Упрямство. Это она могла понять. И тщеславие. Он мог бы навести чары, которые избавили его от оскорблений и подозрений, зачастую смертельно опасных. Но тогда поблекла бы его красота, поседели бы волосы, и обнаружился бы его истинный возраст.
- Вам бы это понравилось? - спросил он, читая ее мысли без малейших усилий.
- А что вы сделаете, если я скажу, что понравилось бы?
Она задохнулась от удивления. На его новом, только что возникшем лице, появилась широкая улыбка. Даже в облике смертного, морщинистый и седой, он не лишился своей насмешливости.
Или своей красоты.
- Ну? - Даже голос его изменился. Он стал более грубым, потерял свою необычайную чистоту. - Должен ли я оставаться таким?
- А вы останетесь?
Он повернул руки тыльной стороной вверх, нахмурился, глядя на них - искривленные, шершавые, покрытые старыми шрамами. Шрам был и на его щеке, под полуседой бородой.
- О богиня, я и забыл об этом. - Казалось, он и не заметил, как богохульно звучали его слова, не сочетаясь с крестом на его плече. Он сжал пальцы, поморщился.
- Это все на самом деле? - спросила Джоанна.
- Чтобы убеждать в этом других, я должен убедить себя.
- Значит, если это будет продолжаться достаточно долго, вы можете… умереть?
Это слово было так же тяжело слышать, как и произносить, но он не шевельнулся, целиком поглощенный мыслями.
- Не знаю. Быть может. Что может случиться, если я выйду за пределы, отпущенные смертным… - Он вздрогнул. - Вы помните легенду о Тифоне?
Джоанна кивнула, тоже вздрогнув:
- Языческая легенда. Он получил бессмертие, но забыл попросить вечной юности. Он старился. Он не переставал стариться. И не мог умереть.
Айдан встал. Магическая личина спала с него, словно пыль или тень. Его руки, протянутые к ней, были сильными, гладкими и юными. Он поднял ее на ноги. Она была достаточно высока, чтобы смотреть ему глаза в глаза. Так они смотрели некоторое время, потом он рассмеялся.
- Вы только посмотрите, до чего мы ленивы! Пойдемте, покажете мне город.
Как будто Тибо уже не провел его по всем закоулкам. Но его напору невозможно было сопротивляться, даже теперь, когда она знала, от чего он спасается. Не от смерти - от недостижимости смерти.
Она посмотрела на свое простое платье, пригладила волосы.
- Прямо так? - Этот вопрос вырвался у нее прежде, чем она успела его обдумать.
Принц был необычным человеком. Он понял.
- Идите, приведите себя в порядок. Но побыстрее.
Она собралась так скоро, как только смогла с помощью Дары.
Она снова надела синее платье, а поверх него легкую накидку, набросила на волосы вуаль. Никаких украшений, только серебряный крест - она соблюдала траур. Суровость не была ей к лицу, но этого требовали приличия.
Она не переставала спрашивать себя, как сможет пойти на прогулку, если так долго была больна. Айдан не тревожился. Уже были оседланы кобыла Джоанны, большой мерин, принадлежавший раньше Герейнту, и мул для Дары. Обычай гласил, что он, рыцарь и принц, не должен ходить пешком там, где может ехать верхом. Он легко поднял ее в седло, его прикосновение было столь же спокойно, как бывало прикосновение Герейнта - братское либо отеческое. Конечно, так и должно быть. Они были родственниками. И она была замужней женщиной.
Джоанна подобрала поводья. Ее кобыла в это время была беспокойна. С его стороны было мудро поехать на мерине, а не на своем жеребце. Дара отшатнулась от него, взобравшись на мула самостоятельно и настороженно глядя на него. Это был страх, но страх обычный, словно страх перед пустынной бурей: ее можно бояться, пытаться избежать встречи, но нельзя ненавидеть. Ненависть была ниже этого.
Несомненно, он привык к этому, как и к болтовне глупых девчонок. Он вскочил в седло с грацией скорее звериной, нежели человеческой, и поехал по улице впереди их маленькой процессии.
Айдан не собирался звать Джоанну на прогулку, до того, как сделал это. Это было минутное побуждение, и он поддался ему, хотя это было неразумно. Она была больна и еще не совсем оправилась. Но она была довольна, и совсем перестала сердиться. На щеках ее появился румянец. Она была… не красива, нет. По Божьей прихоти вся красота досталась ее брату. Но она была, несомненно, мила, и когда она улыбалась - а это бывало редко - то становилась просто прелестной.
Он любовался сиянием этой прелести, почти не замечая, куда они едут, пока его нос не подсказал ему. Эта улица носила довольно точное название - Улица Плохих Поваров. Здесь пилигримы получали пропитание за ничтожную плату, и одним святым было известно, чем они набивали свои желудки. Его собственный желудок вдруг сжался и затих.
Они оставили лошадей у перекрестка, заплатив какому-то парнишке, чтобы он присмотрел за ними. Так захотела Джоанна. Парнишка не должен был свести лошадей и удрать - об этом позаботился Айдан. Он и без рассказов знал, как это бывает. Храм и тысячу лет спустя оставался воровским логовом.
Джоанна, знавшая этот город так же хорошо, как Айдан знал свой омываемый морем замок Каэр Гвент, вела его вместе с молчащей служанкой через площадь, похожую на пещеру. Все города Востока были таковы: они прятались от солнца, зачастую под сводами, такими, как этот, под которым они проходили. Свет проникал сквозь узкие окна, словно в церквях, и лампами под сводом. Но было здесь удивительно свежо и прохладно. Здесь смрад человеческих обиталищ перебивался запахом сладостей, травы, фруктов и цветов. Шум стоял такой, что Айдан пошатнулся. Он быстро приглушил свои ощущения. Он не знал, как коты, живущие на рынке, выдерживают это.
- Они рождены здесь, - сказала Джоанна. Он говорил вслух, не замечая этого: явный признак смятения. Она смотрела на него. - Вы не бывали здесь раньше.
Он свирепо посмотрел на нее. Она даже не смутилась.
- Мы ездили к воротам и на равнину, - ответил он резко, потому что она не собиралась отводить взгляд. - За стены. Чтобы скакать вместе с вольным ветром. Я… не очень хорошо чувствую себя в городах. Это… - Лоб его был влажен. Проклятье.
- Вы хотите вернуться домой?
- Нет!
Она чуть вздрогнула. Казалось, его слабость сделала ее сильнее. Она не позволила себе взять его за руку, но сказала:
- Вы должны были счесть Акру ужасающей.
- И Венецию. И Рим. И Марсель. И Париж. - Называя эти имена, он словно изгонял их. - Акры была хуже всего. После моря… И такой большой город. Джаффу я с трудом смог вытерпеть. Здесь просто неуютно. - Если она и поняла, что это ложь, то не сказала этого. - Вы сердитесь?
Он застал ее врасплох. Но она пришла в себя так быстро, что он залюбовался этим. Он решил попробовать восточных фруктов: апельсинов, лимонов, желтых райских яблок. Со всем этим, с сыром, купленным на другом конце рынка, с вином из таверны, стоящей в тени Гроба Господня, они устроили маленький пир. Джоанна уже забыла, или по крайней мере решила не вспоминать, что герой легенд ее детства в стенах города проявлял постыдную трусость.
Многие из знакомых Айдана могли бы плениться этим городом - святостью, облекающей Иерусалим, словно мантия. Он сам мог бы оказаться достаточно безумен, чтобы поверить в это - и при всем своем упрямстве оказаться в самом сердце этого человеческого муравейника. Он поднял глаза на купол, к которому они подошли. В нем не было такой сияющей красоты, как в другой святыне Храма, Горнем Своде, поднимавшемся, словно солнце, на востоке Иерусалима. Этот носил печать мрачного величия - он был средоточием всех обетов всех людей, осенявших себя святым символом креста. В честь этой святыни получил свой титул Король Иерусалимский, как и любой рыцарь, встававший под его знамя: Защитник Гроба Господня. Здесь.
Сначала здесь был только надгробный камень. Простая могила, не украшенная ни надписью, ни орнаментом, пустая. Только три дня пребывало в ней тело, а затем исчезло.
Набожность выстроила над этим камнем гробницу. Рвение возвело базилику во всем великолепии, а вокруг - другие здания: часовни, дворец Патриарха, монастыри, обиталища монахов, пилигримов и воителей. Оттуда доносилось пение, молитвы и крики торговцев, которые способны были вести дела, невзирая на святость этого места.
Они взошли на крутой холм и прошли в ворота меж византийскими колоннами. Толпа паломников притиснула всех троих друг к другу. Айдан заново осознал высокий рост Джоанны - она была едва ли на ладонь ниже него - и удивившую его силу ее тела. У нее были длинные ноги и руки, но плечи ее были широкими, как и бедра, а груди - полными и упругими.
Она и не думала о нем, лишь осознавала его присутствие рядом. Нетерпеливо бормоча что-то, она высвободилась из толпы и остановилась во дворе. Вуаль ее соскользнула. Хотя волосы ее были туго стянуты лентами, несколько прядей выскользнуло из прически, отсвечивая на солнце красно-золотыми бликами и отливая благородным глубоким цветом вишневого дерева.
Служанка с похвальной и раздражающей готовностью вновь прикрыла волосы Джоанны. Та едва заметила это.
- Смотрите, - сказала она. - Там.
Там было два портала; третий, справа, вел в храм Кальвари. Слева возвышалась угловатая звонница, молчавшая в этот час. Ее венчал купол, как, видимо, все строения в землях, находившихся под властью ислама либо Византии. За ним виднелись странные очертания Храма Гроба Господня, и новый купол, а чуть поодаль от них - увенчанная небольшим куполом башня церкви Святой Елены. Все это сверкало, и не только от святости. Те, кого почитали здесь, в Сердце Мира, даровали этому месту богатство.
Несмотря на всю толкотню, давящее сияние солнца и святости, болезненный гул города, который не оставлял Айдана с тех пор, как он прошел во Врата Давида, здесь он почувствовал себя спокойнее, чем где бы то ни было - разве что под открытым небом. Ему захотелось сказать вслух: "Смотрите! Есть ли на свете более святое место? Посмотрите, как оно приветствует меня!"
Джоанна не спрашивала, чего он хочет. Она заняла свое место в колонне паломников, и он встал за нею. Джоанна не чувствовала скуки, глядя на знакомые с детства места: она словно бы обрела новые глаза, потому что с нею был Айдан, видевший все это в первый раз. Мостовую под ногами. Опоры, поддерживающие свод. Колонны, окружающие Гроб Господень, и над ними ротонда, открытая небу. И подле этого величия Бога - величие тех, кого изображали мозаичные картины на стенах: Святая Дева; ангел, принесший Благую Весть; апостолы; Император Рима Константин во всей своей славе; святой Михаил с мечом; пророки; святая Елена, несущая Истинный Крест Господень; и в центре всего этого - младенец Иисус, ради которого все это было свершено.
Но сама могила была сокрыта. Среди всего этого величия она лежала под камнем, за низкой дверью, у которой на страже стоял священник, направлявший каждого из паломников к святыне. Все здесь были равны - король и простолюдин, рыцарь и монах, раб и свободный человек. Человек или не-человек.
Айдану захотелось исчезнуть. Если бы только священник знал, кто проходит под его рукой, не ведающей устали и церемонного обхождения… Мимолетно пронеслась мысль: "Еще полчаса, и Марбод мне в помощь, и, во имя Тела Господня, если он промедлит лишнюю секунду между мною и сокровенным…" Но священник даже не видел его лица, не сокрытого чарами, не видел широко открытых глаз, по-кошачьи отсвечивающих зеленым в свете ламп. Айдан опустил взгляд, перекрестился и сошел в прохладную каменную мглу. Пустая, и потому почитаемая могила. Он коснулся лбом камня. Пустота. Даже молитва здесь была безмолвна. Она просто была.
Он принес безмолвный обет, решившись выполнить его. Защищать это место мечом, словом, жизнью. Но сначала - другое. Одно слово сорвалось с его уст, шепот средь тьмы: "Аламут".
- Идите, - резко сказал священник, разбивая святость и торжественность обета. - Время прошло. Выходите.
А если он поднимется в столпе пламени, что будет делать этот земнорожденный глупец?
Он вышел молча, смиренно склонив голову, как любой пилигрим. Джоанна ждала его, слегка улыбаясь. Она вложила свою ладонь в его, просто, как дитя. Она думала о выпитом вине и о сокровенной святыне.
Она так и не поняла, отчего Айдан рассмеялся. Негромко, но в их сторону повернулись головы. Он встретил взгляды с притворно-смиренным видом и набожно перекрестился.
Тибо был разъярен.
- Вы ушли без меня! Вы пошли в город и не сказали мне! Я чуть не сошел с ума, разыскивая вас!
Айдан не собирался раскаиваться. Джоанна выглядела отвратительно самодовольной.
- Ну что ж, - промолвила она, - в следующий раз не будешь ложиться так поздно. Это твоя вина, что ты так ленив.
Не будь здесь Айдана, Тибо набросился бы на нее с кулаками.
Не то, чтобы он надеялся победить ее в драке - она по-прежнему была сильнее его и руки у нее были длиннее - но он тут сходит с ума, а она смеется! Глупо улыбается. Подначивает его!
И поэтому, во имя Тела Господня, он не полезет в драку. Он скрестил на груди руки, зудевшие от желания подраться, и вскинул голову:
- Может, я и ленив, но я готов предстать ко двору. А у тебя не хватит времени даже принять ванну. Ты пахнешь, - фыркнул он, - как лошадь. На навозной куче. Среди поля чеснока.
Она, не постеснявшись присутствия людей, завизжала и прыгнула к нему.
Айдан разнял их с удивительной легкостью. Он даже не пытался подавить свой смех. Тибо смутился. Но к своему удовлетворению, увидел, что Джоанна считает себя униженной. Она успела нанести один быстрый удар и кипела от злости, пытаясь ударить снова.
На самом деле, время принять ванну у них было, и Айдан именно так этим временем и распорядился. Добрые обитатели Запада провозглашали неслыханной роскошью купаться в горячей воде хотя бы раз в неделю. Айдан почитал за счастье делать это каждый день; и здесь, где такое безумие поощрялось обычаем, он так и поступал. Как и его родственница-кошка, он был чистоплотен.
Придворное платье здесь было так же вычурно, как во Франции, и, кроме того, было пошито по последней моде. Но даже принц на Западе не мог бы похвастаться такими роскошными шелковыми одеждами, как эти. Это был подарок Маргарет, и возражений по этому поводу она не терпела. Айдан мог бы присягнуть, что они будут черными, и они такими и были, но здесь была такая черная парча, которой не постыдился бы и император. Под тунику, короткую, как носят парижские щеголи, надевалась рубашка, тонкая, как паутина, и белая, как его собственная кожа. Штаны были пошиты как раз по его мерке, а обувь была из… оленьей кожи?
- Шкура газели, - пояснил Тибо.
Но лучше всего был плащ - тяжелый шелк, черный и блестящий, как собственные волосы Айдана, но отделка была его любимого алого цвета, а застежка была сделана из золота с рубинами.
- Я не могу… - сказал он, неохотно протягивая его обратно.
- Вы должны, - возразила Маргарет.
Он повернулся к ней. Себе она не позволила того послабления, которое заставляла принять его. Она была воплощенная суровость. Фигура окутана широкими одеяниями, волосы тщательно скрыты, словно у монахини. Она прятала все, что осталось от ее красоты. Но в тот миг, когда она смотрела на Айдана, глаза ее сияли этой красотой.
И он подчинился именно этому взгляду, а не ее тихому приказу. Она испытывала радость, глядя на него: чистую радость, словно при виде великолепной лошади или редкого самоцвета. И все же для нее он был не животным и не редкостью, а просто самим собою.
Он низко поклонился и поцеловал ее руку.
- Как пожелаете, госпожа моя.
После всего случившегося Джоанна не пошла с ними. Она сослалась на усталость после утренней прогулки по городу. Это было и в самом деле так; но Айдан знал, что причина не только в этом. Ее раны были еще так же свежи, как и его, но она, в отличие от него, еще не умела игнорировать их. "Позднее", - сказал он своим думам о ней, едва ли осознавая, что именно он откладывал на потом.
До дворца было довольно близко, но они поехали верхом, ибо положение обязывало. Леди Высокого Двора должна соблюдать все церемонии, даже нося траур. Она ехала в сопровождении отряда стражи, своих дам, сына и гостя, так же, как ехала из Аква Белла. Возле гладкой серой стены, в тени резных ворот, Айдан помог ей спешиться. Она держалась спокойно, не обращая внимания на шум, царящий во внутреннем дворе, где, казалось, каждый господский слуга готов был растолкать всех остальных, лишь бы занять местечко получше. Маргарет шла через двор, опираясь на руку Айдана, Тибо, как полагается, следовал за ними на шаг позади, и толпа перед ними расступалась, шум примолкал. В этом королевстве вдова, полноправная управительница своих земель, была драгоценным товаром. Вдова, опирающаяся на руку красивого молодого чужестранца, притягивала все взгляды и вызывала более чем странные слухи.
В детстве Айдан не воспитывался для придворной жизни: он даже не знал, что такое город до того, как достиг возраста пажа. Однако это все было в его крови, и он немало времени прожил при дворе, как сын короля и брат короля. И когда он вошел в огромный сияющий зал, что был устлан восточными коврами и благоухал мускусом и сандалом, Айдан почувствовал себя так, словно пришел… нет, не домой. Но в мир, который принадлежал ему. Эти прокаленные солнцем люди в шелковых одеяниях, эти темноглазые женщины, эти мужчины, внешний вид которых выдавал смесь томности и жестокости, были придворными; а он знал, что такое придворные. Жалящие взгляды, шепотки, разговоры о власти, которой кто-либо обладал или желал обладать - все это разбудило в нем чувства, почти усыпленные долгими месяцами паломничества. Это было похоже на битву, но тоньше. И хотя его доброе имя могло бы безвозвратно пострадать, допусти он это, но все это развеселило его.
Леди Маргарет была занята своими проблемами, причем настолько, что Айдан даже удивился. Ни по количеству военной силы, ни по обширности владений она не входила в число первых лиц королевства. Но у нее было могущество: могущество ее присутствия, могущество ее торговой империи. Сам коннетабль Иерусалимского Королевства склонился к ее руке, и Маршал принес свои соболезнования, казавшиеся искренними. И кстати, дамы оказывали ей знаки уважения, не насмехаясь открыто над ее манерами. Другие были не столь удачливы. Они пытались уберечься от насмешек своими путями. Некоторые из них, по сарацинскому обычаю, закрывали лица вуалями. Темные глаза, пухлые пальцы цвета слоновой кости, унизанные драгоценностями…
Тибо был напряжен, как пес, попавший в новую свору, и оттого держался высокомерно. Айдан заметил определенное разделение среди молодежи, как и среди старших придворных: высокие и светловолосые держались вместе с высокими и светловолосыми, а томные темноволосые и низкорослые юноши в шелках - с себе подобными.
Пуллани навряд ли были неверными. Большинство были детьми сирийцев или армян - христиане по обоим линиям. Тибо был иным. Его кровь действительно была сарацинской, и все знали об этом. Его мать это не затрагивало. Но в тихих уголках подальше от взрослых, во внутренних двориках меж апельсиновых и мандариновых деревьев, он становился для сверстников легкой жертвой.
Айдан положил руку на его плечо, сказав что-то - неважно, что, - и слегка улыбнулся. Пусть теперь попробуют тронуть его. Какое удовольствие будет поучить их вежливости.