- Ну, - я в притворной задумчивости склоняю голову набок, - волк действительно похож на пень - если бы не эти зубища - точно бы подумала, что пень.
Мы вместе смеемся, а в углу комнаты Лея недовольно фыркает.
- Кесси, - Жи откладывает в сторону карандаши и смотрит на меня. Пристально, серьезно, как-то по-взрослому, - мы скоро пойдем домой? Нет, мне здесь с Леей, конечно, очень весело, но в школе я пропустила уже очень много занятий. Кесси, мне хочется к друзьям.
- Понимаешь, Жи, все гораздо сложнее, чем тебе кажется. Просто поверь - сейчас не самое лучшее время, чтобы ходить в школу. Не самое… безопасное.
- Ты боишься за меня? - Девочка прищуривает левый глаз в какой-то добродушно-брезгливой манере.
Я киваю и искренне надеюсь, что этих моих объяснений ей будет достаточно. Надеюсь, что мне никогда не придется объяснять ей, что за ней охотятся ее сошедшие с ума опекуны, которые жаждут мести за проигранный процесс в суде. Надеюсь, что она просто никогда не узнает об этом.
- Как насчет того, чтобы сходить по магазинам, Жи? - Девочка кивает, и я оборачиваюсь к поглощенной своей работой девушке. - Лея, не хочешь присоединиться? Мне нужно платье, - добавляю я и слышу, как из рук Леи с громким пискливым звякк выпадают спицы для вязания.
- Самое красивое платье в мире? - в подозрительно-хитрой манере прищуривается Жи.
- У нас праздник, Кесс? - с сомнением добавляет Лея.
- Меня пригласили на свадьбу, - киваю я. - И да, мне нужно очень красивое платье, но только не красивее, чем у невесты.
Слова даются с трудом: в мыслях Ким не вяжется со словом "свадьба". В мыслях уже вообще плохо разбирается его имя. Легкое, односложное, мне уже кажется, что я начинаю забывать его.
Самое время освежить память, - про себя замечаю я с усмешкой.
…
В маленькой квартирке - ни единого звука; за тонкими-тонкими стенами - тоже. Я не слышу ничего, ничего не чувствую.
Я делаю шаг, и стекло противно хрустит под ногами. Как будто разбивается чье-то сердце. Я делаю еще шаг и чувствую, как крохотные почти невидимые осколки начинают впиваться в подошвы моих туфель. Мне не страшно почувствовать боль - в этот момент я вообще ничего не чувствую. Ничего.
Слышу только как пугливо шуршит в моих руках большой яркий пакет. Внутри - платье. Но это уже не важно. Уже не имеет значения.
Говорят, разбитое зеркало - плохая примета, но я не верю в приметы - я верю в разбитые зеркала. Верю, когда одновременно сотни и сотни сотен зеркальных осколков рассказывают тебе свою историю. Но дело даже не в этом - дело в том, что они рассказывают только правду.
Слышится осторожное потрескивание, точно у переменного тока, и спустя мгновение лопается последнее оставшееся в живых зеркало. Лопается. Разлетается. Бьет. От резкого звука я вздрагиваю, и мне кажется, что один из осколков даже впивается мне в ногу. Но это уже не важно. По сравнению с остальным - не важно.
И это уже не страшно. По сравнению с тем, что будет впереди - не страшно. Страшно - это когда не видишь, не знаешь, не чувствуешь. Неизвестность - она пугает сильнее всего.
Я присматриваюсь к разбитому зеркалу внимательней и замечаю засохшие капельки крови на самом краю оголенного стекла. Я не знаю, чья это кровь, - действительно не хочу знать. Представляю только на одно мгновение, что эта кровь - детская. Но стараюсь об этом не думать - просто верю, что мысль материальна, как и тени, впрочем.
Такое ощущение, что по дому пронесся дикий, неуправляемый ураган и разбил все стекла, все зеркала, каждый стакан, все до последней тарелки. Как будто кто-то решил избавиться от всей этой дряни, потому что боялся поцарапаться. Потому что просто боялся.
Я закрываю глаза. В этот момент я просто хочу быть слепой. Хочу не видеть, не воспринимать, хочу научиться сдерживать слезы. Кровавые слезы, которые приходится глотать, чтобы их никто не увидел. Я чувствую, как тело начинают сводить нервные судороги. Бред нервной женщины - да-да - это про меня.
Всем что-то надо от Кесси, черт возьми. Все хотят получить, завладеть, поиметь Кесси любым путем и способом. Они будут разбивать мои зеркала, пичкать меня таблетками, будут приставлять ко мне охрану, присылать письма, подписанные кровью. И все, что они получат, - это дикий смех Кесси, уже давно сошедшей с ума.
Иногда я спрашиваю себя, не снится ли мне все это. Не снятся ли маленькие засохшие капельки крови, не снится ли тяжелое знакомое дыхание, не снится ли мне маленькая девочка с лентой в волосах, чем-то похожей на мою. Не снится ли… не снится… Но, возможно, нет, не снится, к сожалению.
Неторопливо, неосторожными шагами я пробую новую почву, по-прежнему не открывая глаз. Пакет летит куда-то в сторону, но бесшумно, как будто понимает. Осколки под ногами жалобно хрустят, и я широко расставляю руки, будто боюсь потерять равновесие. Как птица, которую вот-вот унесет потоком ветра совсем к другому берегу, незнакомому.
Движения получаются неказистыми и очень-очень осторожными. Точно я пытаюсь уловить ритм бьющегося стекла. Но он все равно быстрее; быстрее, чем мой медленный-медленный танец.
И я начинаю напевать старый знакомый мотив. Мелодию, что мы когда-то с Кимом придумали.
"Зачем ты это делаешь, Кесси?", - Голос незнакомый. Голос разума из моей головы.
"Я просто это делаю", - отвечаю.
Наверное, такой вопрос - это знак, это сигнал, тайное послание. Что-то вроде, "ты и вправду чокнутая, Кесси".
Внезапно я спотыкаюсь об одну из маленьких башенок из осколков и резко падаю на колени. Руки - в царапинах (хорошо, что в своей крови - не в чужой, проносится в моей голове), а в горле начинает скапливаться обида. Обида за то, что все так вышло. Не так, как я хотела.
Слишком много времени я провожу в ожидании чуда. Что еще мгновение - и вот он. Свет в конце туннеля. Свет, на который нужно идти. Свет, который становится все дальше и дальше с каждым твоим шагом.
И я не хочу больше чувствовать, не хочу слышать тишину за стеной. Лучше крики, потому что крики - это жизнь. Хочу увидеть худенькое личико Катрины, щелкающей своими смешными подтяжками. Хочу чувствовать едкий, ядовитый запах сигаретного дыма. Хочу вновь увидеть ее заплаканные глаза, неумело подведенные черным карандашом.
Я не хочу думать о том, что все когда-нибудь-завтра образуется. Не хочу верить каждому слову лжи, которая теперь для меня сродни воздуху, сродни самому сильному наркотику. Я не хочу знать, что на уме у этих людей: у дьяволицы с малиновыми кудрями и ее черта. Я больше не хочу жить по законам этого цирка, не хочу давать больше представлений. Не хочу, чтобы люди видели, как я танцую. Не хочу, чтобы они знали, что я чувствую. Они просто не знают то, что знаю я. То, что чувствую, что слышу.
НО Я ПРОСТО НЕ ХОЧУ. Не могу. Не чувствую.
23. "Когда-нибудь я тоже выйду замуж. Но это буду уже не я"
Кончиками пальцев я провожу по туго затянутому корсету. Шнуровка упругая, жесткая - к ней приятно прикасаться, приятно ощущать.
Я похожа на невесту - только вот платье не белое. Бежевое. Грязно-белое. Как и лента в волосах. Давно распушившаяся, потрепанная лента делает меня почти чистой.
Когда-нибудь я тоже выйду замуж. У меня тоже будет белое платье, счастливая улыбка. Но это буду уже не я. Надеюсь, это буду уже не я.
…
Я думала, они поженятся весной. Той самой весной, которая уже давно прошла и унесла с собой частичку моего разума. Я думала, что меня даже не пригласят, хотя Джен и обещала, что я буду подружкой невесты. Думала, что, даже если пригласят, все равно не смогу прийти. Просто не смогу. Потому что больно.
Я думала, что, преодолевая поперек Седьмую авеню, я буду глотать слезы, а не улыбаться как сейчас. Словно это я выхожу замуж.
И я точно жду вопроса со стороны: "Почему ты улыбаешься, Кесси?", - но уже заранее знаю ответ - "просто потому что я это делаю".
Я словно переросла все эти розовые сопли и сентиментальные мысли. Словно стала немножко старше.
Дышать почему-то легко: прохладный воздух беспрепятственно проходит сквозь опустевшие легкие, - и мне хочется вдыхать его настолько часто, насколько это вообще возможно. Хочется пропускать через себя фиолетовый смог большого Нью-Йорка. И это вроде как моя личная дурная привычка.
Точнее, нет. Нью-Йорк - моя личная дурная привычка.
И это так непривычно - идти по переполненным городским улицам в коротком платье грязно-кремового цвета и ловить на себе посторонние взгляды. Так непривычно - понимать, что люди смотрят на тебя не потому, что ты можешь что-то вынюхать для них, а просто потому, что ты сегодня отлично выглядишь.
В здании собора много народу, и у всех лица счастливые - почти как у меня. Все ждут праздника, торжественного обмена клятвами, все ждут банкета, в конце концов. А я жду совсем другого. Просто хочу посмотреть, каков он из себя, этот хренов оптимист.
Рядом со мной сидит полноватая женщина со светлыми жидкими волосами. На вид женщине едва за пятьдесят, но она выглядит такой счастливой, что мне кажется, в течение этого дня она уже помолодела лет эдак на двадцать. В потемневших от возраста пухлых ладонях она зажимает уже заранее приготовленный платок. Готовится плакать от счастья и едва сдерживается, чтобы не начать прямо сейчас.
Внезапно женщина поворачивается ко мне, и в какой-то момент мне кажется, что она хочет упрекнуть меня в том, что я слишком пристально смотрю в ее сторону. В нос резко ударяет искусственный запах лаванды, чем-то похожий на аромат дешевого очистителя воздуха. Но я знаю, что больше никто в этом огромном зале не может чувствовать этот ядовитый запах.
- Меня зовут миссис Фрайд, - представляется она и в щенячьей манере сужает маленькие глазки. Хочет произвести впечатление, догадываюсь я.
- Кесси. Меня зовут просто Кесси. - Я неопределенно качаю головой и улыбаюсь, чтобы хоть как-то поддержать наметившуюся беседу.
- Кем ты приходишься… - Миссис Фрайд делает паузу и замирает, мысленно подбирая в голове нужное слово. - Жениху?.. - наконец, выпаливает она, явно не уверенная в своем предположении.
- Я подруга Джен. - Улыбаюсь. Всегда улыбаюсь. Люди любят идиотов, но милых идиоток любят особенно.
- Ах, так ты дружишь с моей дочерью! - счастливо восклицает женщина и тут же прижимает приготовленный платок к губам.
- Ну, можно и так сказать.
В этот момент начинает звучать торжественная мелодия. Не тот мотив, что мы когда-то с Кимом придумали. Эта музыка - она ненастоящая, напыщенная, слишком пафосная. Даже не для похорон.
Джен появляется вовремя. Длинный шлейф и безупречно белое платье. Мне кажется, что ей хочется разорваться от счастья, хочется лететь, а не ползти, как улитка. Но это только мне кажется. Джен неожиданно поворачивается лицом к гостям - совсем не вовремя - и я вижу на ее лице застывшие, замороженные слезы и покрасневшие от долгих рыданий глаза.
- Мне очень жаль. - Она нервно трясет головой и сдерживает вновь подступающие слезы, и я чувствую, что в данный момент ее больше всего заботит то, что тут столько приглашенных, а не то, что у нее действительно случилось. - Мне очень жаль, - вновь повторяет она холодным мрачным шепотом, и от ее тона у всех - одна мысль на уме.
- Что случилось, Джен, детка? - Моя соседка торопливо вскакивает со скамьи и суетливой походкой несется в сторону дочери. - Что-то с твоим женихом?
И это так странно звучит из посторонних уст. Все эти сочетаемые-несочетаемые слова. Все эти "Ким", "жених", "случилось". С Кимом не может ничего случиться по определению - Ким всегда все предусматривает.
У меня тоже есть подозрения, есть своя версия вопроса "Джен, что с Кимом?" на языке, но я не могу сказать, не решаюсь, потому что чувствую, что почти что невесте сейчас не до этого.
В зале собора гробовая тишина, как будто здесь проходит не свадебная церемония, а чьи-то похороны. Как будто о ком-то умалчивают.
- Мне жаль, - снова и снова, как заведенная, повторяет Джен, и я знаю, что ей действительно жаль.
- Тебе не за что извиняться, дочка, - возражает миссис Фрайд, но не верит собственным словам. Она говорит это с сомнением, точно сама не до конца уверена, действительно ли этой поникшей девушке не за что извиняться.
- Мне так жаль… - тихо и отчаянно бормочет Джен, закрывая лицо руками. Теперь она уже действительно плачет, и эта картина поистине ужасна: несостоявшаяся невеста в ослепительно белом платье стоит посреди собора, и по ее щеке катится ледяная слеза. В этот момент она больше не Джен, которую я ненавижу, которая меня раздражает. В этот момент она - Джен, которую мне искренне жаль.
Но ведь она просто не знала. Не знала. И это ее единственное оправдание.
Но ведь она просто не знала, что Ким все время лжет. Ким ничего не делает просто так - он просчитывает каждую мелочь. И он знал, с самого начала знал, что все выйдет именно так. С самого начала.
…
Они больше не говорят обо мне. Не обсуждают, не бросают свежую сплетню с моим участием ненароком за чашечкой ненастоящего кофе. Они даже не произносят моего имени. Я чувствую, что они только и делают, что молчат обо мне.
И когда я вижу их любопытные лица, напряженно сжатые губы, ярко размалеванные алой губной помадой, я понимаю, о чем они молчат. Для них я - инопланетное чудо. Для них я - то, о чем уже не принято говорить. Ни о том, что я смогла самовольно покинуть этот дом с синими окнами, это дьявольское логово; ни о том, что я вернулась сюда вновь с десятилетней девочкой на руках со странным французским именем. Для них это - нонсенс, в здравом рассудке вернуться в эти стены.
Но они просто не знают, насколько страшно бывает порой одной в крохотной квартирке, где не осталось ни единого зеркала, ни единой тарелки. В квартире, куда ты знаешь, что они еще вернутся. Эта дамочка с малиновыми кудрями и ее чертов престарелый муж. Оба спятившие с ума.
Они не знают, что лучше слышать монотонные стоны за тонкими стенами, нежели каждую секунду внимать тишине; нежели просто знать, что там, за стеной, уже никого нет.
Они не знают, и это для их же блага.
Лея больше не вяжет. Не звякает в углу комнаты в своей обычной манере. Она даже не разговаривает со мной - только с Жи. Они вместе рисуют очередное стадо овец. Зато Лея достала давно забытую ею скрипку: когда-то давно она говорила мне, что прежде хорошо играла на скрипке.
И мне нравятся эти звуки. Сперва они кажутся жалобными и даже противными. Кажется, что они похожи на звуки, издаваемые остро заточенными когтями, если ими провести по классной доске. Но затем начинаешь понимать, что каждая повисшая в воздухе нота - это нота надежды, веры в светлое будущее. Это только кажется слабостью - на самом же деле это великая сила.
Я не замечаю, как начинаю засыпать под тихие скрипичные напевы. Затем кто-то толкает меня в плечо, неосторожно, резко выталкивая меня из блаженного царства Морфея.
- Ты спишь? - раздается теплый шепот над ухом, и я сразу же узнаю этот голос - голос плохих парней.
- Уже нет, - раздраженно бурчу я и пытаюсь пальцами разделить слепившиеся глаза. Видеть - теперь мое новое преимущества. - Джо, что тебе от меня нужно… - я бросаю полуслепой взгляд на настенные часы, - …в пять часов утра?
- Я просто подумал… - Стоп. Джо собирается меня о чем-то просить? - …ну, раз ты снова в доме, может, вернешься к своей работе?
- Не дождешься, - огрызаюсь я и, расстроенная, что меня разбудили из-за такого пустяка, плюхаюсь обратно на подушку и отворачиваюсь к стенке. - А теперь иди - дай мне поспать.
Чувствую, как чья-то очень мощная рука силой поднимает меня обратно.
- Я не договорил, Кесси, - мягко возражает Джо. - Это обязательно. И возражения не принимаются.
- Тебя Главный попросил? - догадываюсь.
- Приказал, - ухмыляется он, и даже сквозь пелену перед глазами я снова вижу его опасную усмешку.
…
Я чувствую осторожное прикосновение металла к моей шее. От резкого холода я вздрагиваю, но тут же пытаюсь взять себя в руки: я же не хочу, чтобы он отрезал мне что-то не то.
- Ты когда-нибудь раньше этим занимался? - тихо спрашиваю я, слегка поморщившись от неприятных ощущений.
Он хмыкает где-то там, за моей спиной.
- Ты действительно хочешь это знать, Кесси?
- Нет, - честно признаюсь я и сжимаю покрепче губы, чтобы, если закричу - это будет, хотя бы, не так громко. - Но хотя бы не молчи - скажи что-нибудь, а то мне страшно.
- Страшно? - злорадно переспрашивает Джо, и я слышу-чувствую, как ножницы в очередной раз с холодным лязганьем смыкаются на моих волосах. - Значит, тебе не страшно общаться с чокнутыми наркоманами - страшно только, когда я стою за твоей спиной с ножницами в руках? - Кивок. - Ты странная, Кесси, я тебе уже говорил? Но только не дергайся.
Забыв, о чем он только что меня попросил, я снова киваю и вздрагиваю от очередного прикосновения. С каждым металлическим прикосновением волос становится все меньше, но это, в сущности, не так важно.
- Почему не в парикмахерской, Джо? - интересуюсь.
- Потому что парикмахерские уже не работают, а тебе нужно избавиться от длинных волос уже сейчас.
- Ну и где логика?
- Ты действительно хочешь знать? - Но этот вопрос он не произносит - лишь снова сводит ножницы у меня за спиной, и они сварливо скрипят, отрезая очередную прядь.
И все же я не могу с ним не согласиться: с короткими волосами действительно проще. И даже дышать легче. Вдох-выдох - в легких сразу же неимоверное количество свежей пыли. Но я чувствую постоянное непреодолимое желание прикоснуться к этим обрезкам - к тому, что осталось от меня прежней. Я неосознанно поднимаю и опускаю руку, чередуя свои желания и желания здравого смысла.
- Я видел тебя сегодня, - неожиданно прерывает тишину Джо. - В таком бежевом платье. Тебе идет, кстати.
- Спасибо, - скорее, рефлекторно отвечаю я.
- Ну, и как на свадьбе?
- Ее не было.
- Кого? Невесты?
- Жениха. И свадьбы.
…