Нимандер кивнул. Он думал так же. Они взяли Скола - даже когда погибли селяне, жрецы взяли Скола, самую его душу, как дар Умирающему Богу. Но они ничего не смогли сделать с остальными. Араната сопротивлялась. Боясь кары, они сбежали в ночи - далеко, наверное, в Бастион, под защиту своего бога.
- Нимандер, - пустым голосом сказал Скиньтик, - на нас надавили.
- Да.
- И пробудили. Снова.
- Да.
- Я надеялся… больше никогда…
"Знаю, Скиньтик. Тебе бы шутить и смеяться, как подобает благословенной натуре. Но лицо, с которым ты встретишь грядущее… будет таким же, как у нас всех. Разве мы не глядели друг на друга в такие времена? Разве не видели зеркал, которыми стали друг другу?
Разве не отводили глаз?
Мы пробудились.
То, что остается в таверне - только начало. Всего лишь Скол и его неустойчивая ярость. Но с этого момента в дело вступаем мы".
Даже Фаэд промолчала на это. Но где-то глубоко в его разуме, так глубоко, что было почти не слышно, рыдала женщина.
* * *
Сторонник слепого оптимизма может верить, что сломанное со временем исправляется, восстанавливается из обломков, становясь даже сильнее после испытаний. И, конечно же, мудрее. Какая же иная награда полагается за страдания? Но никому не нравится идея, что сломанное может остаться таковым - не умирая (и убирая тем самым с глаз живущих свидетельство жалкой неудачи), но и не возрождаясь. Душа в руинах не должна оставаться упорной, не должна цепляться за жалкое существование.
Друзья отстраняются. Знакомые не замечают его. Падший обнаруживает себя в обособленном мире, в котором нет убежища от одиночества, ведь одиночество - истинная награда за выживание. За жизнь вечного урода и калеки. Но кто не выберет такую участь, если альтернативой является всеобщая жалость?
Разумеется, жалость - чувство, почти вымершее среди Тисте Анди. Эндест Силан видел в этом необычайный дар, благословение расы. Он не протянул бы так долго, если бы имел жалость. Что до мучений памяти… ну, просто удивительно, как долго возможно выносить ее атаки. Он знал, что не уникален в этом отношении - ведь это бремя целого народа. Достаточное, чтобы посрамить его одиночество? Он не был уверен.
Тьма так давно безмолвствует. Мечты услышать шепот ее Королевства - места, где он родился - стали всего лишь угольками. Так что неудивительно, что сейчас он сидит в темноте комнаты, покрывшись потом, и каждая струйка словно похищает тепло из дряхлой плоти. Да, они открыли Куральд Галайн в этом городе - это был акт совместной воли, но сила его безлика - Мать Тьма покинула их, и никакое желание ничего не изменит.
Но тогда… что это было?
Кто говорит с такой силой?
Не шепот, но глас, крик, полный… чего же? Негодования. Противоречия. Ярости.
Кто это?
Он знал, что не единственный расслышал тревожный клич. Должно быть, все в Черном Коралле его слышали. В этот миг каждый Тисте Анди сидит или стоит, сердце колотится в груди, глаза открылись в страхе или удивлении. А может быть, и в надежде.
Возможно ли?..
Он подумал посетить храм, услышать от самой Верховной Жрицы… что-то, пророчество, объявление. Но вместо этого вскочил, выбежал в коридор, пошел вверх по лестнице, круг за кругом, словно в вихре лихорадки. В покои Лорда - он споткнулся, увидел Аномандера Рейка сидящим в кресле с высокой спинкой, лицом к высокому окну. Внизу сталкивались потоки моря, поднимая из неведомых глубин черную и серебряную муть.
- Мой Лорд, - прохрипел Силан.
- У меня есть шанс? - спросил Аномандер Рейк, не сводя взгляда с далекого водоворота.
- Мой Лорд?
- Харкенас. Ты согласен с ее… убеждениями, Эндест Силан? Правильно ли я вижу грядущее? Перед явлением Света мы вели гражданскую войну. Мы были уязвимы перед силами, что должны были родиться. Без крови Тиаматы я не смог бы достичь… мира, единства.
- Владыка, - только и смог вымолвить Силан.
Рейк, казалось, понял, ибо вздохнул. - Да, на редкость неустойчивый мир. Покой смерти для слишком многих. Что до единства… ну, оно оказалось короткоживущим, не так ли? Но я все еще гадаю… если бы мне удалось - удалось всё - изменились бы мои намерения?
- Мой Лорд - что-то происходит.
- Да.
- Что нам делать?
- Ах, друг мой, ты поистине имеешь право спрашивать. Не обращай внимания на Жрицу и ее ответы - она всегда одна и та же. Кто бросает военный клич Куральд Галайна? Давай поищем ответ между ее ног. Все это уже стало утомительным. Но не повторяй моих слов Спинноку Дюраву - я не хочу лишать его кратких удовольствий.
Эндесту Силану хотелось кричать, хотелось броситься на Лорда, схватить за шею и выдавить… выдавить что? Он не знал. Сын Тьмы был, по его разумению, умнейшим существом среди всех смертных и бессмертных, им встреченных. Его мысли бежали по тысячам троп одновременно, и невозможно было предсказать ход беседы, угадать, какой путь он выберет.
- На этот раз я не смогу дать ответа, - сказал вскоре Рейк. - Боюсь, что и Спиннок не сможет. Он нужен… в другом месте. - Тут он повернул голову и уставился в глаза Эндеста Силана: - Это выпало тебе. Снова.
Эндест ощутил, как душа сворачивается в ужасе, прячется в пещерку, которую выдолбила когтями в опустошенной шахте его сердца. - Владыка, я не могу.
Аномандер вроде бы подумал над его отказом - десять тысяч троп сплелись, и что-то новое вызвало на его лице слабую гримасу удивления. Он улыбнулся: - Понимаю. И не буду просить снова.
- Тогда… как же? Кто? Владыка, я…
Сухой тон Аномандера Рейка жестоко противоречил сути его слов: - Возрождение в ярости. О, как я хотел бы это увидеть! - Его голос изменился. - Ты был прав - ты не можешь следовать за мной. Не вмешивайся ни во что, Эндест Силан. Не становись между двух сил, ибо не сможешь побороть ни одну из них. Ты можешь ощутить потребность - борись с ней всей силой воли. Нельзя тебя потерять.
- Владыка, я не понимаю.
Но Аномандер воздел руку.
Да, эманация пропала. Темнота снова стал спокойной. То, что пришло в мир, уже исчезло.
Эндест понял, что трепещет. - Оно… оно вернется, Лорд?
Сын Тьмы глядел на него до странности затуманенными глазами; затем он встал и подошел к окну. - Гляди. Море внизу снова спокойно. На редкость ценный урок. Ничто не вечно. Ни насилие, ни мир. Ни горе, старый друг, ни гнев. Хорошенько погляди на темные воды, Эндест Силан. Смотри на них все грядущие ночи. Чтобы успокоить страхи. Оно даст тебе уверенность.
Да, он понимает, что получил полную отставку.
Озадаченный, страшащийся непонятного его рассудку будущего Эндест Силан поклонился и вышел. Коридоры, лестницы. Даже эха не осталось. Он припомнил старую молитву, которую однажды прошептал перед битвой.
"Пусть Тьма примет каждое мое дыхание в Свое.
Пусть наши жизни ответят смерти
И пусть не буду я одинок".
Но сейчас он чувствовал себя как никогда одиноким. Он хорошо знал: воины больше не возглашают этой молитвы. Тьма не ожидает их дыхания, последнего выдоха, создающего мост между жизнью и смертью. Воин Тисте Анди сражается молча, а когда гибнет - гибнет одиноким. Более одиноким, чем способны понять те, кто не Тисте Анди.
Потом новое видение вошло в разум, заставив подскочить и замереть посредине лестницы. Верховная Жрица, спина выгнута, вопль экстаза - или отчаяния. Какая разница?
Ее поиск. Ее ответ, который вовсе не был ответом.
"Да, она молится за нас, не так ли?"
* * *
- Он тревожится, - пробормотала Селинд, наконец сумев стряхнуть хватку леденящего оцепенения. - Искупитель шевелится. Он пробудился по причинам неизвестным и - для нас - непостижимым. Он в большой тревоге…
Шестеро пилигримов, сгрудившихся у костра, закивали, хотя ни один не был одарен ее восприимчивостью к тонким материям. Они все еще слишком связаны упрямыми потребностями плоти; разумеется, к их смущению прибавляется трепет, ведь Пленник Ночи оставил их, и они увидели в его уходе отказ. Они считали его решение справедливым, ибо никто не оказался достойным Сирдомина и даруемой им защиты. Да, он был прав, отказавшись от них. Они подвели его. Неким, все еще не вполне понятным образом. Селинд понимала ход их мыслей и даже - в некотором приближении, хотя и это было удивительно, учитывая ее юные года - понимала природу родившегося в них самоуничижения. Жестоко нуждающиеся люди быстро находят за что корить себя, быстро взваливают на плечи бремя вины за вещи, которые не способны контролировать или изменить. Она начинала понимать: это скрыто в самой природе веры, религии. Нужда, которую невозможно удовлетворить самому, перекладывается на кого-то иного, более великого (или на что-то), и такая сдача себя позволяет сбросить громадную, непосильную тяжесть.
В вере можно отыскать отпущение. Облегчение.
Но здесь лежит еще более громадное противоречие. Верующие отдают все в руки Искупителя - но ему по самой его природе некому передавать, негде найти облегчение. Ему невозможно сдаться.
В чем же награда Искупителя?
Такие вопросы не для ее ума; возможно, они воистину лежат за пределами возможностей понимания. Так что сейчас ей предстоит решить вопрос более приземленный, на редкость горький. Дюжина бывших солдат, вроде бы из паннионской Тенебрии, терроризирует лагерь паломников. Они грабят приходящих, прежде чем те успеют положить приношения в Курган. Происходят драки, а теперь вот случилось изнасилование. Собрание неформальных вожаков лагеря призвало ее, просит о помощи; но что она может сказать? "Мы ошиблись, доверяясь Пленнику Ночи. Мне так жаль. Он оказался не таким, каким был по нашим представлениям. Он поглядел мне в глаза и отказался. Извините. Ничем не могу помочь…"
- Ты говоришь, Жрица, что Искупитель тревожится, - начал глава собрания, жилистый мужчина средних лет, бывший прежде капустанским купцом. Он уехал до осады, жил беженцем в Салтоане, где собственными глазами видел Изгнание, ночь, когда были выдворены проникшие в город агенты Паннион Домина. Он одним из первых пришел паломником к Великому Кургану и, похоже, намерен жить здесь весь остаток жизни. Все его богатства стали приношением кургану, стали даром богу, который был человеком, человеку, которого он некогда видел своими глазами. - Разумеется, причиной тому Градизен и его негодяи. При жизни Искупитель был солдатом. Неужели он не протянет руки, не сокрушит тех, кто охотится на его сторонников?
Селинд подняла руки ладонями кверху: - Друзья, нельзя тешиться пустыми разговорами. Единственный мой дар - это… восприимчивость. Но я не верю, что причина тревоги Искупителя - дела Градизена и его когорты. Надвигается… что-то. Еще не скоро… но сила грядущего заставляет меня трепетать. - Она поколебалась, но сказала: - Оно имеет привкус Куральд Галайна - садка Тисте Анди. И, - тут она нахмурилась, - чего-то еще, что я уже ощущала. Много раз. Словно буря ярится на далеком юге, возвращаясь снова и снова.
На нее смотрели недоумевающие лица.
Селинд вздохнула. - Видели тучи в далеком море? Можем ли мы остановить их движение? Может ли кто из нас отогнать ветра, дожди и град? Нет. Подобные силы превыше нас, за пределами нашей досягаемости. Они ярятся как захотят, они ведут войны в небесах. Вот что я ощущаю, друзья - нечто посылает волны сквозь эфир, буря поднимается на юге, и поэтому Искупитель ворочается в тревоге.
- Тогда мы для него никто, - сказал купец, горестно прищурившись. - Я отдал всё, все богатства ради еще одного равнодушного бога. Если он не может нас защитить, к чему всё?
Хотелось бы ей знать ответ на такой вопрос. Не в нем ли самая суть жреческого вдохновения? Перемолоть зерна сомнения в приемлемые ответы, пообещать путь к полному спасению… показать блага и выгоды, даруемые мудростью божьей, разогреть тлеющие угольки словно опахалом священного дыхания. - Я чувствую, - сказала она с запинкой, - что вера, дающая точные ответы на любые вопросы, не является истинной верой. Единственное ее предназначение - утешать, успокаивать разум, прекращая тем самым вопрошание. - Она подняла руку вверх, чтобы предупредить возражения, возможные даже среди шестерых серьезных, искренних приверженцев.
- Неужели дело веры - даровать покой, когда со всех сторон процветает неравенство - а оно воистину процветает! Неужели праведник должен слепо проходить мимо, довольный свой моральной чистотой, радуясь душевному миру? О, вы можете протянуть отверженным руку, указать следы свои - и они сойдут с обочин, и число их возрастет, пока за вами не пойдет целая армия. Но будут, всегда будут и те, что отвергнут протянутую руку. Те, что ищут, потому что искания в природе их… они боятся искуса самодовольства, не верят простым ответам. Станут ли они вашими врагами? Разъярится ли ваша армия? Нападет ли на неверных? Сокрушит их и растопчет?
Друзья мои, не это ли описание ужасов, только что пережитых нашей землей? - Ее взор сосредоточился на купце. - Не это ли разрушило Капустан? Не это ли отвергли правители Салтоана, безжалостно изгнав монахов Панниона? Не с этим ли сражался Искупитель?
- Все это, - бросила женщина, - не облегчит боли моей дочери. Ее изнасиловали, и в глазах ее видна лишь пустота. Она ушла в себя и может никогда не вернуться. Градизен схватил ее и уничтожил. Он избежит всякого наказания за такое дело? Он смеялся мне в лицо, когда я взяла свою дочку. Когда стояла перед ним и держала ее истерзанное тело. Он смеялся надо мной!
- Искупитель должен вернуться, - завил купец. - Он должен защищать нас. Должен объяснить, чем мы не угодили ему.
Селинд обвела взором лица и увидела страх и гнев, боль и растущее отчаяние. Ей не хотелось прогонять их - но что можно сделать? Она не просила, чтобы ее делали жрицей - она даже не вполне понимала, как стала ей. Разве у нее нет собственной боли? Нелегкой истории? Как насчет плоти, которую она недавно вкушала? Это было не кровавое мясо чужаков. Нет, Первенцы Тенескоури, Дети Мертвого Семени были совершенно особенными, да, совершенно необычными - они желали есть сородичей, ибо разве это не доказательство их необычности? Что паломникам до жестокой нужды, пригнавшей ее сюда?!
- Ты должна пойти к нему, - сказал купец. - Мы знаем, где его найти. В Черном Коралле. Я смогу провести, Жрица. Вместе мы потребуем помощи - он был сирдомином, избранным клинком тирана. Он задолжал нам! Задолжал!
- Я пыталась…
- Я помогу тебе, - настаивал купец. - Я докажу ему наше желание исправиться. Воздам Пленнику Ночи подобающие почести.
Остальные закивали; купец приободрился и продолжал: - Мы все поможем. Мы все станем за тебя, Жрица. Когда мы дадим понять, что случилось, когда мы окружим его в проклятой таверне, где он играет с проклятым Тисте Анди - как посмеет он еще раз отвернуться от нас?
"Что за святая простота! Как насчет собственных ран Сирдомина? Поглядите на свое рвение и задайте вопрос: что мне сделать со своим сочувствием, когда я встану перед ним и начну выкрикивать требования? Неужели вам не жаль вашу Жрицу?" - Хорошо же. - Она встала, одернув шерстяной халат. - Веди же, купец, туда, где можно его найти.