"Персонажа" уже препровождали по лесенке, бесцеремонно подгоняя тычками, когда он пробовал вяло сопротивляться. Бородач спустился с нижней ступеньки, встал в стороне, держась осанисто, со спокойной гордостью человека, исправно выполнившего свою задачу. Поручика он удостоил лишь мимолетным взглядом - и взгляд этот был примерно таков, каким сам Савельев удостоил бы мельком новоиспеченного юнкера в необмятой еще казенной одежде. Нельзя сказать, чтобы это показалось очень уж обидным, - поручик был охвачен совершенно иными чувствами: ничего он более сейчас не жаждал так страстно и яростно, как оказаться полноправным членом этого поразительного офицерского сообщества… Он не представлял, какая сила смогла бы выставить его за высоченный забор, окружавший расположение батальона.
Мимо него протащили пленника, в довершение всего с явственным шумом испортившего воздух.
Генерал поморщился:
- Петр Федорович, срочно обеспечьте медика с какими-нибудь бромами, а то еще, чего доброго… В общем, займитесь, как обычно.
Полковник кивнул и направился следом за предводительствуемой бородатым капитаном группой. По лесенке к шару поднялись три офицера с серебряными погонами и какими-то инструментами в руках. Огни погасли все до единого, в воздухе явственно веяло рутиной и даже некоторой скукой. Поручика это сначала удивило, потом он напомнил себе, что для этих людей, в отличие от него, происшедшее и впрямь не несло ничего экстраординарного. Рутина-с. Но какова рутина!
- Итак, господин поручик, каковы ваши впечатления? - с легкой долей иронии спросил генерал.
Обижаться на эту иронию не имело смысла - поручик и сам представлял, какая у него сейчас своеобразная физиономия, способная, пожалуй что, и рассмешить…
Он сказал быстро, так, словно боялся, что его остановят и откажут:
- Я согласен, господин генерал. Я согласен на эту службу, готов принести любую необходимую присягу…
- Присягу? - поднял бровь генерал.
- Ну да, - в полном смятении сказал поручик. - Я понимаю, в таком деле должна существовать…
- Пойдемте, - сказал генерал, первым направляясь к лесенке на галерею. - Эк вы, право, завернули, в лучших традициях беллетристических романов… Вынужден вас разочаровать: у нас не существует ни какой-то особой присяги, ни подписанных кровью обязательств, ничего такого. В первую очередь из соображений насквозь прагматических. Любую присягу, как показывает опыт не только военного дела, но и всего человечества, люди нарушали и будут еще нарушать. Так что никакой особой присяги нет. Есть наш собственный устав, о котором я уже упоминал, касающийся, как легко понять, главным образом специфики нашего дела. И, как в любом войсковом уставе мира, в нем прописаны жесточайшие санкции к нарушителям. Главная опасность для нас - измена.
- Господин генерал!
- Эвон как вы взметнулись… - усмехнулся генерал. - У меня нет намерения оскорбить персонально вас. Да и измена, о которой ведется речь, не имеет ничего общего с набором классических измен: переходом к неприятелю, выдачей тайны… Я говорю об измене нашей службе. А она, увы, случается, пусть, слава богу, и нечасто. Очень уж специфический у нас род занятий, Аркадий Петрович… Самодисциплина потребна жесточайшая. Начнем с того, что офицер, отправившийся в былое или грядущее, становится немыслимо, невообразимо свободен - от любого начальства, от любых законов… и, что уж там греха таить, от всякой этичности и морали, поскольку порой сама служба требует от него забыть всякую мораль и прочие благородства… И случается порой, что эта немыслимая свобода сопрягается со специфически нашими проблемами, не свойственными никакому другому роду занятий. Собственно, их только две - условно именуемые дезертирством и своеволием. Ну, дезертирство, как вы, быть может, догадываетесь, расшифровывается просто: путешественник по времени решает вдруг расстаться со службой и остаться в тех временах, где пребывает. Такое случалось дважды. В одном случае виновный был убит при попытке изловить, во втором успешно возвращен назад…
- И что же? - осторожно спросил поручик.
- Как это - что? Военный трибунал, конечно. Наш собственный. Бессрочная ссылка в Охотск, на службу в тамошнюю воинскую команду. Некоторые требовали более суровой кары, но, в конце концов, были учтены некоторые смягчающие обстоятельства… Конечно, если наш герой вздумает рассказывать кому-нибудь правду, ему заведомо не поверят, но все равно он строжайше предупрежден: за одно-единственное неосторожное слово отправится на каторгу опять-таки бессрочно. Там есть кому за ним надзирать… А вот своеволие - гораздо более тяжкое преступление. Поскольку выражается в том, что виновный по каким-то своим причинам пытается изменить ход истории. А это у нас - восьмой смертный грех, самовольно нами добавленный к семи классическим, - прости Господи… Первое, что вы должны запомнить накрепко, намертво, - ход истории для нас столь же неприкосновенен и свят, как… Я, право, так и не подобрал определения. Одним словом, все, что случилось - уже случилось. И в былом, и в грядущем. И если изменить что-то, история и наш мир станут другими. Предположим, вы отправитесь в восемнадцатое столетие, в последние годы французской монархии, вызовете на дуэль и убьете скромного артиллерийского офицеришку по фамилии Бонапарте - что согласно тамошним нравам произвести крайне легко… И все изменится. Все. Судьбы многих миллионов людей, многих стран пойдут другой дорогой, возникнет иной мир, иное человечество. А мы как раз и обязаны сохранить ход истории в неприкосновенности, каким его застали, овладев путешествиями во времени. Это, можно так выразиться, аксиома. Категорическое требование.
- Неужели вы хотите сказать…
- Ну, конечно, - будничным тоном ответил генерал. - Случалось единожды. Один из наших людей форменным образом ненавидел некоего исторического деятеля грядущих времен - и вознамерился его убить в ранней юности… что, в общем, было бы нетрудно и проделать. Мы успели вовремя. Виновный пребывает в одной из секретных камер Шлиссельбургской крепости, откуда выйдет только ногами вперед… Запомните это: самое страшное - своеволие, какими бы благими побуждениями оно ни диктовалось. Ход истории неприкосновенен. Исключений нет. Этого… персонажа, которого вы только что видели, изъяли из былого только после того, как было неопровержимо установлено, что через час его все равно прирежут московские тати времен Иоанна Грозного и из хода истории он выпадет бесповоротно.
- Но в таком случае… Разрешите задать вопрос? Сами по себе путешествия по времени, не могут ли…
- Вопрос резонный, - кивнул генерал. - Путешествия по времени, в таком виде, как они сейчас проводятся, изменить хода истории не могут. Это установлено точно. Не нами, конечно - мы, дражайший Аркадий Петрович, не более чем машинисты при паровозе. И сами ничего никогда не решали. Есть группа виднейших ученых, которые этой проблемой занимались достаточно долго и пришли к выводу, что мелочи на ход истории не повлияют совершенно. Было проделано немало экспериментов, зато теперь можно говорить со всей уверенностью… Все это описано в соответствующей литературе, с которой вы в ближайшее время просто обязаны будете ознакомиться. Вообще говоря, вам предстоит в кратчайшие сроки овладеть нешуточным багажом знаний. У нас катастрофическая нехватка людей, нет возможности долго обучать кандидатов, так что трудиться вам придется, как справному крестьянину в летнюю страду…
Он остановился. Они стояли как раз возле того здания, из коего комендантом был так безжалостно отправлен под арест бывший синий гусар Маевский. Теперь у поручика уже имелись некоторые соображения по поводу сути прегрешения штабс-капитана - но он не решался такими пустяками беспокоить генерала.
Все же не удержавшись, он произнес:
- Я хотел бы…
- Ну разумеется, - сказал генерал. - У вас, конечно же, есть вопросы. Множество вопросов. Но, право же, лучше оставить их при себе. Постепенно вы и так узнаете все, что следует знать. А сейчас позволю себе напомнить, что до отбоя еще далеко и продолжается обычная служба…
- Так точно, господин генерал!
- Отправляйтесь к коменданту, - сказал генерал. - Нужно незамедлительно уладить чистой воды бытовые вопросы. Мефодий Павлович - служака отменный, и для него на первом месте даже не наша специфическая служба, а уставные тонкости. Я видел, как он форменным образом изнывает оттого, что вы продолжаете щеголять в неправильном мундире… В первую очередь - экипировка. Квартира вам не была отведена - нельзя было предсказать заранее ваше решение, - но свободных в избытке. Комендант и это решит с присущим ему педантизмом. Супругу вашу со всем багажом завтра же доставят в расположение, я отдам указание в самом скором времени… - он улыбнулся с непонятным выражением лица. - Конечно, в обычной части командир ни за что не стал бы давать подчиненному офицеру таких советов, но у нас… Аркадий Петрович, я бы вам посоветовал, обосновавшись на квартире, дерябнуть водочки, попросту-то говоря. В качестве лекарства после пережитого здесь. Потрясение вы испытали нешуточное, и стаканчик-другой вам, будем реалистами, не помешает. Увлекаться не следует, а вот дерябнуть малость вам необходимо.
- Пожалуй, - сказал поручик. - Честно говоря, голова лопается…
- Я понимаю, - кивнул генерал. - Скажите коменданту, что я вам прямо приказал нынче вечером малость подлечиться. Он в этих нюансах разбирается прекрасно и обеспечит все должным образом. Ступайте… - Он присмотрелся, хмыкнул, покрутил головой: - Нет, Аркадий Петрович, вас, положительно, колотит от страстного желания задавать вопросы… Хорошо. Учитывая ситуацию… Разрешаю один-единственный. У меня, право же, еще много дел на сегодня…
- Я подумал… - сказал Савельев, мучительно подыскивая слова, чтобы, если можно так выразиться, не растекаться мыслью по древу. - Мне пришло в голову… Здесь не единожды упоминалось не только былое, но и грядущее. Совершенно ясно, что путешественники отправляются не только в былое, но и в грядущее… Но если так, вы, следовательно, знаете все наперед… Вы должны в подробностях и деталях знать историю грядущего…
Лицо генерала было печальным, даже грустным.
- Вот именно, Аркадий Петрович, - сказал он медленно. - Знаем. Достаточно подробно. И это - самая печальная сторона нашего дела. Вы это поймете потом. Уясните, что так и обстоит. Это такой тяжкий крест - знать все, не имея возможности ничего изменить… Ступайте. Я вас более не задерживаю.
Поручик отдал честь и четко повернулся через левое плечо.
Глава IV
Рев боевой трубы
Как всякий здоровый человек, Савельев докторов не то чтобы опасался, но в их присутствии ощущал напряженность и неловкость. Тем более что в этом врачебном кабинете любой чувствовал бы себя неловко. Поручик благодаря железному здоровью не был завсегдатаем подобных помещений, но рутинные медицинские осмотры проходил не раз и некоторое представление о медицине имел. Достаточное, чтобы определить сразу: как и все остальное здесь, кабинет наверняка не имел аналогий за пределами батальона. У Савельева просто не было таких слов, чтобы охарактеризовать и описать подавляющее большинство устройств, приспособлений и, используя вульгарные выражения, причиндалов, коими было прямо-таки набито большое светлое помещение с тремя высокими окнами. Что-то мигало непонятными огоньками, что-то периодически издавало непонятные звуки и куда ни глянь все выглядело диковиннейше…
За исключением самого доктора, здоровенного румяного усача, похожего больше на лихого артиллериста, способного в одиночку выдернуть из грязи застрявшее пушечное колесо. Благо и ручищи соответствовали. Тем не менее, доктор удивительно ловко, бережно и даже, если можно так выразиться, изящно управлялся с некими небольшими, сложными и хрупкими на вид приспособлениями, пока сидевший перед его столом поручик украдкой озирал все здешние диковины, даже и не пытаясь ломать голову касаемо их предназначения. Все странные манипуляции доктора, поручик давно заметил, были направлены на невысокую стеклянную банку цилиндрической формы, размером не более стакана, накрытую плотно прилегавшей металлической крышкой с какими-то спиральками, кольцами и стерженьками. По первоначальным наблюдениям, банка была далеко не самым диковинным здесь предметом. Попадались не в пример более чудные…
Доктор смотрел на нее сквозь хитрую систему зеркалец разнообразной величины, соединенных сверкающими полудугами и кругами, позволявшими передвигать зеркальца, собирая в разнообразные комбинации. Прицеливался непонятными воронками, на торцах которых мерцали разноцветные огоньки. Прикладывал к спиралькам, кольцам и стерженькам затейливые блестящие инструменты - и порой ничего не происходило, а порой с треском вспыхивали разноцветные искры, кажется, ничуть доктора не удивлявшие, наоборот, за ними следовало одобрительное покачивание головы…
Банка казалась наполненной до краев темно-синей жидкостью - то есть такое впечатление создавалось, а как оно там обстояло на самом деле, неизвестно. Может быть, вся она была из одного куска синего стекла. Поручик и не пытался ломать голову, терпеливо сидел, покоряясь неведомо зачем отправившей его сюда воле начальства.
- Ну-те-с, что же… - громко пробормотал доктор себе под нос. - Вроде бы прекрасная картина нам предстает, осталось окончательно увериться… Потерпите еще минутку, поручик, вот-вот дело сладится.
Поручик вежливо промолчал. Доктор тем временем аккуратно сложил все свои хитроумные приспособления в специальную деревянную подставку с затейливыми гнездами, так что стол практически опустел, если не считать самой банки. Достал из стеклянного шкафчика очередной непонятный инструмент, весело пошевелил усами:
- Ну вот, завершающий, так сказать, штрих…
И приложил двойную блестящую спиральку к кольцам на крышке банки - этаким картинным жестом опытного фокусника. Показалось даже, что он сейчас воскликнет что-нибудь из репертуара фокусника, но доктор промолчал. Внутренность банки озарилась неяркой вспышкой, темно-синее содержимое обесцветилось, банка стала совершенно прозрачной. Теперь можно было рассмотреть, что там и точно налита почти под крышку некая жидкость, а в ней колыхается нечто продолговатое, с утолщением сверху и словно бы сужающимся хвостиком внизу - серебристо-серого, металлического отлива.
- Получилось! - триумфально возгласил доктор. - Без малейшего изъяна! Впрочем, детали вам наверняка неинтересны?
- Пожалуй, - осторожно сказал поручик.
- Ну так что же вы? Прошу!
Доктор указал на массивное кресло с наклонной спинкой, металлическим подголовником и подлокотниками из ажурных листов металла. Поручик медлил. Кресло это непонятного предназначения не то чтобы пугало, но настораживало именно что непонятностью процедур, для коих, несомненно, и предназначалось. Вокруг подлокотников и спинки на суставчатых блестящих опорах красовалось немалое количество странных штучек, стеклянных и металлических, и любую из них, судя по наблюдениям, можно было придвинуть вплотную к усевшемуся в кресло. В совокупности вся эта загадочная машинерия напоминала затейливый капкан, готовый сомкнуться вокруг незадачливой жертвы.
- Фу-ты, какая незадача! - пробасил доктор с наигранной грустью. - Неужели вы хотите сказать, что с детства боитесь уколов, градусников и фонендоскопов? Стыдно, поручик…
- Да ничего подобного… - сказал Савельев смущенно. - Но… Зачем?
- Ах, вот оно что! - фыркнул доктор. - Узнаю великолепного нашего Мефодия Павловича. Он вам, надо полагать, ни словечком не обмолвился о сути предстоящей процедуры, ограничившись простым на нее направлением? Нуда, конечно… От сих и до сих… Не беспокойтесь, не будет ничего болезненного, неприятного и долгого, - он кивнул на банку. - Вы сейчас просто-напросто сядете в это вот креслице и проглотите вот эту великолепную штучку; которая там обретается. Могу заверить по собственному опыту, что она совершенно безвкусная. Ну, разумеется, на короткое время возникнут странные ощущения, но это нисколечко не больно…
Приказ есть приказ. Поручик осторожненько сел в кресло, кося глазом на приближавшегося доктора. В одной руке тот держал банку, уже без крышки, в другой - прозаические медицинские щипцы. Поручик присмотрелся. Серебристо-серый предмет, колыхавшийся в прозрачной жидкости, вроде бы не проявлял никаких признаков жизни, нельзя сказать, что он особенно велик и вряд ли им можно подавиться…
- А что это? - спросил он, скорее, с любопытством.
Доктор, ухмыляясь в усы, произнес несколько фраз на совершенно незнакомом языке, довольно певучем, музыкальном.
- Простите, не понимаю, - с виноватой улыбкой признался поручик.
Доктор картинно поднял густые черные брови:
- Вы не владеете португальским, мой друг? Какая незадача! Ну, посмотрим, что тут можно сделать… Вы уж простите, грешен, как и многие, люблю эффекты… Ну, откиньте голову поудобнее, откройте рот пошире и не шевелитесь. Слово чести, больно я вам не сделаю и ничего страшного не произойдет, - он насмешливо прищурился. - Или непременно нужно пригласить командующего или начальника штаба, чтобы они подтвердили мои слова?
- Я в полном вашем распоряжении, - сухо, чуточку сердито сказал поручик. - Извольте. Может быть, мне следует зажмурить глаза?
- Ну что вы, никакой необходимости, - добродушно сказал доктор. - Только рот разиньте поосновательней и не шевелитесь… Вот так!
Добросовестно разинув рот, поручик замер, как и было велено. Он видел, как доктор ловко достал щипчиками загадочный веретенообразный предмет, по-прежнему не подававший никаких признаков жизни. Ухватив его пониже утолщения, поднес ко рту пациента, примерился, удовлетворенно кивнул, и узкие щипчики разжались.
В рот скользнуло нечто влажное, чуть теплое, поручик не почувствовал ровным счетом никаких вкусовых ощущений. Он приготовился к тому, что загадочный предмет скользнет ему в глотку…
Но ничего подобного не случилось. Оказавшись на языке, предмет словно бы мгновенно разбух, нешуточно увеличившись в размерах (будто рот заполнился безвкусной ватой) - и тут же странное ощущение ударило в небо, будто туда уперлись десятки мягких ворсинок. Боли, и правда, не было. Вслед за тем возникли предельно странные ощущения: словно эти ворсинки холодящим потоком проникли внутрь черепа, распространились по нему, заливая его сплошь, ручейками ударили изнутри в ушные раковины, прошли вниз, охватили горло кольцом… Несколько невероятно долгих мгновений в голове у него происходило нечто неописуемое словами - этот загадочный холодящий поток словно бы бурлил под черепом и в глотке, не причиняя ни малейшей боли, не вызывая никаких неприятных ощущений, разве что чуточку щекоча, и это оказалось настолько удивительно, что поручик замер с раскрытым ртом, боясь пошевелиться - а то еще, не дай бог, приключится что-нибудь этакое, возможное только здесь…
И вдруг все прекратилось. Абсолютно.