Новая, дополненная и исправленная редакция старой (но, кажется, такой всё же новой) повести.
Сергей СМИРНОВ
(под псевд. Сергей АРБЕНИН)
Кто в замке король
Who is King in the Castle?
(Старая английская игра)
Пролог
За солдатской столовой солдаты травили крыс. Ну, "солдаты" - громко сказано. Кухонный взвод - "трофейные" служивые, по разным причинам не годившиеся для нормальной строевой службы. Маленький, полуголый, с лоснящимся круглым животом Москаленко - заведующий столовским складом - командовал, сидя на ящике из-под тушёнки. Его сегодня оставили за старшего: начальник столовой прапорщик Бродин как обычно отсутствовал. Исполнявший его обязанности в его отсутствие - что было, как вы понимаете, почти постоянно, - помкомвзвода Непейвода, начистив сапоги и прифрантившись в офицерское "хэбэ", двинул в городок, на (прошу прощения за прямоту но именно так это и называлось) блядки.
Так что распоряжался главный хранитель солдатского чая и сахара (а это в армии - фигура!) младший сержант Москаленко. Двое "посудомоек" - Петляев и Акбаров, оба по полтора метра (их ввиду неестественно маленького роста сразу после присяги отправили в хозвзвод), тоже полуголые, носились по двору с ремнями, намотанными на кулаки - лупили крыс. Крыс из столовой выгнали дезинфекторы. Частью крысы подохли, частью - разбежались. И вот несколько оказались здесь, на заднем дворе, ограниченном с трёх сторон зданием столовой, овощехранилища и бетонным забором.
Крысы визжали, налетали друг на друга, кувыркались в воздухе. Человек семь из того же хозвзвода стояли по периметру, держа наготове обрезки труб и прочие подсобные орудия. Иной раз крысы натыкались на них - и отлетали в центр, туда, где орудовали убийцы Петляев с Акбаровым.
Дохлых откидывали в кучу, к забору.
Когда осталась одна - уже покалеченная, с переломанными костями, но всё ещё не потерявшая способности передвигаться, - Москаленко крикнул:
- Ладно, хорош животину мучить! Добейте её, что ли…
- Так не даётся ж, гадина… - прохрипел красный, весь в поту Петляев.
- А вы её вон… на железный лист загоните.
- И чо?
- Да хрен его знает, чо… Такую живучую придётся всем вместе молотить…
Посреди двора валялся огромный лист трехмиллиметрового железа. Черт его знает, зачем. Впрочем, здесь было много всякого хлама.
Петляев пинком перебросил крысу на лист.
Акбаров мрачно посмотрел на неё; она, полудохлая, всё ещё носилась туда-сюда по железу, совершенно ослепшая и потерявшая ориентацию, оставляя кровавый след.
- Во! - поднял палец Петляев. - Придумал! Эту тварь только огнём можно… Я сейчас!
Через минуту притащил бутылку с бензином.
- Ты это чего задумал? - насторожился Москаленко.
- А вот… Сейчас будет этот… как его… Джордано Бруно! - сказал Петляев, поливая крысу из бутылки.
- Ну, ты и зверь… - Москаленко покряхтел, поглядел на остальных солдат - по большей части молодых, из последнего призыва. Строго сказал:
- Только пожара тут мне не устрой, а то…
Он сплюнул.
Петляев отбросил пустую бутылку.
- Мужики! Дайте спички!
Он был некурящим.
Один из молоденьких поваров протянул ему коробок.
- Во! Торжественный момент! Сейчас мы её зажарим! - Петляев стал чиркать спички и бросать в крысу. Но они гасли на лету, или не попадали на бензин.
- Угу, - мрачно сказал Москаленко. - Зажарь. Только потом съесть не забудь… Инквизитор, блин…
Наконец спичка упала в бензиновую лужу. Огонь вспыхнул, паутиной разбежался по железу - и достиг крысы.
Раздался жуткий писк. Будто закричал младенец, - закричал истошно, на пределе сил. Живой факел заметался по листу, соскочил с него, кинулся в сторону сидевшего Москаленко. У Москаленко вытянулось лицо, он подскочил на ящик, на котором сидел, с ногами. Ящик треснул. Москаленко замахал руками, падая.
Крысу догнали, пинками вернули на железный противень. Кто-то ржал, кто-то молчал.
Акбаров чернел лицом.
- Да убейте вы её, что ли! - завопил Москаленко.
Крыса уже обуглилась, но ещё сотрясалась, еще пыталась куда-то ползти… Акбаров выхватил у кого-то обрезок кабеля, дотянулся до крысы - на железо не встал, боялся, видно, подошвы почти новых сапог попортить, - и двумя ударами добил ее.
Потом повернулся к Петляеву. Петляев заливался смехом, показывая на крысу, и кричал Москаленко:
- Видал? Во как надо было!.. Как эту… Жанну Д’Арк!..
- Ну и гад же ты, Петляев… - вдруг хмуро сказал Акбаров.
И внезапно, с размаху ляпнул кабелем Петляева в затылок. Петляев взмахнул руками и упал на железо, голым животом - на полусгоревшую крысу.
- А-а-а! - закричал он, страшно выкатывая глаза. Подскочил, повернулся, и бросился на Акбарова. Сбил с ног. Они сцепились и молча покатились по земле.
Москаленко смотрел на них, раскрыв рот. Потом сказал испуганно:
- Эй, вы! Чего рты поразевали? Тащите ведро воды, - разлейте этих проституток!..
1
…В окно больничной палаты не было видно ничего - ни звёзд, ни луны. И само окно лишь слегка отличалось по цвету от стены, причём непонятно было: то ли квадрат окна светлее, то ли - темнее.
В палате лежали шестеро мужчин всех возрастов. Самый старший, Дед не лежал - сидел, как почти каждую ночь. Свесив голову между колен, уронив руки, постанывая медленно и механически, как некое механическое подобие человека, призванное лишь издавать скрежет.
Дед еще не умирал. Посидев с полчаса, покряхтев, он доставал из тумбочки своё заветное лекарство - небольшую бутылочку - и прикладывался. Вздыхал. Аккуратно - то есть, почти беззвучно, - заедал бананом: резал банан ножом на кусочки и аккуратно заглатывал. И, покряхтев ещё несколько минут, откидывался к стене. Стонал. Засыпал.
Между прочим, в бутылочке у него была самогонка. Самогонку приносила жена, и пил её дед вполне легально, на виду у врачей и медсестёр.
Крупный мужчина лет пятидесяти постоянно мучился кошмарами. Кошмары у него были… сельскохозяйственными.
По временам он вскрикивал: "Опять горкой, горкой получается!.. Я ж тебе говорю - к краям греби, к краям!" У него был дом, большой огород и хозяйство где-то в пригородном районе.
Ещё один - лет сорока - был легкораненым. Так он сам себя называл. У него, между прочим, был особый страховой полис. Очень ценный. Он не платил ни за какие, самые дорогие и разымпортные лекарства. Не говоря уж о таком барахле, как одноразовые системы или шприцы. Выкатив вперёд аккуратное брюшко, он вместе со всеми доходягами пёрся в столовую, выстаивал очередь, дожидаясь, пока раздатчица аккуратно размажет мокрую кашу-геркулес по донышкам немытых тарелок. А когда подходила его очередь - получал ресторанный наборчик разнокалиберных судков и кастрюлек, и раздатчица, внезапно оживившись, начинала ему объяснять, что в этой кастрюльке лежат голубцы на пару, в этой - тефтельки, а в пластиковом стаканчике - йогурт, как заказывали.
И при этом этот особый полисник любил в курилке громогласно возглашать, что он будто бы "не хочет отрываться от народа". Дескать, видите, - спит в одной палате со всеми, общается с людьми, курит там, где все, хотя мог бы в служебном помещении. И порицал, между прочим, обитателей палат "люкс". И меня, между прочим, в их числе. Встретит меня в коридоре: пузо навыкат, глаза навыкат, усы топорщатся. И этак, дружелюбненько:
- Что, сбежал из общей палаты?.. А вот я без людей не могу. Да. Хе. Хе.
Я не спорил. Из общей палаты в так называемый "полулюкс" я, конечно, не "сбегал". Меня перевёл заведующий отделением. Уж не знаю, почему.
И не это было главным. Больные и больницы - тема отдельная и неисчерпаемая, и, в общем и целом, все они - и палаты, и постанывающие пациенты - имеют общие характерные признаки. Можно даже сказать, структурообразующие…
Главным было то, что вот уже четыре ночи я видел, как на фоне больничного (то ли светлого, то ли тёмного - а, в общем-то, серого) окна вереницей неспешно шествовали кошки. Множество кошек. Бесконечная цепь. Бесшумная цепь. Осторожная и немая. И безглазая: кошки были слепыми.
* * *
Я не знал, что это кошки. Я видел только смутные тени, скользившие мимо, всю ночь напролёт. Лишь постепенно я смог различать какие-то детали. Уши, к примеру. Хвосты.
Но потом понял, что это обычные… нет, не совсем обычные, но всё-таки понятные всем существа - кошки. А навёл меня на мысль, что это за звери, Валера.
Валера лежал в "пульмочке" (как запросто называли отделение пульмонологии больные) пятый месяц. У него была какая-то запущенная форма плеврита со всеми сопутствующими болезнями. У него уже откачивали жидкость из плевры, его много раз просвечивали рентгеном, посылали на УЗИ.
Валера был немногословным. Длинным. Худым. В любую погоду ходил в спортивных поношенных штанах и белой футболке. Даже в холода.
По ночам, бывало, мы, несколько полуночников, пробирались на больничный балкон - перекурить. Было начало мая, ночи стояли - б-р-р! Ветерок тронет - тело не то, что пупырышками, волдырями берётся!..
Мы укутывались, кто как мог. Дедок-доходяга из 4-й палаты закутывался в одеяло. Сам низенький, одеяло по линолеуму стелется, как царская мантия. Только лоскутная мантия, казённая - застиранная до дыр и заклеймённая во многих местах инвентарными номерами.
Досеменит этот дедок до балкона, присядет на корточки в уголок, укутается с головой. И - "Кхе! Кхе! Кхе!" На одну затяжку - три кашля. На три кашля - одно, извиняюсь, пуканье…
Ну, так вот. Я, когда на балкон курить шёл, свитер одевал. Ну, в крайнем случае, пиджак накидывал. А Валера - хоть бы хны. В белой своей футболочке. Дрожит, - но не от холода, а, скорее, от слабости. Да не дрожит, а так, колеблется… И стоит - дымит. Наперекор ветрам, тьме и болезни.
Я ему:
- И не холодно тебе? Накинул бы что…
А он:
- Не… Нормально. Привык.
Его, кажется, уже столькими антибиотиками накололи, что никакой микроб взять не мог. Не только с налёту, - а даже, так сказать, кавалерийской лавой…
Однажды мы с Валерой стояли на балконе вдвоём. Было ещё рано. Больничный парк погрузился во тьму, но кроны старых деревьев ещё светились отражённым светом заката. Мы молча курили: о главном уже давно поговорили, да и много ли там, в больнице-то, главного? Ну, не про сегодняшний же анализ мочи по Нечипоренко спрашивать, правда? (Это, кстати, не шутка: анализ мочи у нас брали именно "по методу Нечипоренко"!).
Мы молчали. Потом обронили пару слов о погоде. Тепло мол, завтра, будет. Или, мол, к холоду - кажется, вон тучки нанесло.
И всё.
Загасили бычки в плевательнице, доверху полной окурков, использованных шприцев и, должно быть, штабелей убиенных палочек Коха. Насчёт палочек - это, конечно, шутка. С палочками у нас, в обычной клинической больнице, недолго задерживались. Либо сразу в морг, либо сначала на улицу Кузнецова. А уже оттуда - в морг… (Шутка!). На Кузнецова у нас в городе был знаменитый тубдиспансер.
Постояли ещё.
- Пойти, что ли, поспать? - как-то неуверенно спросил Валера.
- Иди, - согласился я. - А мне что-то не хочется. Стоны слушать, покряхтыванье, попукиванье… Да ещё эти…
Я оборвал себя на полуслове, не знаю, почему.
Валера помолчал, а я и не подумал, что он что-то поймёт про "этих". Но он внезапно сказал:
- А! Из офтальмологии…
Я удивлённо посмотрел на него. Он невозмутимо глядел во тьму, слегка колеблясь под порывами тёмного ветра. Этажом выше было отделение офтальмологии. Мы называл его обитателей "орлами". Сами понимаете: орлы зоркие, и больные из офтальмологии, по-своему тоже…
Просто однажды, во время ленивого перекура на улице, после сончаса, рядом с нами присели трое больных из офтальмологии. Люди как люди, с повязками на лицах. У каждого - что-то вроде марлевого флажка над глазом. У кого - над левым, у кого - над правым.
Я курил и слушал их медлительный, заунывный, занудный, как у всех больных, разговор.
Но внезапно они оживились. Из стеклянной вертушки служебного выхода стали одна за другой выпархивать врачихи и сестрички, - у них рабочий день заканчивался между четырьмя и пятью часами. Ну, понятно же, для больных мужиков все медсёстры - ну, просто невозможные красавицы. Прямо-таки идеалы. Каждый, кто хоть пару недель провалялся в госпитале, непременно вспомнит, что самую красивую женщину в своей жизни он встретил именно там - в белом (бело-розовом, голубом и так далее) халате… Отчего так? Да всё просто: медсёстры не только симпатичные, но и - чего от своих, домашних женщин бывает трудно ждать, - добрые, и даже ЗАБОТЛИВЫЕ.
Так вот. Выпархивают сестрички, закончившие работу. Без своих прекрасных, разных оттенков, халатов, естественно - и уже как бы сошедшие с пьедестала, свои, родные, даже потрогать хочется. А лето ведь. И дамочки наши - в юбчонках, в брючонках. И вот эти три одноглазых орла из офтальмологии начинают громко обсуждать достоинства каждой проходящей мимо юбки.
- Во-во, гляди! Во ноги!
- У этой, тёмной?
- Да не! У высокой, блондинистой!..
Понятно теперь, какие они там, в офтальмологии, глазастые?
Я сидел к орлам спиной, на сестричек тоже поглядывал, но, слушая их разговор, так и представлял себе: сидят эти наши зоркие орлята, как на утёсе, и всё-всё сверху видят. Глаз-то - алмаз! И не беда, что один на троих…
В общем, мы с Валерой после этого случая так и стали их орлами-орлятами звать.
Ну, так вот, возвращаясь к прерванному разговору на больничном балконе.
Когда Валера сказал про офтальмологию, я слегка взволновался. Неужто он тоже ИХ видел? И поэтому спросил - очень осторожно:
- Ты про кого? Про "орлов"?
- Нет… - Валера почесал светившуюся во мраке футболку, вогнутую в грудь, зевнул и добавил:
- Я про кошек этих…
Я с удивлением посмотрел на него. Значит, кошки мне не примерещились.
- Я не знал, что в больнице так много кошек, - сказал я.
А Валера опять зевнул:
- Ну, где есть крысы - там, значит, должны быть и кошки.
Он замолчал, позёвывая.
- Что-то я не пойму… - начал было я и замолчал.
Валера мельком глянул на меня:
- Я думаю, ищут они чего-то. Или кого-то…
- Кого? - осторожно спросил я.
На этот раз Валера посмотрел на меня внимательнее.
- А ты вот сам и подумай…
И вдруг повернулся и ушёл.
Я не успел ничего больше спросить.
А потом, поздно ночью, долго ворочался, засыпая. Всё косился на окно. Но кошек не было.
Мысли в голове ворочались несуразные, тёмные, как ненастная полночь. Как бы там ни было, я понял, что с Валерой вряд ли получится продолжение разговора. Нужно думать самому.
* * *
Сон был из были: мне снились крысы. Там, в маленькой избушке на окраине города, где мы жили с семьей первое время, в подполье водились мыши. А крысы встречались во дворе - возле помойки, стайки, сортира. Идёшь ночью по нужде, - а под дощатым настилом шорох. И мечутся невидимые, жирные, темные, - настоящие порождения тьмы.
В одно лето их развелось столько, что их можно было встретить не только ночью, но и днём. Тёща тогда развела куриц, кормила их, в курятнике было тепло даже зимой - от тусклой лампочки. И вместе с курами, в углах, под полом, в почерневшем сене жили эти твари, похожие на… поросят. Только небольших, и каких-то непонятных. Они прорывали ходы под настилами, и днём бегали под досками, прямо под ногами. Недовольно фыркали - когда человеческие шаги тревожили их.
А мыши прогрызли пол в избушке - пол, сложенный из массивных плах. Зима выдалась особенно лютой, и мыши тоже мёрзли. Вот и лезли в тепло.
Однажды ночью мышонок забрался на одеяло, пробежал по моей руке, коснулся волос. Я подпрыгнул от неожиданности, разбудив жену. Включил лампу на подоконнике. Вижу: на расстоянии ладони от меня сидит чёрная мышка с блестящими глазками, вертит носом, шевелит усами…
Вот эти мыши и крысы мне и снились. И почему-то мне вспомнилось что- то совсем из другого времени - обрывком, краем. Я решил довспоминать, додумать потом, днём, - и снова уснул.
* * *
Под утро в коридоре раздался шум. Забегали, затопали; потом заскрипела каталка. Наверное, подумал я сквозь сон, стало плохо тому деду из палаты ветеранов. Его привезли пару дней назад, едва живого. С двусторонней пневмонией и массой сопутствующих болячек - мне об этом в курилке рассказал шустрый бородатый "афганец", лежавший в той же палате. Между прочим, в этой палате лежали не только старцы, дожившие со времен победы над Германией, но и "афганцы", и "чеченцы", и даже кто-то из Таджикистана. Погранец, что ли.
Этот мой "афганец", кстати, тоже был личностью примечательной. Лежал он здесь уже бог весть, сколько времени, и занимался мелкой коммерцией. Продавал по дешёвке больным одноразовые шприцы и "системы", кое-какие лекарства. Где уж он их брал - не знаю. Может, с местной аптекаршей договорился, может, просто тянул, где что плохо лежало. У него вечно бегали глаза, и сам он на месте не стоял - всё время торопился куда-то. И кроме того, у него почему-то была больничная пижама. Остальные больные ходили в своём, - в спортивных штанах с пузырями на коленях, в футболках и даже майках.
Так вот, утром этот шустрик подтвердил:
- Деду-то нашему, слышь, ночью плохо стало. Вызвали дежурного врача, а тот - реаниматора. На каталку деда - и привет.
- Куда - "привет"? - насторожился я.
- Да в реанимацию. Но, говорят, он совсем плохой. Так что ему лифт на минус первый этаж светит.
"Минус первый этаж" - означало, в полуподвал.
То есть, в покойницкую.