… а то капризы… скучно ему, видишь ли, быть мужчиной… ненавижу этих манерных, ломучих, капризных гендеров.
- Ты не права, дочь. Это люди, и это - болезнь…
- Это придурь, папа, а не болезнь. Я устала слышать за своей спиной: "А кто это? Дочка лекаря Орзмунда, который пиписьки гендерам отрезает?". Вот уже где мне все это! - она провела ладонью по горлу. - Ты был лучшим лекарем герцогства, я даже уверена, что в мире лучше тебя нету, а теперь ты "пиписьки отрезаешь".
- Это не так, ты же понимаешь! Это разговоры дилетантов! - разозлился Орзмунд. - Операции, которые я делаю, - уникальны, это не просто член отрезать или грудь, это перенастроить всю систему организма на женский или мужской тип. Ты же знаешь!
- Знаю, но ничего никому объяснить не могу! И не хочу объяснять! - Атрелла соскочила с кресла. - Я хочу, чтоб мой отец действительно спасал больных, а не перекраивал капризных уродов. Я хочу гордиться отцом, а не стыдиться его. Я видеть больше их не могу. Эти длинные морщинистые хари, их уши, которые они не знают как завернуть, колечки эти, татуировки, волосы, крашеные во все цвета радуги… Меня тошнит от одного их вида! И я тебе твердо говорю: или ты ему откажешь, или я уйду из дома.
От этих слов Витунг замер. Скандал был не первым… Несколько мгновений он молча изучал дочь, потом махнул рукой:
- Не глупи. Куда ты пойдешь? Февраль на улице. Сама говоришь, ни друзей, ни подруг… - он подошел ближе: - Послушай, этот будет последним. Сделаем все красиво. Отпустим и сообщим, чтоб больше никого не присылали. Хорошо?
- Последним был прошлый, я все поняла, - Атрелла достала из шкафа дорожную кожаную сумку, кинула туда белье, теплые штанишки, свитер крупной вязки из некрашеной шерсти, туда же сунула недочитанную книгу. Она не шутя собиралась уйти. Отец молча наблюдал за сборами.
- А солнечное затмение… не самое важное в жизни явление, папа. Мне важнее, чтоб мой отец был уважаемым человеком, а не мишенью для насмешек.
- Ну, пожалуйста, Трелька… не делай глупости. Ты ж еще маленькая. Ну, куда ты пойдешь?
- Не твое дело. Мне уже семнадцать, - она дунула вверх, сметая с разгоряченного лба налипшие волосы. - Этот разговор у нас уже не первый… - дочь снова провела рукой по горлу. - На-до-е-ло!
Она сгребла в сумку с полочки немудреную косметику, достала из заначки мешочек с литами, заработанными летом в портовом госпитале. Потом принялась, тужась и краснея, натягивать на шерстяной носок кожаные зимние сапоги на толстой подошве.
Отец понял, что Атрелла уже не свернет с выбранного пути. Он развел руками:
- Ну, погоди… помоги мне с этим, ты ж знаешь, что без помощи я один не справлюсь.
- И не подумаю! Ищи себе помощника сам, плати ему… а я, - она накинула меховой плащ с капюшоном, перепоясалась плетеным ремешком, - вернусь, когда узнаю, что ты работаешь в госпитале нормальным лекарем.
Атрелла вытащила из шкафа посох черного дерева, инкрустированный серебром, подарок старинного друга отца - но подарок ей. На набалдашнике посоха читалась надпись: "Кто хочет - ищет способ, а кто не хочет - причину".
Витунг вышел в прихожую, задумчиво грызя нижнюю губу, остановился у входной двери. Внутренняя борьба на его круглом лице почти не отражалась. Отказать гендеру он не мог и не хотел, терять дочь - тоже. Он надеялся, что ее подростковый порыв, каприз исчезнут, как только она выйдет в февральский метельный вечер. Лучше выждать, чем топать ногами и кричать: "Не пущу!". Она ему нужна. Как помощница. Пусть идет - замерзнет и вернется.
Атрелла перекинула через плечо сумку и повертела посох в руках, раздумывая, брать ли его. Вещь дорогая, но тяжелая. Она не спешила, давая отцу убедиться в твердости ее намерений, подошла к двери, обернулась.
- Ну, прощай, папа, - резко дернула ручку засова, и этот лязг запомнился Витунгу вместе со словами дочери: - Может, еще и увидимся. Как устроюсь - напишу.
- Подожди! - Орзмунд бросился следом, но распахнувшаяся дверь под ударом ветра захлопнулась, больно ударив по лицу. Он схватился за нос. Между пальцев брызнула кровь. Лекарь зажал крылья носа, кровь потекла по руке и капнула на пол. Витунг вышел во двор, двумя руками собрал с перил в ладони горсть колючего снега и приложил к лицу.
В метели уличные столбы светились желтыми пятнами, и белое крошево заметало маленькие женские следы. Он постоял пару минут и вернулся в дом. По лицу его катились капли - таял снег, или это были слезы?..
Глава 2
Атрелле повезло. Выйдя на городскую площадь, она увидала зеленый и красный фонарики междугороднего парового дилижанса до Ганевола. Она постучала в водительскую дверь. Отодвинулась форточка, и высунулась бородатая молодая физиономия:
- Куда на ночь глядя?
- Дяденька, мне в Ганевол, места есть?
- Есть, есть, если деньги есть! - сказал рыжий. - Иди с той стороны, скоро отправляемся.
- А сколько до Ганевола?
- Один рыжий! - сказал рыжий водитель и, рассмеявшись, закрыл форточку.
Один лит. Это много. Атрелла пересчитала содержимое кошелька - тринадцать литов. Один сейчас - останется двенадцать. А в Ганеволе еще гостиницу нужно найти. И все-таки она зажала в пальцах монетку.
В дилижансе пассажирским был второй этаж. Атрелла отдала монету и поднялась по лестнице. На лавках сидели три человека и два фардва. Рыжий поднялся следом за девушкой, пересчитал пассажиров и сказал радостно:
- Ты - шестая! Счастливое число. Едем!
- А долго до Ганевола? - спросила Атрелла.
- Часа три-четыре, если метель не кончится. До полуночи будем в городе.
Только сейчас она рассмотрела рыжего водителя: было ему тоже лет семнадцать, а по ранней растительности на лице, чуть выкаченным синим глазам, короткой шее и в общем невысокому росту Атрелла безошибочно определила в нем фардва-полукровку.
Дилижанс был последним словом технической мысли. И хотя он, как и его предшественники, работал на перегретом пару - в отличие от них, воду грели не маги и не угольная топка, а недавно открытый минерал орион, способный нагреваться до пятисот градусов, если его масса достигала полутора килограммов.
Атрелла тонкостей всего этого не знала, просто однажды папа прочитал в вечерней газете, что теперь найдена достойная замена углю и магам-тепловикам - орион. Те маги, что работали на транспорте, пытались возражать, спорить, но места рабочие для них нашлись быстро - они всегда есть - и возражения скоро утихли. Рабочих мест стало еще больше.
В салоне было тепло. Атрелла устроилась на лавочке недалеко от лестницы, привалилась плечиком к окошку и стала ждать, когда, наконец, дилижанс тронется. Рыжий водитель копошился на первом этаже, сопел, пыхтел, чем-то стучал, но вот хлопнула дверь и послышался второй голос - видимо, напарник пришел. Из недр дилижанса донеслось равномерное чуханье, шипение, и огромная машина, задрожав, покатилась по каменистой, припорошенной снегом дороге.
Дорога вела на юг. Атрелла думала: что делает отец? Наверняка сейчас или разговаривает с гендером… или нет, пошел, наверное, к бывшему своему помощнику из госпиталя - Гедерину. Хотя вряд ли, если и пойдет, то не на ночь глядя. Один он не решится делать операцию. Обязательно нужен ассистент, который контролировал бы работу сердца и легких оперируемого. Все-таки отчасти отец прав - это не бородавку срезать и не увеличить грудь моднице или половые принадлежности ловеласу, это полная переделка организма, от скелета частично, до половой сферы. Она всегда любовалась работой отца, несмотря на то, что последний год на его столе лежали одни лишь ломучие гендеры - работой виртуоза невозможно не любоваться. Руки лекаря - его инструмент. От кончиков аккуратных, закругленных и чуть заточенных ногтей до локтя. Каждое движение выверено и завершено.
Вот он проводит кончиками пальцев от вершины лба пациента до промежности, мысленно обозначая срединную линию. Кожа под пальцами чуть приподнимается, липнет, будто притягиваемая невидимой силой - это отец настраивается на организм пациента, изучает его, определяет места, где может прятаться болезнь. Этот процесс недолог. Пациент еще не спит, он смотрит в потолок и отвечает на вопросы отца.
Особенностью методики профессора Орзмунда было то, что он, не как обычный лекарь, обнаружив проблему в организме, посылал импульс на ее исправление - он брал, в общем, нормальный организм, здоровый. Поэтому лечащим импульсом тут не обойтись. Он подключался к системам и начинал их перенастройку, направляя активные вещества в органы и ткани, изменяя их работу, форму, размеры, он "видел" организм изнутри, прекрасно зная его строение. Атрелла обычно стояла у головы пациента и, приложив кончики пальцев левой руки к виску, а правой - к груди, следила за тем, чтоб пациент спал, но при этом не прекращал дышать, и чтобы сердце его билось и легкие функционировали. Она чувствовала, как отец работает, как, повинуясь его мысленным командам-образам, зарождаются в костном мозге молодые универсальные клетки и отправляются в органы, где в спешном порядке заменяют ненужные старые ткани. При этом, если отец формировал организм противоположного пола, новые ткани были закладкой новых органов.
Каждая операция длилась по четыре-пять часов. А каждый гендер переносил по четыре операции и проводил в доме не меньше недели. Атрелла никогда не спрашивала, сколько отец получал за каждую операцию, с ним рассчитывались через банк, но, судя по тому, что он купил новый дом на окраине Гразида - платили очень немало. А если Гедерин ему откажет? Может такое быть? Вполне… тогда отцу придется… нет, он, наверное, сразу предложит помощнику хорошие деньги за ассистенцию. Ну и ладно! И пускай!
Она подняла правую руку перед лицом и принялась рассматривать ее. Талант отца передался и ей. Умение хорошее, знаний вот маловато и опыта. В салоне дилижанса светили молочные шары, отчего свет был белым, неживым. Атрелла рассматривала руку, пальцы, ногти. Повинуясь ее желанию, ладонь становилась полупрозрачной, видны были сосуды, мышцы, косточки… по сравнению с отцовской ладонь тонкая, пальцы длинные, но не такие, как у гендеров - паучьи, а просто изящная такая девичья рука. Руки лекаря могут преодолевать любые ткани, если только это не железо или камень, через одежду и даже через тонкий слой дерева. Главное - это почувствовать вибрацию вещества. У живых вибрации особенные. Работа лекаря отнимает немало сил, поэтому нужно хорошо питаться.
Будто бы в ответ на эти мысли, с передних сидений потянуло съестными запахами. Дорога всегда пробуждает аппетит, и запасливые путники берут с собой чего-нибудь перекусить.
Девушка вдруг вспомнила, что ела давно. Она ведь не планировала уходить из дома, все произошло само собой. Атрелла сунула руку в сумку, знаят, что не найдет там ничего съестного. Желудок наполнился соком и, переминая в складках слизистой активную кислоту, удивлялся отсутствию еды. Нужно было что-то делать. Но что?
Она принялась глубоко, но не шумно дышать. Кислород прихлынул к мозгу, голова закружилась, сигнализируя, что еще чуть-чуть, и произойдет потеря сознания. Атрелла не купилась на этот обман: она хорошо знала, что сознание померкнет еще не скоро, и еще есть время накачать кислород в ткани. Легкое покалывание и подергивание в мышцах сообщило, что активизировались ферменты, расщепляющие жир. Теперь нужно было перехватить образовавшийся избыток жира в крови, не дать ему сгореть, а сперва перекачать через печень и превратить в сахар. Часть энергии, полученной из жира, пошла на синтез глюкозы, однако печени этот сахар был не нужен, у нее был полон запас гликогена - животного крахмала. И поднявшийся уровень глюкозы в крови уменьшил чувство голода. Желудок успокоился. От недорасщепленного жира в крови остались кетоны, они еще больше снизили аппетит и вызвали эйфорию.