- Ну вот, батенька, а вы боялись, - хмыкнул врач, стоявший со скрещенными на груди руками и крайне довольным видом. - Как себя чувствуете?
- Как обычно, пожалуй, - осторожно сказал поручик. Действительно, как он ни прислушивался к своим ощущениям, не чувствовал ничего неприятного, нового. Каким уселся в кресло, таким и остался.
Вот только… Когда врач говорил, возникала интересная штука: словно одновременно с его внятным, громким разговором поблизости слышится иная речь, тихая, неразборчивая. Слышать ее можно, она, несомненно, звучит, а вот разобрать ни слова нельзя… Следует об этом сказать или нет?
- Вот только… - он все же решился. - Знаете ли, доктор… Мне словно бы мерещится…
- И что же вам мерещится, господин поручик? - вежливо, с затаенной ухмылкой осведомился врач.
Поколебавшись, поручик сказал, что именно.
- Ну, ничего страшного, - сказал врач. - Собственно, это означает, что мы своей цели достигли…
И снова на всем продолжении его слов где-то рядом звучала другая речь, явственно слышимая, но неразборчивая…
- И вы меня прекрасно понимаете? - врач ухмылялся уже откровенно. - Все, что я говорю?
- Ну конечно, - сказал поручик. - Каждое слово. Как не понять, когда вы по-русски говорите? Впрочем, по-французски, по-немецки и на языке шантарских татар я бы тоже понял, а вот насчет других - не учен.
- Прекрасно, - сказал врач. - Просто прекрасно. А нуте-с, завершающий штришок, или последнее испытание…
Он отошел к одному из маленьких столиков, заваленных непонятными и загадочными штуками, взял оттуда единственный знакомый, совершенно будничный предмет - толстенную растрепанную книгу в темном переплете, на котором не имелось ни имени автора, ни заглавия. Вернувшись к креслу, раскрыл - такое впечатление, наугад, - подсунул поручику под нос и вкрадчиво попросил:
- Не будете ли так любезны прочитать мне вслух парочку фраз? Любых, какие первыми на глаза попадутся…
Поручик присмотрелся. Книга оказалась печатной - вот только вместо русских букв или латиницы там тянулись строчки сплошных иероглифов, бог их ведает, японских ли, китайских или корейских. Он уже собрался заявить вслух, что отроду не учился подобным премудростям, - но тут, непонятно как, словно бы не перед глазами, а в мозгу, в сознании проступили другие строчки, прекрасно читавшиеся. И Савельев, к неимоверному своему удивлению, громко прочитал:
- Жить в кумирне было неудобно, и Куан Чао-жэнь с помощью старосты снял небольшой дом близ кумирни, у дороги. К счастью, в ту ночь, когда произошел пожар, Куан Чао-жэнь еще не ложился спать и деньги были при нем. Он по-прежнему колол свиней, варил бобовый сыр…
- Довольно, - прервал доктор, отобрал у него книгу и бросил на страницу беглый взгляд: - Абсолютно правильно…
- Что это? - в совершеннейшей растерянности спросил поручик.
- Классический китайский роман, - сказал врач. - Сочинен в середине восемнадцатого столетия. "Неофициальная история конфуцианства" господина У Цзин-Цзы. Кстати, занятное чтение, я бы вам рекомендовал, тем более, что у вас, как видите, прекрасно получается…
- Нет, я о другом… - произнес поручик растерянно. - Как же я смог? Я ведь в китайском ни бельмеса…
- Вы и в португальском были - ни бельмеса, - усмехнулся врач. - А меж тем после того, как вы проглотили толмача, я с вами разговаривал исключительно на португальском, и вы мало того, что понимали прекрасно, на том же певучем наречии отвечали…
- Толмач… Эта штука?
- Ну конечно, - сказал врач. - Чтобы не томить вас более - суть проста. Отныне вы, голубчик мой, будете понимать, как писал наш великий поэт, всяк сущий на Земле язык и отвечать на нем не менее красноречиво и складно. Всякий. Любой. У нас пока что не было случая это проверить, но, я подозреваю, если бы с Луны к нам нагрянули разумные селениты, сиречь лунные жители, мы, наверное, и с ними смогли бы объясняться с ходу… Вам в вашей будущей службе такое умение насущно необходимо, неизвестно, куда вам придется путешествовать. Зато теперь - хоть к готтентотам, у которых вы сразу станете считаться краснобаем…
- Откуда…
- Все оттуда же, - сказал врач уже без улыбки. - Нам самим такую штуку ни за что бы не придумать. Альвы. Из их библиотеки.
Поручик понятливо кивнул. Сегодня, в свое первое в батальоне утро, он сразу после завтрака был, называя вещи своими именами, взят в оборот. Явившийся к нему вежливый и корректный, однако чуточку отстраненный штабс-капитан оказался чем-то вроде чичероне для туристов, то есть воспитателем новичков, снабжавшим их первоначальными знаниями и отвечавшим на вопросы. Так что Савельев уже знал: пресловутые "соседи" в официальном обиходе как раз и именуются альвами. Откуда это название произошло, штабс-капитан объяснять не стал, резонно заявив, что для подобных мелочей найдется свое время и потом, а сейчас следует заняться гораздо более серьезными вопросами. Поручик был с этим полностью согласен…
Попрощавшись с доктором и покинув его резиденцию, поручик шагал по длинному, пустому коридору уже в совершенно ином качестве - как человек, успевший многое узнать. Там и сям, в нишах, на лестничных клетках и просто в коридорах стояли напряженно застывшие часовые с ружьями-скорострелами - и Савельев знал уже, что скорострелы эти, как и многое другое, доставлены из грядущего, где приобретены вполне законным образом, не вызвавшим подозрений у обитателей тамошних времен…
Чувство, с которым он шел по этому зданию, было ни на что не похожим и словами его вряд ли удалось бы описать. Постороннему человеку, пожалуй, и не объяснить, каково это - идти по зданию, в подвалах которого заложены десятки пудов некоего мощного взрывчатого вещества, опять-таки раздобытого в грядущем, а где-то в засекреченной комнатке круглосуточно (меняясь, правда, через каждые восемь часов) сидят два доверенных офицера, имеющих одну-единственную задачу: по приказу командующего или в случае крайней необходимости пустить в ход взрывное устройство. После чего на месте здания останется только исполинская воронка. Потому что в этом здании располагалась одна из двух святынь, величайших тайн - библиотека, архив, медицинская часть, научные лаборатории. Вторым столь же сурово заминированным зданием было то, где располагались устройства путешествия по времени. И там точно так же где-то в глубинах здания сидела пара офицеров-подрывников, ежесекундно готовая превратить в пыль все приборы и устройства, всех находящихся в здании, а также самих себя. Именно двое, взаимно подстраховывающие друг друга - мало ли как может повести себя одиночка, мало ли что взбредет ему в голову…
Сам поручик, хоть режьте, ни за что в жизни не согласился бы исполнять такие обязанности, он это знал совершенно точно. Не сдюжил бы такой тяжести. Честь им и хвала, этим неизвестным Церберам - но сам ни за какие деньги, ни даже за генеральские эполеты… Ох этот презренный металл…
Он покрутил головой, в который раз вспомнив эту часть разговора со штабс-капитаном. Тот его в начале беседы форменным образом огорошил, совершенно будничным тоном спросив:
- А сколько жалованья вы хотели бы получать?
Поручик, не на шутку оторопевши, только и сумел выговорить:
- То есть как?
Где это видано, чтобы офицер, любой воинский человек сам назначал себе жалованье?
Тем же будничным, скучноватым тоном штабс-капитан пояснил:
- Видите ли, государь император, узнав во всех подробностях о нашем батальоне, соизволил начертать на докладе: "Платить этим сорвиголовам такое жалованье, какое они сами себе назначат. Любых денег мало за этакую службу". Ну, разумеется… - штабс-капитан позволил себе некий намек на улыбку, - нельзя никак было оказаться вовсе уж беззастенчивыми и требовать от казны фантастических сумм. Мы все как-никак офицеры, а не авантюристы какие-нибудь… Одним словом, старшие, посовещавшись, решили установить денежное содержание, примерно в десять раз превышающее обычное. Таким образом, жалованья вам отныне полагается пятьсот рублей в месяц - не считая наградных, прогонных, а также других выплат. Однако, если вам этого покажется мало, вы, во исполнение воли императора, имеете право требовать и больших денежных сумм. Но это будет несколько против сложившихся правил чести, ваши сослуживцы восприняли бы такое неодобрительно…
- Да что вы, помилуйте! - в полном смятении воскликнул поручик. - Какие там требования! Я, как все… Это само по себе…
- Похвально, - на лице штабс-капитана впервые появилась скупая улыбка. - Весьма похвально…
Поручик не удержался от мечтательной улыбки, представляя себе лицо Лизы, когда она узнает, каково будет здешнее жалованье - и это не считая помянутых иных выплат. Долго придется объяснять, что это не розыгрыш, что все так и обстоит. Шестой час вечера. Лизу наверняка должны уже доставить из Петербурга. Хорош же и приятен будет сюрприз…
Завидев возле лестницы очередного хмуро-настороженного часового со скорострелом на плече, поручик спохватился и придал себе насквозь казенное выражение лица. Но голова у него форменным образом кружилась, как после пары бутылок выдержанного шампанского, - слишком много ошеломительных новостей и потрясающих тайн свалилось за неполные сутки на его бедную головушку, на плечи зауряднейшего младшего офицера сибирских полков, давным-давно свыкшегося с мыслью, что ему придется долгие годы тянуть обычную лямку, крайне неторопливо продвигаясь по ступенечкам невысокой служебной лестницы… Положительно, генерал знал, что делал, велев вчера вечером коменданту выдать бутылку водки с закуской. Это привычное для русского человека и в печали и в радости лекарство оказалось как нельзя более кстати - иначе, очень возможно, и глаз бы вчера не сомкнул после всех откровений и сюрпризов…
Кто-то поднимался ему навстречу. Сначала поручик рассмотрел только крупную фигуру в солдатском обмундировании, с оплетавшим погоны трехцветным шнурком вольноопределяющегося. Отметил привычным глазом, что человек этот, полное впечатление, военную форму надел едва ли не впервые, не привык к ней…
Человек поднялся на лестничную площадку, свернул налево, на тот пролет, по которому спускался поручик…
- Николай Флегонтыч?! - воскликнул Савельев и радостно, и с нешуточным изумлением.
Самолетов остановился с маху, на его лице читалось такое же удивление, но и некоторое смущение. Мундир с погонами вольноопределяющегося и в самом деле сидел на нем нескладно, хотя вины портного в том, конечно, не было.
- Ах, вот куда вас определили, Аркадий Петрович, - сказал он так, словно раскрыл для себя некую загадку. - Вот оно, ваше назначение загадочное, над которым Позин столько голову ломал, царствие ему небесное…
- Ну, со мной-то все понятно, - сказал поручик. - А вот вы, Николай Флегонтыч? Вы же человек совершенно штатский, вас неволить военные власти не вправе…
Самолетов, потупясь, ухмыльнулся с тем же конфузливым видом, совершенно ему прежде не свойственным:
- Да кто ж тут приневоливает? Вас ведь не неволили, а? Исключительно по доброй воле… Вот и мне сделали предложение, огонечками в здешних колдовских часах просверкали… Изрядно подумавши, согласился… Ну да, да, променял крепкое и благополучное купеческое будущее на черт знает что… - он поднял глаза. - Но какова грандиозность предприятия, Аркадий Петрович! Купцов, даже миллионщиков, хоть лопатой греби, ремесло это почетное и доходное - зато происходящее здесь…
"Неужели он оттого и конфузится, что боится в моих глазах выглядеть смешным? - подумал поручик. - В самом деле, на взгляд иных, решение нелепое: тороватый купец с большим будущим вдруг меняет все на здешнюю, что ни говори, зыбкость - здесь и с головой можно расстаться в два счета, как же, знаем, успели бегло прочитать кое-какие бумаги… Но нет, пожалуй, не зря штабс-капитан Маевский употребил словечко "завороженные"…"
Самолетов торопливо спросил:
- Не подскажете ли, где здесь медицинская часть? Меня туда направили…
- Ну как же, я только что оттуда, - сказал поручик. - Пройдете в конец коридора, поднимаетесь по правой лестнице на следующий этаж, а там уже останется только идти прямо, пока не увидите табличку.
- Благодарствую, - сказал Самолетов. - Всего вам наилучшего.
Он неловко поклонился и двинулся в указанном направлении. "Ну да, смущается, - подумал поручик. - И совершенно зря…"
Он уже спустился в обширный вестибюль, где даже тихие шаги отдавались громким эхом, когда высокая и тяжелая входная дверь хлопнула с совершенно не свойственной подобным местам развязностью, так что даже невозмутимые караульные, хотя и не двинулись с места, проводили влетевшего с улицы неодобрительными взглядами. Он же, нимало не смущаясь своей бестактностью, едва ли не вприпрыжку припустил в сторону поручика. Радостно воскликнул издали:
- Ага! А зверь, как говорится, прямо на ловца! А я как раз за вами, пойдемте быстренько!
Это был штабс-капитан Маевский собственной персоной, коему полагалось бы пребывать под арестом. Однако он был на свободе и на удрученного узника ничуть не походил, прямо-таки лучился деятельной энергией.
Поручик, ничего и не пытаясь понять, последовал за ним. Маевский, косясь на него с самым доброжелательным видом, тут же спросил:
- Что это вы на меня украдкой поглядываете, будто виноваты в чем? Извольте отвечать, когда старший по званию спрашивает!
Прозвучало это вполне доброжелательно, шутливо, и поручик решился:
- Мне, собственно, неловко, что я оказался невольным виновником вашего ареста…
- Фу-ты ну-ты, ну и огорчения! - фыркнул Маевский. - Не терзайтесь понапрасну, если не ваше появление, так что-нибудь другое подвернулось бы наверняка. - Маевский на ходу приосанился и произнес гордо: - Надобно вам знать, господин новичок, что в здешних палестинах штабс-капитан Маевский широко известен как главный завсегдатай арестного отделения гауптвахты, в чем все прочие его превзойти не способны. Да-с! Репутация, знаете ли, дорогого стоит… - он прищурился. - А вот интересно, вам объясняли, за что меня в очередной раз ввергли в узилище?
- Нет, - сказал поручик. - Но я и сам, кажется, догадываюсь… За исполнение того романса, не так ли?
- На основании чего вы сделали такой вывод?
- Потому что никакого другого объяснения нет, как ты ни ломай голову, - сказал поручик. - Романс этот нисколько не похож по стилю на творение прошедших столетий, следовательно, происходит, надо полагать, из грядущего? А я в тот момент, строго говоря, был лицом совершенно посторонним…
- Великолепно! - сказал Маевский. - У вас цепкий ум, поручик. Ну, давайте знакомиться? Как вас звать-величать, я уже знаю, а меня зовут Кирилл Петрович. Кирилл Петрович, словно незабвенного Троекурова из сочинения Пушкина… читали? Отлично. Правда, ничего общего, честное слово - пушкинский герой был самодур и деспот, а я всего лишь сорвиголова…
- Значит, вас досрочно выпустили из-под ареста? Видимо, из-за того, что я теперь…
- Пальцем в небо! - захохотал Маевский. - Вы, Аркадий Петрович, идеализируете нашего бурбона-коменданта, известного под прозвищами Методический Мефодий и Пузатый Параграф. Нет уж, мягкость души ему не свойственна ничуть. Просто-напросто во мне, убогом, возникла срочная необходимость - и я, как нередко случалось допрежь и несомненно случится в будущем, выпущен из темницы с обычной формулировкой: перенести отбывание оставшегося срока наказания на более подходящее время. Так что оставшиеся двое с лишним суток висят надо мною дамокловым мечом, и, можете быть уверены, комендант этот срок держит в памяти с точностью не только до часов, но и до минут, - он приостановился, панибратски положил поручику руку на плечо и понизил голос, ухарски подмигивая. - Ничего, переживем. Трое суток - пшик, вздор. Вот если бы бурбон наш узнал, что я в очередной раз без всякой служебной необходимости прихватил из грядущего стопочку интересных журналов, сидеть бы мне гораздо дольше. Я их вам потом покажу. Прелюбопытные журналы печатают в грядущем, право. Вы ведь, насколько я знаю, женаты, и счастливо? Ну, одно другому не мешает, скажу вам, как офицер офицеру… Значит, были у доктора? Глотали килечку, как у нас принято выражаться? Прекрасно… Вам в ближайшее же время понадобится это умение… - он ухмыльнулся. - Что это вы, мой бравый сослуживец, приостановились и малость изменились в лице? Я вас фраппировал… Ну, что ж поделать. Служба. Короче говоря, и часа не пройдет, как нам с вами придется пуститься в путешествие. Обычно подобной спешки не бывает, но порою… Я не знаю еще подробностей, но там что-то случилось. Крайне неприятное. Отсюда и спешка. А поскольку никого более нет под рукой, все до единого в разъездах, начальство и вас, неопытного, призвало под штандарты, и меня извлекло из-под ареста. Случается…
Поручик не мог описать собственные ощущения. Он знал, что скоро это произойдет, но чтобы вот так, громом с ясного неба, в первый же день новой службы…
Наблюдавший за ним с веселым любопытством Маевский спросил нарочито безразлично:
- Боитесь?
- А если даже и боюсь, - сказал поручик, насупясь. - Неужели это так уж постыдно?
- Да ничуть, - безмятежно ответил Маевский. - Все боялись в первый раз, словно целомудренная новобрачная известных событий, ха-ха! Я и сам зубами выстукивал испанский танец фанданго, чего нисколечко не стыжусь. Некоторые так боялись, что даже после нескольких путешествий так и не смогли служить далее. Дело вполне житейское, что уж там. Бывало, люди выпрыгивали в последний момент из готовой к отправке кареты, а Петр Генрихович, капитан фон Шварц, ломился изнутри в уже запертую дверь, но меж тем впоследствии стал исправнейшим офицером, вы с ним еще познакомитесь… - он убрал с лица веселость, посерьезнел: - В самом деле, Аркадий Петрович, в нас с вами возникла срочная надобность. Полковник Стахеев уже пребывает там, а он по своему положению крайне редко возглавляет непосредственно наши дела… Ну, так мы идем?
Опомнившись, поручик двинулся вслед за размашисто шагавшим Маевским. Он негромко произнес, словно бы для самого себя:
- Я-то полагал, предварительно введут в курс дела, обстановку разъяснят…