- Нажрался,- понял Павел и, прикоснувшись пальцами к шее зверя, завел маленький урчащий моторчик,- Все правильно. Поели - можно и поспать.
31
Сны напоминали тяжелое и сырое белье. Павел лежал на какой-то постели, не мог пошевельнуться, и прямо на него укладывали сначала матрас, потом натягивали простыню, бросали подушки, готовили одеяло, и кто-то тяжелый и бесформенный ложился сверху, ворочался, кряхтел, и проволочная сетка кровати раздирала спину Павла в кровь.
Он проснулся в холодном поту. Стряхнул кота, который старательно мостился у него на лице, и мгновенно понял, что красные глаза его матери, ее смерть произошли из-за него. Тогда, почти двадцать восемь лет назад, кто-то направил на него такой же газоанализатор, и мать погибла, прикрывая его своим телом. Все из-за него. Не из-за Томки, а именно из-за него. Все и всегда происходило вокруг него - отец, мама, странный дядя Федор, Алексей, который обучал его неизвестно чему, вездесущий добряк Жора, даже Дюков со своей покрасочной камерой, и сама Томка! И люди, которые гибли от тесака неизвестного мясника, взрывы - все это происходило именно вокруг Павла! И Томка бежала от него только поэтому! Почему же она написала это "Паша! Я в беде!"?
В двери заскрежетал ключ. Павел мгновенно оказался на ногах, посмотрел на часы - было уже восемь утра.
- Заспался ты, парень,- пробормотал он с досадой.
- Мяу! - потребовал еды тезка.
- Секунду! - сунул ноги в брюки Павел, воткнув пистолет за ремень сзади.
- Кис-кис! - послышался девичий голос из коридора.
- Кто там? - нарочито громко окликнул неизвестную Павел.
- Маша,- робко послышалось в ответ,- А вы дядя Шарман?
- Шермер,- усмехнулся Павел, застегивая рубашку. Дюков был в своем репертуаре.
В коридоре стояла девчонка лет четырнадцати. Она была чуть полновата и явно стеснялась своей полноты, хотя ее девичья припухлость никак не намекала на будущую победу над стройностью и привлекательностью. Голова девчонки чуть выдавалась вперед, но только для того, чтобы получше рассмотреть странного белоголового дядю с черной пробивающейся бородкой. Едва она его рассмотрела, как тут же выпрямилась и разрумянилась, пряча правую руку в складках легкого сарафана. В левой у нее была клетка для кота.
- Понятно,- кивнула она и смешно поджала губы, что вызвало у Павла какое-то смутное воспоминание,- Значит, Шарман зовут кота?
- Нет,- улыбнулся Павел,- И кота тоже зовут Шермер. И знаешь, ты будешь смеяться, но мы с ним вовсе не родственники!
Она и в самом деле прыснула, после чего Павел немедленно уверился - перед ним стояла дочка Василисы, которую весь отряд Жоры называл мамкой, хотя она едва перешагнула за тридцать пять лет. Да, спутать было трудно: увеличь Машу в полтора раза по всем параметрам - и получишь точную копию прототипа, то есть Василисы. Вот, значит, где залег Дюков? Выходит, все-таки не уехал?
- Не испугалась? - спросил Павел девчонку, которая наконец добралась до кота и теперь раздумывала - сразу запихать его в клетку или предварительно заласкать до умопомрачения.
- Не-а,- протянула Маша.- Дядя Дима сказал, что если окна закрыты шторами, значит, у него ночует дядя Паша Шарман... простите, Шермер.
- А не позвонила почему? - не понял Павел.
- Дядя Дима сказал, что звонить не надо,- пожала плечами Маша,- Но если надо, я могу выйти и позвонить.
- Не стоит,- улыбнулся Павел.- Ты не против, если я быстренько умоюсь? А потом мы выпьем чаю.
- Я поставлю чайник! - вскочила на ноги Маша и уже из кухни закричала: - А конфеты у дяди Димы есть?
- Должны быть,- откликнулся Павел,- Непременно должны! Все, что найдешь,- твое. Только смотри, чтобы они были без коньяка внутри. И без водки! Почему так рано?
- Для меня не рано,- Девушка гремела на кухне чашками,- Мамка гоняет по утрам на пробежку. И дядя Дима сказал: кто рано встает, тому Бог подает. Он такой забавный!
- Интересно,- пробормотал Павел,- какими глазами смотрит этот дядька на тебя, Маша.
Он сунул голову под кран, быстро смыл остатки сна и с сожалением взглянул на душевую кабинку. Ох, как бы она ему сейчас не помешала! Но какое-то нехорошее чувство подсказывало, что следует поторопиться. Однако что бы такое могло случиться, чтобы он не почистил зубы?
- Можно? - В дверной щели показалось лицо Маши, перемазанное шоколадом,- Там звонят.
Павел оказался в коридоре мгновенно. Звонок у Дю- кова был под стать его квартире. Над дверью мигала красная лампочка, и нежный женский голос томно повторял из динамика: "Динь-динь, я пришла. Динь-динь, я..."
- Вы кого-то ждете? - прошептала Маша.
- Я и тебя не ждал,- ответил Павел, приникая к глазку,- А ты почему шепчешь?
В коридоре пока никого не было.
- Мало ли,- пожала она плечами,- Дядя Дима Дюков всех так боится в последние дни! Чуть ли зубами не стучит от страха! Но каждое утро выходит из дому по делам, а возвращается всегда в другой одежде. Какие-то следы заметает. Мама говорит, что он хочет улететь в Америку, но боится самолетов. Думает уехать в Украину и оттуда лететь. В Украине самолеты другие?
Павел выглянул в коридор. За дверью тамбура стояла томительная тишина. Наконец кто-то застучал кулаком в дверь.
- Девочка! - послышался знакомый голос.- Милиция! Открой дверь! Мы знаем, что ты в квартире!
- Вот.- Маша щелкнула кнопкой, и Павел увидел на крохотном мониторе гостей. У двери стоял Бабич. Его сопровождали трое милиционеров с автоматами на плечах. За ними застыли двое зевающих верзил из "БМВ". В руках у одного из них была болгарка.
- Открывать? - спросила Маша.
- Ни в коем случае! - метнулся в комнату Павел.- Время потянуть можешь?
- Могу,- твердо кивнула девочка.- А вы меня потом спасете от этих дядей?
- Если дверь не откроешь, спасу непременно! - откликнулся Павел.
Ему потребовалось полминуты. Сумки были собраны с вечера, оставалось только выплюнуть зубную пасту, натянуть ботинки, бейсболку и ветровку. Еще полминуты Павел ловил тезку, который вдруг отказался покидать уютную квартирку, но все-таки был пойман и засунут в клетку вместе с куском копченой колбасы, в которую зверь тут же с урчанием и вцепился.
- Прости, брат Дюков, что не убрал за собой постель,- с сожалением вздохнул Павел и вышел в коридор.
- А вы правда дядя милиционер? - попискивала в дверь Маша.- А то папа Дима не велел никому открывать, тем более милиционерам. Они самые опасные!
- Я не опасный милиционер! - надрывался с той стороны Бабич.
- А как я могу проверить, что вы не опасный? - гундосила Маша.
- Ну елки-палки! - с раздражением глотал матюги Бабич.
Павел присел возле одной из соседских дверей. Замок был несложным. Хватило кривого гвоздя и десяти секунд, чтобы дверь открылась.
- Позвонить,- прошептал Павел Маше.
- Я сейчас папе позвоню и спрошу, открывать вам или нет! - пропищала девчонка в дверь.
- Ты ему скажи, что у нас болгарка и через минуту мы будем вскрывать его гнездышко, как консерву! - заорал Бабич.
- Тихо! - процедил Павел, подталкивая девчонку в чужую квартиру.- Что, и вправду папа?
- Нет,- вздохнула Маша,- Но Дюков хороший. Жалко, что слабохарактерный. Из него получился бы папка. Мамка его любит.
- А из меня? - поинтересовался Павел, оглядываясь. Квартира была уже явно куплена, но ремонт еще не начинался, хотя и плитка, и ламинат лежали на бетонной стяжке штабелями. К счастью, на окнах решеток пока не было.
- Из тебя? - Девчонка случайно перешла на "ты", но тут же поправилась, прыснула и прищурилась,- Не-а! Точнее, получится, но не папка. Точнее, для меня не папка!
- Ты что? - нахмурился Павел, ставя на подоконник клетку с урчащим зверем,- Совсем не боишься опасных милиционеров?
- С вами - совсем! - заискрилась в улыбке Маша.
- Ну хоть какая-то от меня польза,- пробурчал Павел и спрыгнул с подоконника в бурьян. Напротив строился следующий дом, мусор и грязь отсекал кривой забор, но парой десятков метров между забором и домом безраздельно владели крапива и лебеда.
- Прыгай! - приказал Павел девчонке, поймав клетку с котом, который продолжал вгрызаться в колбасу даже в полете.
- Сейчас.- Она скорчилась на подоконнике.- Окно закрою за собой.
Миновав два десятка лоджий по бетонной отмостке,
Павел выглянул из-за угла - наряд не был выставлен и здесь. Зато у подъезда Дюкова стояли три милицейских машины и курили с десяток бойцов в шлемах и бронежилетах. Маша коснулась пальцами его запястья:
- Я правда совсем не боюсь, но можно, чтобы мне совсем-совсем-совсем не бояться, я буду вас за руку держать?
32
С девчонками Павлу повезло. Или, точнее, повезло с одной девчонкой, которую звали Мариной и которая оказалась в их институтской группе единственной. На самом деле в мальчиковой команде числились еще две девчонки, но одна из них пробивалась через автомобильные науки, не обращая внимания ни на что и ни на кого, а другая - Лиза - имела крепкие плечи, громовой голос и сама посматривала больше на Марину, а с ребятами предпочитала выпить водки и перекинуться в карты. В свою очередь Марина на Лизу не обращала никакого внимания, отношения с одногруппниками поддерживала ровные, да и училась ровно: прогуливала каждую третью пару - не чаще, зачеты сдавала со стандартной задержкой, задолженностей имела не больше, чем у других. Даже то, что ее, в сущности, мало интересовали машины, тем более - их двигатели и подвески, ничем не выделяло Марину из числа других студентов. Выделялась она лишь двумя особенностями. Во-первых, она была по-настоящему красива, а во-вторых, умна.
Отслужив год в армии и прокатавшись полгода на подготовительные курсы для поступления в институт, Павел все еще оставался девственником, хотя еще в школе имел достаточно возможностей для прощания с этим своим качеством. Другой вопрос, что тогда ему пришлось бы на некоторое время отвлечься или от дзюдо, или от кэндо, да и постоянная возня со всевозможными устройствами требовала его к себе постоянно. Павел посматривал на девчонок с естественным интересом, но ухаживать за ними отказывался, так что волей или неволей постепенно попал в категорию самовлюбленных эгоистов, что хотя и не уменьшало количества его воздыхательниц, но никак не продвигало его к первой возможной близости.
Возможно, природа взяла бы над ним верх и он пустился бы во все тяжкие, но занятия с Алексеем, который научил лучшего ученика справляться с головной болью и неприятными ощущениями в пальцах, неожиданно дали дополнительный эффект. Павел не только вовсе перестал испытывать даже тень дискомфорта от былых ощущений, но и научился контролировать прочие функции своего растущего организма. Хотя некоторое томление все-таки тревожило его время от времени.
В первые месяцы в институте Павел еще не успел пристроиться ни к одной спортивной секции, учеба давалась ему легко, поскольку преподаватели взялись за перелопачивание школьных знаний, которых Павел не растерял и в армии, и вот тут-то его прошлая пубертатность и нереализованная пылкость взяли реванш. Он разглядел Марину.
Нет, конечно, ей далеко было до Томки, которая являлась совершенством вплоть до едва различимой черточки, но Марина явно бы не потерялась на ее фоне. В ней было то, что называется породой, и не было того, что зачастую и привлекает в первую очередь взгляд,- смазливости, внешнего эффекта, вычурной яркости. Яркость проступала позже, когда взгляд внезапно обнаруживал классическую прямизну носа и идеальную закругленность его кончика, высоту бровей и соразмерность подбородка, полноту губ и чистоту кожи, плавность шеи и строгость силуэта груди. Марина поправляла темные, чуть рыжеватые волосы, оборачивалась на Павла, словно чувствовала его взгляд, и он успевал заметить и точную, не широкую, не узкую посаженность глаз, и легкий прищур левого, что придавало лицу едва различимую, очаровательную асимметрию, и его безупречный овал, и заливался краской после того, как Марина грозила ему пальцем.
"Шермер влюбился",- начало шелестеть в аудитории и шелестело, пока однажды на дискотеке, устроенной в рекреации пятого этажа студенческой общаги, Марина не взяла Павла за руку и не отвела его в одну из комнат женского крыла. Там Павел и стал мужчиной.
На следующий день он парил на крыльях. Жизнь, которая до последнего вечера представлялась ему бесконечной лестницей, которая не позволяла ни остановиться, ни передохнуть ни на мгновение, вдруг обратилась пропастью, но пропастью не как символом падения и смерти, а пропастью как удивительной бездной, над которой можно парить, едва взмахивая крыльями, парить и смеяться, парить и смеяться.
К действительности его вернула сама Марина. Она точно так же взяла его за руку и отвела в кафешку напротив, перейдя вместе с ним под землей томящийся в перманентной пробке Ленинградский проспект. Павел заливался смехом, говорил какие-то глупости, был по-настоящему, по-идиотски счастлив, и только вот это юношеское безумие, которое все-таки настигло его к двадцати годам, помешало ему собраться с мыслями и наговорить Марине каких-нибудь бесповоротных глупостей.
Она положила свою руку на его и прижала палец к губам. Он замолчал.
- Правильно.- Только от голоса Томки у него потом появлялась похожая дрожь,- Помолчи. Можешь дать мне слово?
- Конечно! - Его все еще несло на крыльях к огню.
- Молчи, пока я не разрешу тебе говорить.
- Сегодня или всегда? - начал дурачиться он.
- Сейчас, за этим столиком.
Павел рассмеялся, но она легонько хлопнула его по руке.
- Хорошо.- Он попытался стереть с лица улыбку, хотя окончательно она не исчезала никогда.- Не скажу ни слова.
- Отлично,- Марина погладила его ладонь и убрала руку. Как оказалось, навсегда.
Принесли какой-то коктейль. Павел потом пытался вспомнить его вкус, но так и не смог.
- Понимаешь,- она сдвинула брови,- с другим бы я не стала говорить, но ты особенный. Ага, можешь немного погордиться. И не потому особенный, что я у тебя первая, и не потому, что ты был по-настоящему хорош. Да-да, я испытала нечто. Но об этом чуть после. Может быть. Другому бы я не сказала ничего, просто посмотрела бы, как он мучается, даже смотреть не стала - я и не смотрю, собственно. Тут ведь дело в чем - ты мне не нужен.
Павел окаменел.
- Точно так.- Она вытащила тонкую сигаретку, но не стала прикуривать, переломила ее, раскрошила в салфетницу,- Сегодня особый день, а в особый день надо делать что-нибудь особенное. А не бросить ли мне курить? Решено!
Он молчал.
- Женщина смотрит на мужчину как на отца своих будущих детей. Нет,- она глотнула из трубочки,- существует масса иных примеров, одна моя знакомая вышла замуж только потому, что у ее избранника была фамилия Волконский. Она тут же его захомутала, превратилась из Гороховой в Волконскую, после чего развелась с несчастным, отхватив у него еще и часть имущества. Твоя фамилия, кстати, ей понравилась бы больше: пафоса нет, а очарования хоть отбавляй.
Павел почувствовал, что у него пересохло в горле.
- Нет, я далека от мысли, что всякая дама стремится устроить с помощью мужчины какие-то обстоятельства своей жизни,- Марина пожала плечами.- Многим присуще и чисто мужское стремление вкусить и насладиться, но пойми,- она наклонилась вперед,- жизнь коротка. Можно вкусить и насладиться, а потом сесть на сухой паек, а можно вкушать столько, насколько отпущено здоровья и молодости, и даже зрелости. Но даже и это не главное. Ты спросишь - что главное?
Павел продолжал молчать.
- Главное - надежность. Разменять крупную купюру легко, вроде бы и денег меньше не стало, но улетают они после этого не в пример быстрее. Ты думаешь, что я не хочу страсти, не хочу сердцебиения? Да я, может быть, на грани себя останавливаю, сдерживаю. И тут дело вовсе не в твоем каком-то положении, достатке, ты парень упорный, пробьешь головой стену,- тут дело во мне. Я тебя боюсь. Понимаешь?
Павел замотал головой.
- Ты - катастрофа,- прошептала Марина.- Объяснить не могу. Помнишь, такой вопрос задавали в школе: а пошел бы ты с ним в разведку? Я бы с тобой не пошла. Но не потому, что ты бы сдал. Наоборот. Я бы за тобой не успела, не выдержала, не соответствовала. Я - самка.- Она еще ниже наклонилась вперед и громко с шелестом прошептала: - Я - самка. У меня ощущения на коже. И вот от тебя у меня на коже - холод! Я могу флиртовать, могу переспать, могу даже поиграть в любовь, но позволю себя любить и, главное, позволю самой влюбиться, когда почувствую, что вот это и есть то самое - покой, тепло, радость, страсть, надежность и соразмерность со мной. Пойми!
Павел молчал.
- Пойми,- Она откинулась назад и показалась еще прекраснее.- Все девчонки разные, хотя кое в чем и почти одинаковые. Кому-то нужен папик, кому-то служка, кому-то теплый южный ветер в форточке, чтобы купюрами шелестел. Мне нужна соразмерность. Ну как брат-близнец. Как надежный контакт. Как движок, который не с полоборота на любом морозе, а который тарахтит долгие годы без надрыва, но неустанно. Нет, я не хочу сказать, что не бывает внезапной безумной любви, все под Богом ходим, но я ее не хочу. Не хочу получать удовольствие от того, что меня выколачивает об асфальт на полной скорости, когда заносит на поворотах. А с тобой я вдруг почувствовала, что близка к этому. Не хочу! Поэтому и говорю тебе сейчас об этом. Ты, конечно, можешь приклеиться и слегка затруднить мою жизнь, с чем я справлюсь, но я просто прошу тебя: отпусти! Не хочу!
Он молчал.
- Тут ведь вот еще что.- Она подперла подбородок ладонью.- Мужики же ведь слабый народ. Женщины сильнее. Именно потому что они слабые. Слабый должен постоянно жить в напряжении. Он слабый, он не рассчитывает на силу, значит: зубы стиснуть - и на волевых! А ежедневные часы у зеркала, в ванной, с утюжком, с иголкой? Да любой мужик взвыл бы через день! А женщина как солдат: надо. Поэтому она сильнее! Но у мужиков есть еще одно слабое место. Не у всяких, но про уродов и отбросы мы же не говорим? Слабое место - это то, что в штанах. Не в том плане, что силы в нем мало, а в том, что крепится оно часто напрямую к сердцу. Я, Пашка, не хочу, чтобы ты стал циником, но вот эту первую твою страсть, что мозги тебе затмила, хочу отменить. На первой близости ведь и завернуться можно, я сама едва не завернулась, но мне проще было - боль не дала, хотя кое-кого боль прочнее прочного приклепывает. Знаешь, ты меня слушай, конечно, но имей в виду, что гоню я сейчас настоящую пургу. Ты, кстати, умеешь слушать. На будущее запомни: будешь так же слушать - любая баба наполовину уже твоя. Остальное-то у тебя есть - и достоинство во всех смыслах, и внешность, и харизма. Еще вот машину крутую да черные очки - просто коза ностра!
Она засмеялась, потом резко оборвала смех и уставилась за спину Павла, где по трассе обреченно ползли предметы их студенческих буден.