- Вы знаете, что я искушен в медицине. Но я все хочу сделать как следует.
- Может быть, ты имеешь в виду научный подход? Даже в пыточном деле есть свои механики. Действенней всего боль от ножа. Нож мучает медленно, утонченно, в отличие от strappado. Боль не прекращается. Каждый порез работает, боль нарастает все время. Он довольно милый мальчик, может, мне отрезать ему ухо, по кусочкам, а?
- Придержи язык, Салаи. - Никколо пришлось облизнуть губы, чтобы расклеить их, и каждое его слово прерывалось вдохом. - Я уверен, ты всего-навсего хвастливый болтун. И даже не очень хороший. Если хочешь сделать мне больно, попробуй снять с меня кожу.
- Спустите его, - холодно произнес Салаи, - посмотрим. Нет, монах. Сначала мы попробуем по-моему.
- Ты не посмеешь, Салаи, - сказал Никколо и напрягся, когда Салаи приложил лезвие ножа к повязке на ране, куда попала пистолетная пуля.
Россо заговорил срывающимся голосом:
- Скажи им, что они хотят, Паскуале. Тебе от этого хуже не станет, зато ты спасешь друга.
Паскуале, на миг ставший центром всеобщего внимания, почувствовал себя странно собранным. Он посмотрел прямо на Салаи и произнес:
- Я же уже сказал, игрушка у меня в надежном месте. Только тронь его, и я больше ничего не скажу.
- Так уж и не скажешь, - возразил Салаи и погрузил кончик лезвия в напрягшиеся мышцы бедра Никколо. - Говори правду, художник.
Россо закричал:
- Ради бога, Салаи! Дай Паскуале сказать!
Паскуале прикусил губу, чтобы тоже не закричать, рот заполнился его собственной солоноватой кровью. Он сплюнул ее на солому, и наемник слегка ударил его по голове.
Никколо ухмыльнулся Салаи, будто оскалившийся череп.
- Это лучшее, на что ты способен?
- Нет, самое жалкое, - ответил Салаи и со смехом снова ткнул его ножом.
- Оставь его в покое!
- Убери руки!
Сначала Россо, а затем фра Перлата закричали. Россо выхватил кинжал. Обезьяна начала вырываться из рук хозяина, не сводя глаз с Паскуале.
Салаи снова засмеялся, отошел, чтобы все в комнате видели его. Он поднял окровавленный нож и облизнул лезвие, ухмыляясь.
Никколо застонал и выговорил:
- Убейте меня за правду. Вы же видите, что мальчик не лжет.
Салаи пожал плечами и поднял нож. Россо закричал, обезьяна вырвалась и странным боковым прыжком набросилась на негодяя, который держал Паскуале. Человек и обезьяна сцепились, а Никколо упал, поскольку дюжий наемник, держащий веревку, оттащил обезьяну от своего товарища, схватив за переднюю и заднюю лапы, и швырнул через всю комнату, прежде чем животное успело вцепиться в него зубами. Обезьяна подскочила, вереща от ярости и колотя по соломе всеми четырьмя лапами. Брат Перлата велел Россо успокоить макаку, склонился над Никколо и быстро осмотрел его раны.
Салаи выкрикивал оскорбления в адрес Россо. Его кудрявая шевелюра вздрагивала над круглым покрасневшим лицом. Когда он выговорился, фра Перлата сказал:
- Вы причинили достаточно вреда. Это вам не игра.
- Ничего этого было не нужно. Ничего! - воскликнул Россо.
Салаи засмеялся:
- Я убью тебя, Россо. Клянусь.
Фра Перлата повернулся и тихо заговорил:
- Это все дело, угодное Богу. Вы все обязаны понимать, зачем мы здесь. Настали последние времена, несущие беды, горькие, как блюдо полыни, и перемены, неумолимые, как мельничное колесо, мелющее муку мудрости. Флоренция, по плану Господа, является центром Италии, как уже совсем скоро станет ясно. Ею должно править Священное Слово, иначе меч падет на нее. Нужно покаяться, пока еще есть время. Нужно одеться в белые одежды раскаявшихся, но медлить нельзя, ибо скоро станет поздно для покаяний. Вы все понимаете?
- Я вам пока еще нужен, - заявил Салаи. - Не забывайте об этом.
- Я ничего не забываю, - ответил брат. Он велел здоровому детине позаботиться о Никколо, а сам прошел через комнату и приблизил круглое лицо к лицу Паскуале. От него несло луком. - Я ничего не забываю и, по милости Господней, вижу то, что мне нужно видеть. Посмотри мне в глаза, мальчик, и отвечай, иначе мы продолжим то, что начали.
Паскуале видел, как кровь струится из раненой ноги Никколо и пачкает кисти его скрученных за спиной рук. Фра Перлата вцепился в его лицо пальцами с острыми ногтями, заставляя Паскуале глядеть ему в глаза.
Паскуале проговорил:
- У меня есть то, что вам нужно. Я могу вас отвести прямо туда.
Здоровяк промыл раны Никколо соленой водой и перевязал полосками ткани, вырванной из его рубахи. Брат Перлата проверил его работу и сказал Никколо, что теперь воля Божья, будет ли он жить или умрет, затем приказал Россо успокоить обезьяну. Салаи сказал, что знает быстрый способ, и в свою очередь получил приказ успокоиться. Брат савонаролист делал все, что в его силах, Паскуале видел это, скрывая свой гнев за решимостью и деятельностью. Никколо связали веревкой, на которой он висел, четыре раза обкрутив ее вокруг его тела и перевязанной ноги, затем перерезали путы, стягивавшие его лодыжки. Макиавелли и его юного друга вывели наружу и повели вниз по грязному переулку туда, где ждала запряженная лошадьми повозка.
Ехали недолго, но каждый ухаб на дороге причинял боль ноге Никколо и вызывал его болезненный крик. Он лежал поперек скамьи, Паскуале сидел на другой между фра Перлата и Салаи, который чистил свои безукоризненные ногти лезвием ножа, не обращая внимания на тряску. Два наемника и Россо с обезьяной ехали вместе с возницей. Окна экипажа были задернуты занавесками, и Паскуале не видел, в каком направлении их везут, но в какой-то миг шум толпы усилился, затем прошел мимо и затих позади, поэтому он понял, что они не станут пересекать Арно ни по одному из мостов.
Очень скоро выяснилось, что он прав. Экипаж остановился, наемники выволокли их с Никколо наружу. Они стояли рядом с новыми доками. Здоровяк перебросил Никколо через плечо, словно мешок, а фра Перлата схватил Паскуале за локоть и пошел вместе с ним вниз на каменный причал, у которого на темной глади реки покачивался паром.
Савонаролисты захватили его. На палубе лежал в луже собственной крови мертвый человек, лица команды были закрыты шарфами.
Паром отчалил тотчас же. Пар валил из вентилей его котла, гребное колесо, тяжело скрежеща деревянными перемычками, взбивало воду в кремовую пену. Паром шел боком к течению, двигаясь к дальнему краю целой череды запруд и порогов, сдерживающих поток прорезанной каналами реки.
Стоял жуткий холод. Вниз по течению, за новыми доками, где над судами поменьше нависала океанская maona, вода разливалась темным зеркалом под небом, усеянным яркими морозными звездами. Вверх по течению под покрывалом дыма лежала Флоренция. То был дым не от мануфактур, а от множества пожаров. Огонь до сих пор освещал арку Понте Веккьо, огни пылали вдоль берега, от которого только что отвалил паром. Город по другую сторону реки был темен и тих, если не считать подмигивания сигнальных огней. Паскуале услышал, как муниципальные часы на башне церкви Санта-Тринита пробили четыре раза.
Он сидел с Никколо Макиавелли, растирая журналисту руки.
- Никогда не думал, что снова придется болтаться на веревке, - угрюмо усмехаясь, сказал Никколо, - но я рад, что сумел перенести это достаточно стойко. Тысячу благодарностей, Паскуале, мои руки снова что-то ощущают там, где ты разогнал по жилам кровь. Создается впечатление, что кровь является переносчиком боли, ведь нам всегда больно, когда она вытекает, а сейчас мне больно, когда она возвращается на свое привычное место.
- Если бы я мог излечить рану, которую нанес вам Салаи.
- После его вмешательства нога болит не сильнее, чем болела, когда в нее попала пуля от пистолета.
- Как вы здесь оказались, Никколо? Савонаролисты схватили вас у палаццо?
- Вовсе нет. Это дело рук людей Джустиниани. Я узнал их по белым маскам и ядовитому пару. Они затащили меня в экипаж, но его остановили на мосту, и они были разбиты. Я решил, что спасся, но меня пересадили в другой экипаж и доставили пред ясные очи Перлаты и Салаи.
- Люди Джустиниани и савонаролисты готовы перегрызть друг другу глотки, хотя и работают на одного хозяина.
- Джустиниани не работает на испанцев, Паскуале, он хочет денег, которые сможет получить от продажи изобретения. А савонаролисты делают это, чтобы свергнуть правительство Флоренции и спасти нас всех ради любви Господа нашего. А ты, Паскуале?
- Со мной все было наоборот. Меня предал синьор Таддеи, который получил анонимное послание с требованием обменять меня на тело Рафаэля.
- Тело Рафаэля похитили? Интересно, зачем?
- Если тело не вернут, начнется война между Римом и Флоренцией.
- А, понимаю. А победителем окажется Испания.
- Так сказал синьор Таддеи.
- Он патриот.
- Больше всего он деловой человек, - горько заметил Паскуале.
- Одно другому не мешает. А то, что было взято, не хочу говорить о нем здесь, жаждут заполучить и савонаролисты, и Джустиниани. Одни, чтобы отдать испанцам, другой - чтобы продать.
Паскуале пересказал, что говорил ему Россо о роли Джустиниани, служившего посредником погибшим художникам. Никколо засмеялся и сказал, что теперь ему совершенно ясно, почему искомое ищут с таким рвением.
Одна мысль не давала покоя Паскуале.
- Но еще существуют картинки, сделанные прибором Великого Механика, который использовал Джулио Романо, чтобы скопировать записи Великого Механика о летающей лодке. Этот механизм, Никколо, улавливает свет и точно запечатлевает его. Почерневшее стекло, которое я получил от Баверио, и есть такая картинка, и еще та картина, которую я вытащил из камина Джустиниани.
- Разве ты не помнишь сигнальную башню, Паскуале? Думай. Что ты видел, кроме тела?
- Открытое окно.
- Да. Еще?
- Стекло под ним.
- Да. Но окно не было разбито, кроме того, стекло было черным.
Паскуале вспомнил пластинку стекла, которую отдал ему Баверио, почерневшую из-за того, что ее вытащили на свет, и понял. Стекло было остатками светокопии записей Великого Механика. Осталась только модель. Он спросил:
- Что с нами будет, Никколо?
- Савонаролисты славятся тем, что не убивают без причины. Если дать им то, что они хотят получить, они могут отпустить нас. Они же, в конце концов, верят, что все делается по Промыслу Божьему. Если они победят, тогда все снова будет так, как было в короткое правление Савонаролы. Благословенные толпы юнцов будут болтаться по улицам Флоренции, распевая гимны и выискивая грех повсюду: в коробочке румян и в картине, в шахматной доске и любом механическом приборе - и закидывая камнями все, что окажется недостаточно добродетельным. Будут посты и живые картины и еще огромные очистительные костры. Савонаролисты мечтают о простом и чистом мире, Паскуале, где все люди полностью посвящают себя Христу, вне зависимости от того, нравится им это или нет. Но их планы зиждятся на уверенности, что Бог напрямую говорит с Савонаролой, а я в этом сомневаюсь, хотя многие во Флоренции разделяют подобное мнение.
- Да, но я не верю Салаи. Я бы убил его, если бы смог.
- Многие пытались, а он жив. Не надо недооценивать его, Паскуале.
Брат Перлата разговаривал с одним из савонаролистов, захвативших паром. Паскуале уловил несколько слов, донесенных пронизывающим ветром, дующим над пыхтящим паромом. Что-то о пожаре, о последних временах, о справедливости. Без сомнений, именно это они обещали ciompi, Небесный суд здесь и сейчас, на земле, но Паскуале казалось, что и на Небесах справедливость восторжествует нескоро, и он поделился этими мыслями с Никколо.
- Это верно, что мы опутаны нитями греха, но мы все время должны надеяться, Паскуале. Без надежды остается только отчаяние, а где отчаяние, там зло. Если Бог станет нашим другом, есть надежда на спасение. Савонаролисты обещают его, но оно не в их силах. Смотри-ка, мы направляемся к берегу.
Котлы паромной машины Хироу перешли на высокую ноту, тоненький свист, едва воспринимаемый ухом. Гребное колесо завертелось быстрее, забрызгивая палубу холодными каплями воды. Паром подходил к берегу, направляясь в тихие воды вдоль кромки реки, собираясь причалить у подножия городской стены в самом устье. Голова мертвого паромщика болталась из стороны в сторону от вибрации. Его глаза блестели в лунном свете, невидящие и бессмысленные. "Смерть из всех нас делает глупцов", - подумал Паскуале.
Почти все савонаролисты выстроились вдоль обращенного к берегу борта, голый каменистый берег щетинился мушкетами и ружьями. Паскуале окликнул громилу и спросил, будет ли заваруха, тот ухмыльнулся в ответ и провел по горлу большим пальцем.
Россо оттолкнулся от перил, на которые опирался все время, глядя на горящую Флоренцию, и сказал:
- Сейчас мы враги собственного города.
Обезьяна рядом с ним ерзала и дергала цепочку. Макака ненавидела воду, ей было страшно и неуютно на маленьком пароме.
- Вы знаете, что за дорогу вы избрали, - пожал плечами Паскуале. - Надеюсь увидеть ваши картины, учитель, когда вы получите свой заказ.
- Не знаю, смогу ли я снова рисовать, - признался Россо. - Какое скверное дело, Паскуалино. Ты должен меня ненавидеть, и я не виню тебя. Я свалял дурака.
- Всегда возможно искупление, - заметил Никколо.
- Всем молчать! - приказал один из савонаролистов с закрытым лицом. - Делайте, что вам приказывают. Все вы.
Берег неожиданно осветился, стала видна нависающая над ним городская стена. На вершине ближайшей башни замигали зеленые и красные огни. Паром шел в узкий пролив, ведущий обратно к берегу у городской стены, сражаясь с течением. Когда он был уже рядом со входом в пролив, стало светло: небо осветили ракеты.
Сначала Паскуале решил, что это сигнал, поданный с побережья другими савонаролистами. Но ракеты взлетали и взлетали, быстро взмывая в ночь и осыпаясь на вершине своего подъема белыми искрами. Паскуале вспомнил людей Джустиниани, стреляющих ракетами по взбудораженной толпе на площади Синьории. Дым поднялся над черной рекой, приглушая яркое свечение взрывающихся ракет. Савонаролисты принялись стрелять в дым, в ответ засверкали алые вспышки мушкетов.
Фердинанд обезумел от шума, он бился в узком пространстве, насколько позволяла ему цепь. Россо взмахнул рукой, и в тот же миг обезьяна освободилась от цепочки, точнее, Россо выпустил ее. Макака помчалась вперед на нос, за виноградиной, которую кинул туда Россо. Громила наемник и Салаи, выхвативший меч, двинулись на животное с двух сторон, но Фердинанд увернулся от них обоих, вскочив на одну из веревочных лесенок, болтающихся на трубе парома.
Россо обеими руками взял Паскуале за плечи и спихнул его за борт.
Ожог от ледяной воды был сильнее изумления Паскуале. На миг ему казалось, что он утонет в темноте, юноша бешено молотил по воде ногами, стараясь высвободить руки, которые так и оставались связанными за спиной. Затем рядом с ним появился Россо и ухватил его одной рукой за подбородок. Они поплыли прочь от парома, колесо которого завертелось в обратную сторону, словно он пытался отчалить от берега. Шальные пули плюхались вокруг Паскуале и Россо, одна коснулась поверхности воды рядом с лицом Паскуале и застряла в складках его камзола, уходя на дно. Гребное колесо парома замерло, и судно начало дрейфовать по течению. Оно вырисовывалось на фоне дыма и света с берега, затем что-то пронеслось над водой, разбрасывая искры, и ударилось в корму.
Россо усиленно греб, таща за собой Паскуале, и через минуту они уже, пошатываясь, брели по гальке на мелководье, где лицом вниз лежали на поверхности несколько свежих трупов: людей, погибших на горящих мостах, сносило сюда течением.
часть третья
НАПРАСНЫЕ ХЛОПОТЫ
1
К тому времени, когда Паскуале с Россо выбрались из путаницы нанесенных течением валунов и гниющих бревен на берег реки, перестрелка на побережье прекратилась. Паром прибило к берегу, он был полностью охвачен огнем, те савонаролисты, которые не спрыгнули или понадеялись на сомнительную милость врага, должно быть, погибли.
Паскуале хотел бежать на поиски Никколо, но Россо удержал его.
- Нам самим надо спасаться! - отчаянно воскликнул он.
Преисполненный ненависти и отчаяния, Паскуале рванулся из его рук и выкрикнул:
- Он же мой друг!
Затем он накинулся на Россо и сбил его на грязные камни и, возможно, попытался бы даже убить, если бы рядом не зазвучали голоса.
Это был патруль городской милиции, вышедший на поиски тех, кто мог уцелеть после крушения парома. Паскуале с Россо затаились среди свежих трупов лошадей и мулов. К этому времени обоих пробирала дрожь, поскольку промокшая одежда сделалась ледяной и не собиралась сохнуть в холодном ночном воздухе. Клацая зубами, они жались друг к другу в поисках тепла, но оба знали, что их дружба умерла среди запаха крови и желтых оскалов мертвых животных.
Милиция искала, не особенно стараясь. Лунный свет превратил каменистое побережье в темный лабиринт, где сто человек могли бы спрятаться от тысячи, ночь была холодная, а городские стражники знали лучше многих других, что Сардинию посещают призраки тех, кто исчез по приказу Синьории на благо города. Кроме того, они сами платили за свои мундиры из скудного жалованья, так что не было резона пачкать их ради оставшихся в живых похитителей (как они полагали) парома. Они отправились обратно в теплую караулку, не удосужившись как следует обшарить берег, и даже не доложили о происшествии: этой ночью и без того хватало забот.
Россо с Паскуале поднялись из своего укрытия и двинулись по тропинке, вьющейся между белых камней и огибающей холм, усеянный гниющими бревнами и обломками скелетов лошадей и мулов. Ребристые остовы сверкали, словно сделанные из слоновой кости, в дымном лунном свете. Навстречу им выдвинулся силуэт, он слабо позвякивал. Это была макака Фердинанд, его шкура промокла насквозь и топорщилась слипшимися прядями.
Россо застонал и запричитал, что он обречен нести эту ношу до самой своей смерти. Обезьяна жалобно захныкала, когда Паскуале почесал ее между ушами, и, кажется, даже обрадовалась, что ее снова посадили на цепь. Россо обернул цепочку вокруг ладони и резко дернул, хотя макака и без того послушно ковыляла между людьми, словно они просто все вместе отправились в любимую таверну после трудового дня.
Но те времени миновали.
Они быстро добрались до невысоких ворот в основании квадратной сторожевой башни над каналом, несущим свои воды под стеной. На противоположном берегу стремительного потока стояла мельница, между большими деревянными створками ставней первого этажа пробивались полоски желтого света. Но ворота, разумеется, оказались заперты, Паскуале с Россо не посмели стучать и просить, чтобы их впустили. Было очевидно, что этой ночью городские стражники не в себе, им не потребуется особенной причины, чтобы пристрелить пару трясущихся от холода бродяг, так что у них не оставалось выбора, они побрели вдоль стены к ближайшей дороге дожидаться рассвета и открытия ворот Прадо. От ходьбы хотя бы разогрелась кровь.
Россо сказал Паскуале, что понимает, это спасение ни в коей мере не компенсирует предательства, но это все, что он мог сделать. Он дернул обезьяну за цепочку и предложил:
- Может, тебе удастся продать игрушку, если ее не найдут савонаролисты.
- Может, - согласился Паскуале.