- Я бы предположил, что венецианец убил Рафаэля, поскольку считал его состоящим в вашем заговоре, хотя, мне кажется, ничего подобного не было. А теперь кто-то украл тело Рафаэля и хочет заполучить меня. Вот почему я бежал, учитель. Таддеи собирался обменять меня на тело Рафаэля.
- Это к нашему делу не относится. Одно время Джустиниани был нашим посредником, а после глупой случайности, унесшей жизнь Романо, он начал давить на нас, требуя, чтобы мы принесли то, что обещали. Франческо решил, что сумеет надавить на него самого, и отправился на переговоры с Джустиниани. Надо сказать, я его отговаривал. Я знал, что такая змея, как Джустиниани, просто расхохочется от любой попытки шантажировать его. Он обожает всякие низости, ведь в них проявляется его могущество. Поэтому я с жаром отговаривал Франческо, а когда несчастный глупец отказался меня слушать, я поехал за ним, как и вы. Значит, ты знаешь, что с ним случилось и что я не мог спасти несчастного Франческо, а был вынужден бежать, спасая собственную жизнь. Но теперь я не нуждаюсь ни в каких посредниках, поскольку могу заключить сделку непосредственно с теми, кто в состоянии дать мне то, что я хочу, а я могу быть полезен им.
Они сошли с мостков и полезли по громыхающей железной лестнице, пересекли широкую улицу.
- Куда мы идем, учитель? - спросил Паскуале.
- Навестить моих друзей. Возможно, ты им поможешь. А они, в свою очередь… мы посмотрим, ладно, Паскуалино?
Россо вел Паскуале по узкой улице, которая поднималась на крутой холм, оставляя позади высокие красивые дома, выходящие на берег Арно. По склону холма раскинулся дощатый квартал ciompi, тесно прижатые друг к другу темные силуэты на темной земле. Блеснуло несколько огней. Булыжники мостовых сменились грязью. В холодном ночном воздухе стоял острый запах гари, перебивающий жестокую вонь сточной канавы, с бульканьем несущей свои воды по центру улицы.
Паскуале остановился:
- А ваши друзья случайно не испанцы, учитель? Если да, я, пожалуй, дальше не пойду.
- Вот и благодарность за всю мою помощь!
- Миллион благодарностей за вашу помощь, учитель, но я не хочу в этом участвовать.
Россо засмеялся:
- Но ты уже участвуешь, Паскуалино. Кроме того, я знаю то, что хочешь знать ты. Например, где твой приятель Никколо Макиавелли. Разве ты не хочешь снова его увидеть?
Когда Паскуале попытался бежать, Россо схватил его за руку и сумел уронить в грязь. Паскуале от неожиданности растерялся. Он был сильнее учителя, но это сражение он проиграл. Обезьяна заверещала, взволнованно пошарила по груди Паскуале, по его разорванному камзолу, коснулась лица жесткими мозолистыми пальцами. Паскуале успокоил животное и медленно поднялся на ноги.
- В этом не было необходимости, - сказал он.
- Я знаю, что ты собираешься сказать, Паскуалино. Что я предатель, якшающийся с врагами государства. Но на самом деле это не так. Кстати, с того самого момента, как мы перешли мост, за нами следят. Я спас тебе жизнь. Если бы ты побежал, они наверняка убили бы тебя.
- Если вас поймают, повесят как предателя. Учитель, как вы могли об этом не подумать!
- Для художников настали тяжелые времена, Паскуалино. Нам приходится находить покровительство везде, где только возможно. И не имеет значения, кто твои покровители, важно только искусство, которому мы служим на их деньги. А я устал, Паскуалино, устал расписывать горшки и карнавальные маски, рисовать гнусные картинки для распутных торговцев и их тупых жен. Я знаю, я способен на великие полотна, и мне необходимы нормальные условия, чтобы их писать. Многие из нашего Братства бежали во Францию в поисках поддержки, но даже там механики выходят на передний план, вытесняют хорошее искусство дурными репродукциями. А Испания пока еще наш друг. И ее королевское семейство так многочисленно, столько принцев и принцесс, которые хотят выказать себя лучшими покровителями и знатоками искусства, чем их соседи, и так мечтают прославить себя выполненными по их заказу великими полотнами. Ах да, я забыл, ты считаешь, что сумеешь работать без всякого дохода, а жить, питаясь воздухом, надо полагать.
- Не надо, учитель, меня больше не трогают ваши насмешки.
Россо, кажется, не услышал Паскуале. Он негромко проговорил:
- Смотри, посмотри туда, полюбуйся на их работу. Какое потрясающее адское освещение! Я напишу такую картину…
Они уже поднялись высоко над Арно. Наползающие друг на друга крыши кривых домишек ciompi стекали с холма к реке. Понте-Веккьо до сих пор пылал, узкая, но яркая полоска огня. Река по обеим сторонам от моста сделалась лентой расплавленной меди, расплавленной бронзы, отблески пожара жили на ее лениво движущейся поверхности. За рекой щетинился башнями город: залитый светом купол Дуомо, башни и шпили дворцов и церквей, башня Великого Механика с разбросанными в беспорядке освещенными окошками и венцом красных и зеленых сигнальных огней. Звуки доносились сюда слабо, отдаленный гул, перемежаемый грохотом пушек.
- Там внизу умирают люди, - сказал Паскуале.
Но вид был прекрасен, от него веяло непонятным радостным воодушевлением. Паскуале видел снопы искр, взлетающие от горящих зданий на мосту, они угасали, поднимаясь, словно перевернутый символ долгого падения мятежной толпы.
Россо догадался о смешанных чувствах своего ученика.
- А мы поднялись надо всем этим, - сказал он. - Катастрофа всегда впечатляет с расстояния, а, Паскуалино? Битва - лучшая тема для картины, когда весь конфликт разрешается за какой-то один отчаянный час. Жизнь и смерть, тесно сплетенные в поединке.
- Я никогда не забуду чудесные времена, когда мы спорили по теории живописи, учитель. Сколько нам еще подниматься?
- Нисколько, мы уже пришли. Поэтому и остановились, - объявил Россо. Он подошел к двери хижины, добавив: - Прости, Паскуалино, - затем распахнул дверь и толкнул Паскуале через порог.
8
Как только Паскуале оказался в хижине, к нему подскочил человек. Юного художника грубо сбили на землю и набросили на голову мешок, от которого несло сырой землей. Он попытался встать, но человек уперся в него коленом и связал ему руки за спиной, прежде чем поставить на ноги. Затем мешок сняли, и Паскуале увидел Никколо Макиавелли.
Журналист качался в воздухе (его ноги на пядь не доставали до грязного пола), подвешенный за руки на веревке, пропущенной над потолочной балкой. Это была примитивная версия пыточного орудия, применявшегося тайной полицией: strappado. Звероподобный детина потянул за свободный конец веревки и поднял Никколо немного выше.
Никколо застонал, и Паскуале закричал вместе с ним. Затем чья-то рука зажала ему рот, и он пролетел через всю комнату.
Одна-единственная комната, вот и все, что было в этой лачуге под крышей, залатанной ветвями утесника, чтобы дождь не просачивался сквозь щели. Два человека сидели на скамье, придвинутой к жалкому костерку из сухого дерна и щепок, который испускал струйку сладковатого дыма. На одном был темный домотканый балахон, подвязанный веревкой, - брат доминиканец. Он был молод, полноват, с выбритой головой, с мелкими чертами, стянутыми к центру мягкого луноподобного лица. Второй улыбнулся Паскуале, и сердце молодого художника замерло от страха, потому что он узнал этого человека. Бывший любовник Великого Механика, Салаи.
Поворачиваясь на веревке, Никколо произнес:
- Будь осторожен, Паскуале!
Россо протиснулся в дверь лачуги, таща за собой обезьяну. Паскуале отвернулся от негодяя, связавшего ему руки, и обратился к учителю, предлагая ему сразу положить конец всему происходящему. Россо еще раз обернул обезьянью цепочку вокруг кисти, дал макаке виноградину и сказал, не поднимая головы:
- Я ничего не могу для тебя сделать, Паскуале.
Салаи издевательски зааплодировал.
Никколо снова вскрикнул, когда его подняли еще на пядь над грязным полом. Детина, тянувший его, был крупнее, чем кто-либо, кого доводилось встречать Паскуале, с щетиной на голове и повязкой на глазу, за поясом у него торчал нож с изогнутым зазубренным лезвием.
Брат доминиканец произнес:
- О, пока еще рано кричать, синьор Макиавелли. Мы даже не начали.
- Крыша слишком низкая для настоящего strappado, так что, считай, тебе повезло, журналист, - сказал Салаи и подмигнул Паскуале. - Знаешь, как это действует?
Паскуале знал, как это действует. Он однажды делал зарисовки во время допроса какого-то савонаролиста по поводу листовки, в которой порицалась политика Синьории. И еще он помнил игру, в которую часто играл ребенком: болтался на дереве в оливковой роще отца, упорно дожидаясь, пока острыми иголками заколет руки и плечи, пока заболят кисти и начнут гореть пальцы, пока вес собственного тела сделается невыносимым, а затем наступит благословенное облегчение, когда он спрыгнет, и чудесное ощущение того, как он кувыркается и кувыркается по душистой, выгоревшей за лето траве. Он подумал, каково же это, если облегчение не наступит, и отвернулся от висящего Никколо, смущенный и разозленный.
- Я расскажу, как это однажды было со мной, - продолжил Салаи. - Тебя поднимают, а затем веревку резко отпускают. Ты падаешь, но падаешь не до конца, от резкой остановки руки едва не выходят из суставов. А затем тебя снова поднимают. Они делают так четыре раза, прежде чем задать вопрос, и к этому моменту ты уже готов говорить.
Россо осмелился сделать пару шагов по комнате, ведя за собой обезьяну. Он заметил:
- Ты, конечно же, заговорил.
Никколо поднял голову и произнес:
- Конечно заговорил. - Его бледное лицо блестело от пота.
Салаи захохотал. Он чувствовал себя как дома в этой лачуге с ее дымным спертым воздухом, земляным полом, устланным грязным тростником, в котором шуршали жуки, крупные, словно мыши. Он был одет элегантно, как всегда: в плаще из черной голландской материи, завязанном алым шнурком, в тунике красного шелка, которая, должно быть, стоила годового дохода десяти ciompi и скрывала, хотя и не вполне, его брюшко, в алых штанах с набитым на фламандский манер гульфиком и черных чулках на полных ногах.
Он сказал:
- Конечно, я заговорил. Я визжал, как резаная свинья. А как иначе? Я рассказал им кое-что похожее на правду, и, хотя имена были другие, они схватили нужное число людей. Которые, поскольку были ни в чем не виновны, отстаивали свою невиновность даже под пыткой, отчего их вина казалась очевидной. - Он открыл серебряную коробочку и взял из нее кубик марокканского желе, обвалянного в сахарной пудре. Положил конфетку в рот и причмокнул розовыми губами. - Пора уже прекращать весь этот фарс, Перлата, - обратился он к брату, - чем скорее я выберусь из этой блошиной норы, тем лучше.
- Я согласен. Ради бога, опустите меня. Зачем вы это делаете? - воскликнул Никколо.
Юный брат, фра Перлата, ответил:
- Ради бога, разумеется. В таком деле нельзя спешить.
- Ради бога! - засмеялся Россо.
Фра Перлата велел спокойно:
- Проверь сумку своего ученика. Посмотри, есть ли она при нем.
- Я сделал все, что вы просили, - запротестовал Россо. - И даже сверх того.
- И ты сделаешь и это, - сказал брат Перлата.
- Прости меня, Паскуале, - произнес Россо, расстегнул пряжку на сумке Паскуале и осмотрел ее содержимое и объявил: - Здесь этого нет.
- Ясное дело, нет, - сказал Салаи. - Вы думаете, он стал бы носить это с собой, если бы хотел сохранить?
Паскуале обратился к Россо:
- Учитель, я с трудом верю собственным глазам. Вы действительно очень нуждаетесь в покровителе. Я просто поражен.
Теперь он понимал, почему Россо всю дорогу вверх по склону вел себя так легкомысленно: таким способом Россо, как правило искренний, обычно прикрывал ложь, неблаговидный поступок, предательство.
- Ты влез в это дело по своей собственной воле, Паскуалино. Расскажи им, что они хотят знать, и они отпустят тебя и Макиавелли. Я клянусь, - проговорил Россо.
- Будь осторожен в словах, - вставил Никколо и застонал, потому что громила поддернул его снова.
Салаи от нетерпения издал губами непристойный звук.
- Хватит сантиментов. Надо узнать, что эти дураки сделали с вещицей, и закончим на этом. Я сейчас нагрею на огне нож и все выясню, вместо того чтобы смотреть, как он тут вертится, словно паук. У меня голова кружится!
Фра Перлата сказал:
- Прошу вас, синьор Капротти, наберитесь терпения. Когда у нас будут доказательства, вы получите свое вознаграждение.
Он был главный в этой комнате, этот полный молодой монах, мягкие манеры плохо скрывали его фанатизм, так острый меч не спрятать в лайковых ножнах. Было очевидно, кто он такой, ведь и сам Савонарола был доминиканцем и медленно умирал, как говорили, в каком-то доминиканском монастыре в Севилье. Ходили слухи, что рак лишил Савонаролу голоса, его инструмента, который когда-то до основания потряс Флоренцию, но даже на смертном одре он строчил бесконечным потоком трактаты, письма, проповеди и памфлеты на тему приближения великих времен, когда чистые сердцем будут живыми взяты на Небеса, а грешники останутся, чтобы воевать с Антихристом. Фра Перлата был одним из рядовых сподвижников в этом святом деле.
Что касается громилы, который подтягивал Никколо, и негодяя, который связал Паскуале, не имело значения, кто они такие: верные последователи Савонаролы или же безмозглые наемники. Скорее последнее: оба походили на пруссаков, а не на испанцев. Может быть, ландскнехты, целые толпы их искали работу после того, как Лютер был схвачен, допрошен и повешен силами Рима, но это действительно не имело значения, потому что они были здесь просто для того, чтобы причинять Паскуале и Никколо боль, пока те не заговорят. В этом состояла их задача.
- Все, что нам следует сделать, - пощекотать как следует этих двоих, - сказал Салаи. - К чему разводить все эти церемонии?
- Самое главное - освобождение Священного Города, - возразил брат Перлата. - Время настает. Нам необходимо соблюдать положенный порядок.
- Несколько ciompi - еще не Священные Легионы Господа! - насмешливо возразил Салаи.
- Нам не дано знать, как проявится воля Господа, - заявил брат.
- Надо полагать, пути его неисповедимы, - сказал Салаи, отправляя в рот еще один припудренный сахаром кусочек и громко жуя. - Конечно, он может использовать этого болвана художника в качестве корабля, который принесет обратно то, что принадлежит нам по праву, а обезьяну - как вестника наших неудач. Россо, что скажешь? Не прикончить ли мне этого блохастого негодяя? Я, разумеется, имею в виду обезьяну, а не твоего ученика.
Россо, немного воспрянувший духом, сказал:
- Прости его, Господи. Он не ведал, что творил.
Макака сидела рядом с Россо, сложив руки на макушке и исподлобья поглядывая на Паскуале, словно дитя. Паскуале улыбнулся животному, вспомнив, как научил Фердинанда срывать виноград с избранных лоз в саду монастыря Санта-Кроче. Фердинанд был умница, он ничего не забывал. Но ему не подать знака, поскольку руки туго стянуты за спиной.
- В Пруссии сжигают собак, чей лай, по мнению суда, вызвал грозу, - заметил Салаи.
Фра Перлата обратился к Паскуале:
- Ты знаешь, что нам нужно. Где это?
- У синьора Таддеи.
- Тебе же хуже, если это так, - сказал Салаи.
Фра Перлата заговорил:
- Прошу вас, сохраняйте спокойствие. Я сам все выясню. - Он поднялся, отряхнув подол рясы, и велел громиле поднять Никколо выше.
Никколо, когда его поддернули вверх, издал жуткий звук, он совершенно не походил на человеческий стон. Паскуале тоже закричал и дернулся, когда фра Перлата положил руку ему на плечо.
Брат сказал:
- Твой друг висит так уже довольно долго, тебе так не кажется? Еще немного, и он останется калекой на всю жизнь. Он даже не сможет больше писать. Помоги ему. Скажи нам правду и не пытайся солгать. В доме синьора Таддеи у нас свой человек, твоему другу будет очень плохо, если ты солжешь.
- Если вы имеете в виду сигнальщика, он под арестом, - ответил Паскуале.
- Я знаю о сигнальщике, но он не был посвящен в наши дела. Откуда бы нам знать, куда тебя повезут, Паскуале, если бы нам не сообщили? А теперь подумай как следует и говори.
Паскуале быстро произнес:
- Синьор Таддеи забрал коробку. Она у него. Прости, Никколо, я должен сказать им. Прости меня.
Никколо покачал головой из стороны в сторону:
- Не надо.
Салаи захихикал:
- Коробка? Ты думаешь, нас волнует подобная ерунда? Она годится, чтобы делать грязные картинки, но не для того, чтобы воевать.
- Успокойтесь, синьор! - сказал фра Перлата. - Мы отпустим его веревку, прежде чем снова спросить.
Салаи возразил:
- Я же сказал, одного падения мало. Крестьяне строят свои норы совершенно неподходящими для пыток, на самом деле я удивлен, что балка до сих пор не развалилась надвое. Если вы действительно хотите сделать ему больно, повисните у него на ногах. Ведь здесь все дело в весе. Мы становимся тяжелее в тот миг, когда перестаем падать, старик как-то раз объяснял мне это. А может, мне лучше проковырять в них несколько дырочек, а? А может, резать парню пальцы, сустав за суставом. Художники любят свои пальчики почти так же сильно, как и музыканты.
- Уберите свой нож. Мы здесь представляем Бога, - вмешался брат Перлата.
- Этот маленький ножичек? Да ведь его и оружием-то нельзя назвать, - удивился Салаи.
- Можете убить меня, потому что, если вам нужна не коробка, у меня больше ничего нет, - сказал Паскуале.
- О, у тебя есть кое-что, - возразил Салаи. - Летающая игрушка. Ты подобрал ее у тела Романо, в сигнальной башне.
Никколо засмеялся.
- Тише! - крикнул фра Перлата, его голос зазвенел под низким потолком.
Фердинанд посмотрел на него с мимолетным интересом, затем зевнул, продемонстрировав ребристую глотку цвета сырой печенки и крепкие желтые зубы.
Салаи лениво протянул:
- Не грози мне, монах. Мы с тобой заодно, я хочу помочь тебе. Верь мне, у меня имеется опыт в подобных делах, и strappado здесь не поможет. Кроме того, даже если оно заставит их разговориться, они могут не сказать правды. Я же не сказал, несмотря ни на что.
- Так вы хотите игрушку?! - закричал Паскуале. - Я могу отвести вас туда, где она осталась! - Он будто воочию увидел ее на миг, на заваленном бумагами письменном столе Никколо, лежащую на кипе исписанных листов, едва заметную в слабом свете.
- Не надо, Паскуале. Они все равно убьют нас, - попытался остановить его Никколо.
- Отлично, художник. Но никто тебе не поверит, пока мы не испытаем тебя. В конце концов, должны же мы позабавиться, - усмехнулся Салаи.
- Оставьте это, - сказал Россо. - Прекратите все! Я знаю, когда он лжет, сейчас он говорит правду.
Салаи, оскалясь, повернулся к нему:
- Ты ничего в этом не понимаешь. Это все твоя обезьяна, это она потеряла вещицу.
Внезапно Паскуале понял, отчего погиб Джулио Романо, понял, почему его тело оказалось запертым внутри башни, где не было других людей. Они с Никколо бились над разгадкой, и теперь она оказалась у него в руках, но была бесполезна. Это просто смешно!
- Видите, как он над нами потешается! - заметил Салаи. - Немного крови, и правда выйдет наружу. Ты боишься крови, монах?