Пашка нашел ее на кухне. Она сидела на табуретке у окна, прислонившись к обклеенной страницами из "Огонька" стене, и словно спала. Глаза ее были полузакрыты, плечи опущены, рот плотно сомкнут, но и в лице, и в позе Пашке вдруг почудилась такая усталость пополам с облегчением, что и он сам заплакал теми же светлыми слезами, какими плакала и она. Он не испугался смерти. Когда хоронили кого-то на улице, особенно когда он и сам был поменьше, Пашка прятался под кровать, боялся даже представить, что увидит, различит среди бумажных цветов лицо мертвеца, а теперь все было иначе. Перед ним сидела его родная бабушка или ее тень, но это была тень его родной бабушки - как он тогда подумал, последнего родного человека. Он коснулся ее руки, обтянутой пергаментной, в коричневатых пятнышках, кожей, вздрогнул от неожиданного холода мертвой плоти и пошел на почту, откуда бабушка приносила переводы от дяди. Подошел к окошку, поздоровался с толстой почтальоншей и сунул ей корешок от прошлого перевода.
- Дяде Федору нужно телеграмму дать.
- Телеграмму? - удивилась тетка.- Так баба Нюра вроде на той неделе ему письмо отправляла?
- Умерла баба Нюра,- хмуро сказал Пашка.
Почтальонша ойкнула, прижала к губам ладонь, и уже
через полчаса дом Пашки наполнился женщинами в черных платках. Пашку отправили во двор, а вечером так и вообще увели спать к соседям. Так его и передавали из рук в руки, вплоть до похорон и приезда дяди, который сначала съездил на кладбище, потом обошел дом, принял отчет о расходах у жены соседа и только потом словно заметил, что кроме десятка кур, двух уток, рыжего кота и всякой утвари ему достался еще и племянник.
"Федор-то как переменился,- шептали у забора выстроившиеся сельчанки.- Поздоровел. Морду-то отъел на своем Севере. Или его ветрами обдуло да обморозило? А все такой же рыжий. И на Пашку даже не смотрит. И то сказать - зачем ему племянник-то сдался, если он к сорока годам сам семьей не обзавелся?" - "Не скажи, может, он как раз теперь и остепенится? Не прибил бы Пашку-то: паренек-то с гонором, а у этого смотри какие ручищи!" - "Да, переменился Федор, насупленный ходит, не узнает никого".- "Будешь тут насупленный. Эвон какой подарочек Нюрка-то сыночку оставила!" - "Так то не Нюрка, а дочка ее..."
Федор взял метлу, стоявшую у стены дома, постучал рукоятью о приступку, насаживая плотнее березовый пук, подошел к забору и встал, расправив плечи. Стоял он так минут пять, пока примолкшие селянки не начали расходиться. Потом обернулся к Пашке, нахохлившемуся на крыльце, и проворчал:
- Пошли есть. Завтра в город поеду.
У него и в самом деле были огромные ручищи. И рыжие волосы, седину в которых он тщательно закрашивал хной. Или боялся старости, или все еще рассчитывал, что успеет слепить собственную семью. Хотя Пашка так ни разу и не заметил, чтобы дядя Федор предпринял в этом направлении какие-нибудь шаги. Пашка открывал все тот же альбом и пытался узнать в улыбчивом конопатом подростке дядю Федора. На черно-белых, а точнее, на буро-желтых фото он был почти неотличим от его матери, и Пашка с удивлением думал, что, будь его мамка жива до сих пор, и она бы подкрашивала волосы хной, и у нее бы были огромные ручищи, и про нее бы говорили деревенские тетки, что ее или ветрами обдуло, или обморозило. Иногда Пашка просыпался ночью и видел дядю Федора у зеркала. Тот словно и сам всматривался в собственное лицо, корчил какие-то рожи, порой вовсе превращаясь в чужого человека. Растягивал губы, топорщил скулы, словно пытался уничтожить морщины, вовсе избавиться от признаков старости. Потом замечал Пашкин взгляд, возвращал свой всегдашний хмурый вид и строго приказывал спать. Когда пришел черед хоронить и дядю Федора, лица у него уж не было. Машина прижала лицо дяди к бетонному полу и сплющила. Только и осталось, как шептались соседки по подъезду, ноги, руки и туловище до плеч.
- Так и умер холостым! - частили женщины.- Все пацану отдал! А ведь жить бы и жить еще мужику.
Жить бы да жить, соглашался про себя Пашка, глотая слезы, и пытался вспомнить его лицо, чтобы не представлять страшное: "Только и осталось - ноги, руки и туловище до плеч". Пытался вспомнить - и не мог. А уж когда прилепили на крест фотографию дяди двадцати с небольшим лет из бабушкиного альбома, тут же и вовсе забыл, каким тот приехал с Севера.
Север. Всякого или ломает, или обтесывает. Главное же - не каким он стал, а каким раньше был. Вот как на фотографии. Совсем другое дело. Мало ли кто какой коростой обрастет?
24
Павел оставил машину за лесом. Пересек запруду в соседней деревеньке, свернул на проселок, объехал пруд и пристроил машину в подлеске среди десятка таких же, подошел со свежей корзинкой к расстелившей на траве скатерть компании, вдохнул запах шашлыка. Поздоровался, спросил у красноносого тамады:
Подскажите, люди добрые, грибы в лесу есть?
Выносили,- под общий хохот заверил его тамада,- Правда, на входе не проверял - может, и вносили столько же? Только кто ж в лес на ночь глядя идет? К вечеру рыбалочка в тему,- Он махнул рукой в сторону берега, где торчали настороженные донки, а поодаль теснились и другие рыбаки,- Или вот, шашлычок!
Ничего,- Павел дружелюбно улыбнулся,- Вам, конечно, приятного шашлычка и удачной рыбалки, а мне грибочков надо набрать. У меня тут знакомые места: если грибы выросли, я их и на ощупь возьму. За машиной не посмотрите? С меня бутылек!
Он положил на скатерть бутылку сухого вина.
Дорогой ты наш! - расплылся в улыбке тамада,- Да мы ее тебе еще и помоем! Васька! Петька! - окликнул он мальчишек, что суетились у донок.- Быстро сюда! Ты, парень, в лесу-то не задерживайся: шашлычок все лучше грибов. А мы тут до утра. Каникулы у пацанов кончаются - почему не отметить? Последние вольные денечки!
Судя по карте, которую Павел нашел в Сети, от деревеньки до дачного поселка было километра три, и добираться до него нужно было по лесистой возвышенности, которая вдавалась в болотистую пойму. По ближайшему проселку где-то километров тридцать в объезд, а уж по асфальту - умножай на два. Да и болото с той стороны холма могло и смыкаться. Время шло к семи, надо было торопиться - в лесу уже вечерело.
Павел добрался до болота, когда солнце начало гаснуть в березняке. Вытащил из корзинки купленные на рыбацком развале военные зеленые бахилы, натянул их чуть не до пояса и пошел вдоль кромки сырого места. В лужах и пятнах ряски заводили песни лягушки, в воздухе гудели комары, но густой ельник на той стороне был близок, в сотне метров, хотя по сторонам болотистая поросль разбегалась в ширину. Нахоженный след отыскался почти в сумерках. Тропка вела к стволу поваленной сосны, ветви на которой были аккуратно подрублены. Верхушка дерева тонула в черной жиже, но в метре за ней темнел черный валун, а чуть дальше - островок, на котором тропка словно оживала. Павел достал из корзинки рулон бечевы, подвязал его к крайней ветви и ступил в жижу. Под грязью оказался спрессованный валежник. За островком пришлось снова войти в грязь, но тропка, отмеченная ивовыми вешками, нигде не была затянута трясиной больше чем на десяток сантиметров. "Повезло",- подумал Павел, когда выбрался на сухое место, и тут же рассмеялся - столь странным показалось это слово на фоне того, что стряслось с ним в последние два-три дня.
Он подвязал бечеву к вздыбившейся на краю ручья ели, снял бахилы, оставил их и корзинку на месте, взял фонарик и через десяток метров обнаружил лесную дорогу. Она спускалась от поселка к болоту и уходила вдоль его края на восток. Судя по поднимающемуся кустарнику, движение на ней явно не было оживленным, но тропинка по колее казалась нахоженной. До дачного поселка Павел добрался через десять минут. Сумрак, который ему почудился в лесу, на открытом месте обернулся светлым окончанием дня. Как ему помнилось, огромные ели стояли сразу за соседними домами. Избушка тестя смотрела на них фасадом через узкую дачную улицу и домики на противоположной ее стороне. Не выходя на открытое место, Павел двинулся вдоль проволочного забора, пока метров через двести не разглядел сквозь кусты черемухи знакомый конек с флюгером в виде вырезанной из жести ракеты.
"Так любишь свою ПВО или мне помогаешь?" - усмехнулся Павел и присел в высокую траву, прислушиваясь. Над дачным поселком стояла тишина. Молчали даже собаки. Только щебетали какие-то пичужки в кронах яблонь. Конечно, в воскресенье вечером многие дачники возвращались в город, но ведь та же Томка говорила, что поселок давно уже обратился в деревню и многие его жители не уезжали в город даже зимой.
В воздухе сквозила опасность и что-то еще - липкое и грязное. Со времени последнего звонка, на который соседка тестя не ответила, прошло уже часа три. Сразу же надо было бы съездить к тестю, в тот же день. Впрочем, что бы он здесь делал - у него даже ключей не было от его домика? А что он будет делать сейчас?
Где-то в отдалении, метрах в пятидесяти, послышался хрип и приглушенный голос. Павел напряг слух и понял, что со стороны домика соседки тестя доносится звук радиостанции. Голос, искаженный шипением, настойчиво повторял одно или два слова.
- Вояки! - скривился Павел и вдруг соединил в одно - шипение станции и собственные ощущения. Соединил, окаменел, но, вместо того чтобы срочно возвращаться к болоту, приподнял проволочное ограждение, протиснулся на территорию участка и пополз по травяной дорожке на звук. В кармане у него лежал газоанализатор, за поясом торчал пистолет, но ему казалось, что он беззащитен и безоружен. На дорожке между участками виднелись отпечатки шин. Клумбы у дома соседки были утоптаны. Павел замер за грядкой гладиолусов, вытащил из кармана телефон тренера, вставил сим-карту, набрал номер бабы Маши. За тонкой стеной домика раздалась трель звонка, но в доме никто не шелохнулся.
Павел замешкался на секунду, потом подкрался к ступеням. Дверь на веранду была приоткрыта. Пригибаясь, чтобы его не заметили с соседних участков, и благодаря бабу Машу за обилие георгинов и золотых шаров, он прошмыгнул внутрь.
Пол в крохотном помещении заливала кровь. Ее запах стоял в воздухе, вызывая тошноту и головокружение. У порога валялся мужчина в кожанке, на диване откинул назад почти отрубленную голову милиционер. Баба Маша лежала, выпучив удивленные глаза, на столе. На груди милиционера шипела рация, и злой голос повторял:
Перепелкин! Что там у вас? Почему молчишь, Перепелкин? Если нажрался, убью! Я скоро буду! Десять минут! Почему не вышел на связь?
Чувствуя, как кольцо холода начинает смыкаться на затылке, Павел бросил на пол полотенце, шагнул вперед, щелкнул фонариком. Тот, кто убил троих, был не только силен, но и удивительно, непостижимо быстр. Быстр и тих. Милиционер не успел не только подняться - он даже не протянул руку к кобуре. Страшный удар перерубил ему шею почти до позвоночника. Павел представил в своей руке клинок, сделал движение. Вероятно, убийца был правшой. С одного замаха убил милиционера и, разворачиваясь, достал тесаком бабку. Левая рука лежала на столе только предплечьем. Остальное висело на рассеченном боку. Сдерживая тошноту, Павел присел. Там, где он и предполагал, отыскался след ноги - светлый силуэт среди капель крови. Убийца не был гигантом. Размер тянул на сороковой - сорок первый.
Ну и вымазался ты, приятель,- прошептал Павел и перевернул труп мужика в кожанке. Глаза его были полны предсмертного удивления, ран в груди оказалось две, словно в грудь ему были всажены одновременно два клинка. Не насквозь, но достаточно глубоко. Гарда не отпечаталась, но сами следы выглядели симметричными! И правый, и левый были чуть вогнуты наружу.
Хищник против подмосковной милиции? - омертвевшими губами вымолвил Павел,- Или все-таки против меня? Два клинка с вогнутой поверхностью. И тесак, которым ты орудовал у Костика. Ты невысок ростом, но очень силен. Кто ты? Какого черта тебе от меня надо? Зачем ты это делаешь?
Ноги у Павла задрожали, и ему пришлось ухватиться за дверной косяк. Он тоже был вымазан в крови. Уже не прячась, Павел перешел на участок тестя. Труп первого милиционера он обнаружил в дощатой пристройке к баньке. Тот был убит чудовищным ударом сквозь стену. Кровь стекала и по пронзенным тесаком тонким доскам, и стояла лужей под неподвижным телом в пристройке. Еще один милиционер лежал на пороге дома. Он повторил судьбу мужика в кожанке.
Павел перешагнул через труп и замер. В доме кто-то с трудом сдерживал стоны. Неизвестный судорожно дышал и клацал зубами. Павел вытащил пистолет, шагнул через порог и щелкнул выключателем. На кухонном столе, том самом, за которым ему пришлось однажды посидеть и за которым тесть пил если не кипяток, то очень горячий чай, стояли милицейские ботинки. Из них торчала окровавленная плоть. Павел с трудом удержал рвоту, попятился и едва остановился у порога, как раздались выстрелы.
Боль резанула его по голени, по бедру, он упал в сторону, но выстрелы продолжались. Неизвестный палил из подполья, бил не глядя, сквозь доски, и уже со второго-третьего выстрела начал орать, визжать, и Павлу, который попытался откатиться в сторону, ничего не осталось, как выдернуть из кармана газоанализатор и применить его, нацелив на собственную ногу.
Стрельба прекратилась. Морщась от боли, Павел поднялся, рванул дверцу шкафа, вытянул простыню, разорвал ее и перетянул ногу на бедре, прихватил узлом голень, перехлестнул, распахнув рубаху, туловище. Затем лег на пол и сунул руку в шесток. Бутылка водки оказалась там, где и обещала Томка. Правда, поверх нее лежало что-то тряпичное, свалившееся в подполье с ощутимым грохотом. Павел выругался, откупорил бутылку и залил водкой ногу и бок через одежду. Выдержал несколько секунд нестерпимой боли и заковылял к крышке погреба. Откинул доску и, чувствуя, как тяжелеет нога и пробивает холодный пот, полез вниз. Молодой милиционер с искаженным ужасом лицом лежал на мешках из-под картофеля. Глаза его были залиты кровью, култышки ног перетянуты бельевой веревкой. Павел поднял голову. Сквозь щели между посеченными пулями половицами пробивался свет.
Забавляешься? - прошептал Павел, спрашивая неизвестного мясника, и повернул луч фонарика к фундаменту печки. В пыли среди подгнивших картофельных ростков лежала его сумка. Он нащупал сквозь ткань дробовик, забросил сумку на плечо, осветил фонарем тайник. Чтобы взглянуть на него, пришлось смахнуть паутину и, рискуя ободрать уши, просунуть голову в узкий проем. В нише размером два на два кирпича вроде бы ничего больше не было. Павел ощупал кирпичи и обнаружил, что один из них "играет". Под кирпичом в выдолбленной в глине нише оказалось ветхое дерматиновое портмоне. Чихая от пыли, Павел прибрал и его.
"Томка была здесь!" - билась в висках досада и злость на самого себя.
Сирены милицейских машин Павел услышал, когда поднимался из погреба. Превозмогая боль, он бросился на улицу и уже через пару минут ковылял вниз по лесному склону. Голова кружилась, каждый шаг причинял боль, рубаха и левая штанина намокли от крови, но Павел продолжал ковылять, пока не спустился к болоту. Пройдя по лесной дороге метров пятьдесят влево, он ступил в ручей и вернулся по нему к вздыбившей корни ели. Здесь, скрипя зубами от боли, ему пришлось натягивать бахилы. Павел подобрал корзинку, сунул в нее сумку и уже почти в полной темноте поплелся на другую сторону, подбирая бечеву и выдергивая вешки. В лесу за спиной ему чудились крики, но точно он сказать уже ничего не мог. Павел вышел к пруду через полчаса или час. На западе алел небосвод, пикник у воды продолжался.
Как грибы? - заорал тамада, завидев в сумерках пошатывающуюся фигуру.- Мы уж думали МЧС вызывать!
Грибы есть, да не про нашу честь! - выпалил Павел, собрав волю в кулак,- В болото попал, ногу подвернул.
Так, может, водочки? Или шашлычка? - забеспокоился мужик,- Васька! А ну-ка ведите гостя к столу!
Нет, нет! - замахал руками Павел и стал садиться в отмытую машину, только теперь заметив, что он все еще в бахилах,- Спасибо. Я спешу. Спасибо.
Вот! - Чумазый пацан постучал в окно, сунул бумажную тарелку с порцией шашлыка,- Тут дядя какой-то подходил. Огромный! С удочками. Записку оставил! Под дворником.
Подай,- попросил, стиснув зубы, Павел.
Мальчишка выцарапал послание и протянул Павлу.
На вырванном из тетрадки листке было написано:
"В среду. МЕГА. Теплый Стан. Двадцать два ноль-ноль. Майор".
25
Павел проснулся в полдень. В ноге и боку продолжала жить боль, но она уже не грозилась обернуться пламенем. Вчерашний день представлялся Павлу затянувшимся до утра кошмаром, хотя на турбазу он приехал сразу после полуночи. Добрался бы и быстрее, но какие-то посты дорожной службы пришлось объезжать сельскими дорогами, а возле каких-то поджидать череду тяжелых грузовиков, чтобы проскочить наверняка. В бахилах хлюпала кровь, сознание стремилось улетучиться, но Павел продолжал держать себя в руках, словно не нес в теле сразу три пули, а сидел с зубной болью в очереди к врачу. Он даже сумел остановиться у дежурной аптеки в подмосковном городишке и внятно объяснить провизору, что ему нужно. Сторож турбазы вытаращил глаза и разорался, когда у железных ворот появилась сигналящая "девятка", но пара зеленых бумажек и отсутствие запаха алкоголя от бледного гостя его тут же успокоили.
- Понимаю, понимаю! - засуетился старик, открывая и закрывая ворота и выискивая ключи от отдельного домика,- На сутки так на сутки. Значит, говорите, свадьбу здесь играли? Тут многие играют. Природа! Рыбалка! Речка знаете как называется? Осетр! В такую и наживку закинуть приятно. Жора-гигант? Да. Была такая компания. Да не раз. Все шариками стреляли. Баловники! Не надо никаких документов, друзья Жоры - наши друзья. Вы ему при случае напомните, что-то давно не заглядывал. Да, и вода, и все удобства. Белье свежее. Повезло вам, что под понедельник. С пятницы у нас не протолкнешься - музыка, шашлыки. Ну вам-то все равно место нашли бы! А сейчас тихо. Теперь до следующей пятницы. Вам ничего не надо? Я могу и водочки, и чего закусить. Пару бутылочек? Будет сделано! И салфеток побольше? Отлично! А вы рыбак? Ногу подвернули? Вот ведь незадача. Да, с вывихом - это не езда, до Москвы не доберешься.
Павел позволил себе расслабиться, только когда сторож вместе с разбуженной им сестрой-хозяйкой выдали ему стопку белья и отправились восвояси. Он задвинул щеколду, доковылял до ванной и сунул голову под холодную воду. Затем медленно стянул с ног бахилы и бросил их на пол. Снял рубашку, содрал присохшую к ранам простыню. Штаны пришлось распарывать ножом. Раны покраснели и отекли. Через воспаленную плоть словно кто-то протаскивал бечеву с завязанными на ней узлами. На вспухшей коже виднелись точки от уколов, которые Павел сделал себя прямо через одежду еще в машине.
- Идиот,- выругался он, рассмотрев раны,- Пять лет кэндо и будо. Вместо пути воина - путь глупца. Куда ты полез? Может быть, стоило подумать сначала?
В глазах стояли рябь и туман. Павел тряхнул головой, вернулся в комнату, постелил на пол взятый из машины плед, вытащил из-под графина стеклянный поднос, высыпал на плед медикаменты, бросил туда же автомобильную аптечку, не слишком полагаясь на ее содержимое. Затем положил на поднос нож, круглогубцы, иголку, нить. Откупорил бутылку и залил все это водкой. Остатки вылил на раны. Откупорил еще одну бутылку и выпил не меньше половины.
- Все будет нормально,- начал уговаривать он сам себя,- Кости не задеты, серьезные сосуды тоже. Левая сторона икры. Ляжка. Бок вообще вскользь зацепило, навылет. Ерунда. Ноги тебе никто не отрубал? Не отрубал. Повезло дураку? Конечно! Счастья - полные штаны.