* * *
Какой-то человек оперся о стойку бара и чихал так яростно, что явно мог потерять зубы; пока длился его приступ, никто за столом не разговаривал. Руки жадно сжимали кружки, келик блестел на губах; глаза тускло сверкали, внимательно следя за игрой.
Спиннок Дюрав ждал, пока Сирдомин сделает ход, придумает неожиданный способ укрепить трещащую оборону - он же всегда припрятывает пару сюрпризов, его тактический гений способен задержать или даже отбросить Дюрава. Не в этом ли самая суть соревнования, его яркая слава?
Припадок чихания наконец окончился. Наверное, слишком много келика. Человек обильно высморкался, а потом сплюнул устрашающе черную мокроту. Спиннок Дюрав давно видит такие темные пятна на стенах, полах, мостовых. Во всем городе. Иноземный келик продается лучше эля и даже вина. Среди пьяниц появились его приверженцы - выпученные глаза, отвислые губы, языки как черные пиявки. Среди Тисте Анди он таких не видит - но это, возможно, лишь вопрос времени.
Спиннок пригубил вина, с удовольствием отметив, что пальцы больше не дрожат. Заставший его совершенно неподготовленным выброс силы Куральд Галайна прекратился, оставив за собой лишь смутное беспокойство. Вино стало чуточку горьким. Странные происшествия ночи - кто знает, в чем их значение?
Он подозревал, что Верховная Жрица может подкинуть пару идей, хотя ее заявления по сути никогда не меняются, не так ли? Слегка улыбнувшись, он сделал еще глоток. Сирдомин скривил губы и откинулся на стуле. - Этой атаки я не переживу, - заявил он громко. - Обман Шута был отлично разыгран, Спиннок. Я не предполагал такого.
- Неужели? - спросил Спиннок. - С такими союзниками?
Сирдомин поморщился, поглядев на двоих игроков, и горько хохотнул. - А, да. Вижу, о чем ты. Келик утащил у них разум.
- Лучше скажи - заточил. - Гарстен облизнул запятнанные губы. - Хотя могу поклясться, что в иные ночи он становится сильнее. Верно, Фулдит?
- Э? А. Подозреваю. Когда уползешь в логово, Сирдомин? А? Ресто, тащи еще бутылку!
- Может быть, - буркнул Сирдомин, - это мой разум затупился. Похоже, пора сдаваться.
Спиннок промолчал, хотя почувствовал разочарование. Нет, потрясение. Он видел, что счет равный, полагал, что и противник видит это столь же ясно, но желает чего-то лучшего, необузданного. В иные ночи талант Сирдомина словно взрывался, именно в такие моменты он начинал бесстрашный гамбит, способный, казалось, перевернуть весь мир игральной доски. Может быть, если подождать еще…
- Сдаюсь, - сказал Сирдомин.
Слово сказано, кризис обозначен.
- Ресто, принеси нам кувшин, будь так… - Сирдомин не договорил. Он чуть не свалился со стула, как будто в грудь ударила невидимая рука. Выкатившиеся глаза смотрели в сторону двери.
Спиннок развернулся, чтобы поглядеть на забредших в "Надрай" чужаков. Юная женщина в грубом коричневом халате, с короткими волосами - короче даже, чем у Верховной Жрицы, но того же полночного цвета. Бледное лицо, тихое и изящное, темно-карие глаза; они оглядели сумрак, отыскав наконец цель: Сирдомина. За ней толпились другие - люди в лохмотьях с написанной на лицах паникой.
Женщина - вожак сделала шаг внутрь.
Сирдомин сидел, словно прибитый к стулу гвоздями. Его лицо успело побелеть и теперь темнело, глаза полыхали гневом.
- Пленник Ночи…
- Это мое убежище, - сказал он. - Уйди. Быстрей.
- Мы…
- "Мы"? Погляди на спутников, жрица.
Она повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть спину последнего в дверях таверны.
Сирдомин фыркнул.
Однако юная женщина держалась храбро. Халат распахнулся - у нее не было пояса - и Спиннок понял, что она едва вошла в возраст. Жрица? Ага, Великий Курган, Искупитель. - Пленник Ночи, - продолжала она голосом, который лишь немногие не согласились бы слушать бесконечно долго, - я здесь не ради себя. Мои спутники были настойчивы; даже если мужество изменило им, нужда осталась не менее важной.
- Они пришли с требованиями, - сказал Сирдомин. - Но права требовать у них нет. Они поняли это, едва увидели меня. Пора и тебе сделать то же, что сделали они.
- Я должна попытаться…
Сирдомин вскочил так резко, что заставил вздрогнуть даже заторможенных Гарстена и Фулдита. Оба испуганно вытаращили глаза.
Но жрица даже не моргнула. - Я должна попытаться, - повторила она, - ради них? не ради себя. Мы осаждены в лагере…
- Нет, - прервал Сирдомин. - У тебя тоже нет права.
- Умоляю, хотя бы выслушай.
Жесткий тон ее слов удивил даже Сирдомина. Гарстен и Фулдит, подхватив кружки и бутылки, торопливо покинули стол.
Спиннок Дюрав встал, слегка поклонившись, и двинулся к выходу. Проходя мимо Ресто (тот замер с кувшином в руках), он сказал чуть слышно: - На мой счет, пожалуйста. Сегодня ночью Сирдомин даже не вспомнит о тебе.
Ресто замигал и не сразу кивнул.
В темноте за дверями "Надрая" Дюрав остановился. Он почти ожидал увидеть толпу пилигримов, но улица была пуста - они действительно ушли, сбежали. Наверное, уже на полпути к лагерю. Да, у последователей Искупителя слишком слабые хребты. "За одним исключением", поправил он себя, когда наружу вышла жрица.
Она прошла десяток шагов и зашаталась, словно ноги не желали ее держать. Затем поплотнее закуталась в халат, сделала еще два, три шага - и остановилась, поворачиваясь в сторону Дюрава.
Он вышел вперед. - Извини, Жрица, - произнес он.
- Ваш друг взял себе кувшин. Намерен сидеть долго. Если вам не все равно, заберите его звона через два - мне не хотелось бы, чтобы он провел остаток ночи на грязном полу.
- А я думал, такая возможность тебя порадует.
Жрица нахмурилась: - Нет. Он Пленник Ночи.
- И что это должно значить?
Она нерешительно ответила: - Каждый день - до недавних пор - он приходил к Великому Кургану и склонялся перед ним. Не чтобы помолиться или бросить безделушку.
Спиннок Дюрав с недоумением спросил: - Но зачем же?
- Полагаю, он хотел бы сохранить это в тайне.
- Жрица, он мне друг. Я хорошо вижу его озабоченность…
- И почему это так вас тревожит? Это больше чем просто дружба - я чувствую. Друзья обычно предлагают сочувствие, даже больше - но в глубине души таится каменная мысль: "Хорошо, что беда друга не коснулась меня …" Но с тобой и Сирдомином не так. Нет, - она сделала еще шаг, в глазах отразился вызов, - он отвечает на твою нужду. Ты видишь его таким, и сердце кровоточит.
- Мать Тьма! Женщина!
Она отпрянула, ощутив его негодование. Отвела взор. - Извините, сэр. Пленник Ночи встает на колени перед Курганом и приносит Искупителю самый драгоценный дар. Свою компанию. Он ни о чем не молит. Он приходит облегчить одиночество Искупителя. - Она провела рукой по коротким волосам. - Я хотела кое-что рассказать, но он не пожелал слушать.
- Могу ли…
- Сомневаюсь. Я пыталась рассказать, что ощущаю рядом с Искупителем. Сэр, ваш друг ошибается. - Она вздохнула и отвернулась. - Если бы все поклонники поклонялись без нужды… Если бы они являлись к спасителю без мыслей о его величии и его долге, приходили как друзья… - она снова бросила на него взгляд, - что бы могло случиться тогда? Я гадаю…
Он смотрел ей в спину, чувствуя себя посрамленным, слишком потрясенным, чтобы преследовать и выпытывать ответы, детали, в которых так нуждался. Ему нужно узнать, что делать с Сирдомином. Ради нее.
"Ради нее?
Но при чем тут она? Ради Бездны, что она сделала со мной? И как, во имя Матери, смог Сирдомин ей сопротивляться?"
* * *
Сколько женщин у него было? Потерян счет. Возможно, было бы лучше, если бы он хоть раз поделился даром долгой жизни. Да, лучше, чем следить, как немногие остававшиеся рядом с ним достаточно надолго теряли красоту, сдавали юность - пока Каллору ничего не оставалось как избавиться от них, запереть, одну за другой, в некоей башне на иссеченном ветрами холме? Что же еще мог он сделать? Они впадали в убожество старости, а убожество ранит его чувствительность. Слишком много горечи, слишком много злобы в жарких глазах старух, следящих за ним. Разве он сам не старится? Да, их год - один удар сердца Каллора, но поглядите на морщины, заметьте, как постепенно слабеют мышцы, как поседели волосы…
"Но разве мы не выбираем для костра самое медленно сгорающее дерево?" С этой мыслью он пошевелил носком сапога угли костра, поглядел, как взвиваются к небу искры. Иногда ярое пламя быстро сгорающей древесины дает особенный жар. Твердое дерево горит медленно, размягчается и дымится, прежде чем осесть грудой пепла. А ткань каучукового дерева - о, как она горит! Ослепительно, да. От такого сияния не смог бы отвернуться ни один мужчина.
Жаль, что приходится убивать всех зачатых им детей. Он не сомневался, что почти все жены и любовницы оставались недовольны. Но ведь он не настолько жесток, чтобы сомневаться. Да уж. Он вырывал призрачных детей из рук матерей, едва они выходили из чрева; разве в этом не было милосердия? Никто не прилепляется сердцем к мертвому, даже матери. Привязанность, да… вот истинная потеря времени. Что важнее, истинная слабость. Чтобы править империей - сотней империй - нужна изрядная объективность. Всех нужно использовать, переделывать как заблагорассудится. Он начинал грандиозные строительства, чтобы прославить свою власть; но мало кто понимал, что важна не законченная постройка, а работа и все вытекающее - господство над жизнями, покорность, тяжкий труд. Он мог заставить их трудиться десятки лет, смотрел, как проходит поколение за поколением глупцов, работающих каждый день, всю жизнь - так и не поняв, что именно значили их труды и жизни для него, Каллора. Да любая мыслящая душа завыла бы от жестокой несправедливости, от расточительства жизней.
На его взгляд, в этом и таится секрет цивилизации. Сколько бы он не пользовался этим секретом, приблизиться к полному пониманию не удавалось. Готовность вполне разумных (во всем другом) существ расщепляться и отдавать громадный процент ограниченной жизни ради служению кому-то другому. Какова награда? Ну, разве что некоторая безопасность. Цемент стабильности. Надежная крыша. Почти полная тарелка. Любимые отпрыски, обреченные на тот же изнурительный труд. Неужели это равный размен?
Для него - совсем не равный. Он понимал это с самого начала. Он не отдал бы ничего от своей жизни. Не служил бы никому, не отдавал бы труд ради обогащения и усиления власти какого-нибудь придурка, воображающего, что ему достался самый сладостный из даров. Что он великодушен. Что работать на него - благо для рабов! О боги! Что за обман! Ложь, наглая и бесстыдная!
Сколь многие правила "цивилизованного поведения" разработаны ради защиты подлых схем контроля и власти немногих над многими? Правила эти защищают до смерти (обычно смерти многих, лишь изредка - немногих). Ради них написаны законы, ведутся войны, нарушителям угрожают суровые репрессии - ах, что за деньки были! Как он наслаждался жестокостью!
Он не будет одним из множества. Он доказывает это снова и снова, и снова. И продолжит доказывать.
Корона - в пределах досягаемости. Нужно лишь провозгласить себя королем. Власть не над обычной империей - эта игра утомила его уже давно - но над целым миром. Над Королевством, наделенным всеми возможными из существующих сил. Сила плотной земли, свободные элементы, сверкающая воля веры, извивы политики, религии, социальных союзов. Возможность ощутить сплетение связей, что тянутся из типично трагических корней "золотых веков" прошлого, якобы свободных от боли, и устремляются в века грядущие, на блеск абсурдных обещаний. И сквозь все это падают дожди забвения, каскады и водопады ошибок и смертей, страданий и нищеты… бог сломанный и осужденный навеки остаться таковым… о, Каллор знает, что сможет захватить власть у такого создания, оставив его скитаться без сил и смысла.
Всё - всё это - в пределах досягаемости.
Он снова пнул угли, слишком короткие сучки, из которых сложил короткоживущий костер, и проследил, как многочисленные веточки превращаются в белый пепел. Среди углей было видно несколько костей, остатков жалкой твари, которую он съел прошлой ночью.
Грязная полоса облаком протянулась по лику звездного неба; завешенная пылью луна еще не взошла. Где-то на равнине завывали койоты. Вчера он набрел на торговый тракт, ведущий на север и юг. Глубокие колеи от фургонных колес, следы волов. Мусор по сторонам. Если подумать, довольно неприятно. Он привык к одиночеству, в котором единственными признаками деятельности человека были вспыхивающие на западном горизонте палы - это номады и их таинственные занятия, что-то связанное со стадами бхедринов и потребностью в свежей траве, как он подозревал. Если они и выследили его, то благоразумно держались подальше. Проходя пустоши, он тревожил древних духов - деталь, которая когда-то раздражала его, и приходилось ловить и убивать духов. Теперь все не так. Пусть ноют и порскают, трещат и боязливо стонут в тисках кошмаров и чего похуже. Пусть их смертные потомки прячутся в высоких травах, пока он не пройдет мимо.
У Верховного Короля совсем иные заботы. И раздумья, которыми он может занять ум…
Он сел прямо, напрягая каждое чувство. Нарастающая сила на севере. Каллор медленно вставал, вперившись во тьму. Да, там что-то клубится, но что? И… да, иная сила, и эту он хорошо знает. Тисте Анди.
Вздох превратился в свист - зубы его изрядно поредели. Разумеется! Если он продолжит двигаться в том же направлении, совершит полный круг - назад в то жуткое место… как его? Да, Коралл. Неразбериха из-за Паннион Домина. О, что за глупость! Жалкий, неуклюжий идиотизм того дня!
Может быть, это двое тех проклятых охотников? Им удалось его выследить, и сейчас они рванулись к югу, готовые к встрече лицом к лицу? Что же, он будет рад. Случалось ему убивать драконов, и чистокровных и Солтейкенов. Разумеется, по одному. Двоих за раз… это будет вызов. До сих пор погоня выглядела жалкой, неуклюжей. Так легко обмануть их, отвести в сторону. Он много раз мог устроить ловушку - наверное, так и надо было сделать. Он хотя бы смог узнать причину назойливого - да, просто патологического! - упорства. Он действительно сильно разгневал Рейка? Это кажется смехотворным. Сын Тьмы не из породы одержимых; никто из Тисте Анди не упорен, и это ли не главная их слабость? Слабость воли.
Чем же он разозлил Корлат и Орфанталя? Тем, что не остался в тот день, не стал сражаться на стороне обреченных глупцов? "Пусть малазане истекают кровью! Они были нашими врагами! Пусть Т’лан Имассы предают Серебряную Лису - она заслужила!
Это была не наша война, Бруд. Не наша война, Рейк. Почему ты не слушал меня?
Ба! Так приходите ко мне, Корлат, Орфанталь. Идите! Покончим со всей этой чепухой!"
Двойная вспышка силы медленно угасала.
Далеко на востоке койоты возобновили злобное тявканье.
Он поглядел в небо, увидев явление луны, ее уродливую улыбку - отраженный свет солнца, мутная пыль растревоженного сна. "Погляди на себя. Твое лицо - мое лицо, давай без обмана. Избитое кулаками, но поднимающееся вновь и вновь, снова выходящее в путь. Небу плевать на тебя, дорогуша. Звезды даже не видят тебя.
Но ты идешь и идешь, потому что так нужно".
Последний пинок по углям. Пусть трава запылает за спиной - ему все равно. Нет, он не закончит круг - никогда не заканчивал, и это сохраняет ему жизнь уже очень давно. Зачем менять привычки?
Каллор двинулся дальше. На север. Там, припоминал он, есть селения и дороги, и большой торговый тракт, вьющийся к западу и югу через Коричные Пустоши до самого Даруджистана. Где у него назначена встреча. Где судьба ждет, когда он провозгласит право меча и могучей воли.
Лунный свет выделил его рваную тень. Каллор шел, не обращая внимания на подобные мелочи.