Проговорил ровно, спокойно, но Торопка все же уловил в его голосе осуждение. И ворон оторвался от угощения и с удивлением, как показалось всем, качнул головой. И даже клювом прищелкнул для большей ясности.
- Ты ешь, ешь, Радогор. Торопку слушать, не переслушать. Уж он такого наплетет! - Сказал Смур и подвинул к нему блюдо. - Вот, мясца отведай. Или рыбку вкушай. А то и за пироги сразу берись. Мнится мне, что дольше своих друзей ты к еде не притрагивался.
В нос ударил запах прокопченного в сладком дыму, мяса. А с другой стороны уставился на него румяной шершавой коркой подрумяненный хлеб Отвернул ножом ломоть мяса, придвинул к себе краюху. В рот потоком выплеснулась слюна. Желудок тут же отозвался громким неистовым урчанием. Покосился на старосту. Уж очень он, сразу понял, не понравился старцу. Как бы не осудил, что от жадности чуть не давится. Сам же староста ел мало, откусывал скупо, не зхабывая всякий раз запивать вином проглоченное мясо.
- В роду бэров так принято, чтобы к столу оружно лезть?
Не утерпел старик. Снова кусанул сношенными, почерневшими зубами.
Радко чуть куском не подавился. Судорожно проглотил его и отодвинул от себя блюдо. Серые глаза потемнели от обиды. - не вяжись к парню, староста. Дай поесть сначала, а потом уж с расспросами лезь к нему. А хочешь меч в руках подержать, так попроси без язвы и без укора. - Вступился за него Смур, подумав, что далеко ли до беды? Парень еще от крови не остыл. В лице перееменился от обиды. Не его, род цапнул Остромысл гнилыми зубами. Шепнет Радогор слово со зла и нет старосты. И уже сердито выговорил. - А наперед запомни. Меч сей от чужой руки заговоренный. Потому и не снимает, чтобы беды не было.
Ясно видит, что разгорелся зуб у старосты на меч. Одни каменья чего стоят. А еще работа нездешняя. Ножны узорочьем выложены и серебряной нитью шиты. И зачем, де, такой меч безусому? Ему по его годам и копья простенького хватит.
Словно услышал его мысли Радко.
Поглядеть хочешь? Погляди. - С неприкрытой неприязнью процедил сквозь зубы, темнея лицом.
Не глядя цапнул за рукоять и камни полыхнули огнем Лезвие со злобным шипением, как послышалось всем, выскочило из ножен. И озарилось синим огнем, скатываясь от рукояти по клинку к кончику.
- И подержать можешь, коли смерти не боишься.
Старика смутить не просто.
Я к тому, отроче, или как там тебя зовут, что не ты сам и привлек тот набег к городу. Поблазнил кому меч или прослышал кто…. - Говорит староста тих, с хитрецой, словно раздумывая над каждым словом. - Не простому вою меч ладили.
- Кому ладили, того уж нет. - Сказал, как отрезал Радогор, дернув ноздрями. А мне меч дедко, старый волхв завещал И шел я за набегом следом и рядом его скрадывал. И стрелой бил и мечом сек. Мне не веришь, людей пошли. Они так спешили к вашему городу, что на то, чтобы убитых похоронить, время тратить не хотели. Я же прямым путем шел, через топи. Род чужой, да язык один.
Вскружил меч голову старому. Радогора почти не слышит. От меча глаз оторвать не может.
Да ты, Радогор, ешь. - Попробовал выправить ситуацию Торопка. - За город староста боится. Вот и мнится ему всякое.
Воевода Смур злым взглядом на старосту косится. Думает, "Чтоб ты окривел, недоумок, на жадный глаз. И на что он тебе, когда палку свою таскать не можешь?"
И поперхнулся.
Лучше не думать про такое, после того что со стены увидел. А ну, как услышит его слово да и воздаст старику за неласковый прием. А станется с него, пожалуй. Губы надул и в глазах смертельный холод застыл. Аж мясо под кожей ходуном ходит.
И десятники отмалчиваются. Леший бы их взял всех.
Спохватился и даже рот ладонью прикрыть.
Бэры с лешими соседи близкие. Не успеешь слово вымолвить, а они тут как тут. И просить не надо. К тому же парень еще силищи своей не знает. Брякнет десницей вгорячах, как на стене было. И города, как не бывало. Напрасно старосту призвал! Без ума. Но парень молодец. Не дает себя в обиду. Силищей от него так и прет. И откуда бы ей взяться?
- Ты что говоришь, староста? Торопка так и взвился с лавки. Последний ум растерял по дороге? Привык к тому, что сырым и вареным тебе тащат. А парень вместо тебя город отстоял, да так, что и люди взволноваться не успели….
- Ты это на кого лаять вздумал? - вскинулся старик. От злости и глаза прочистились и взгляд прояснился.
Бэр, привлеченный громкими голосами, оторвался от сома и дышит старосте в спину, сердито ворча. Почувствовал неладное и ворон. Прошел с ленцой мимо блюд и тарелей. Будто и не по столу, по перепаханному огороду идет. Только червей не ловит. Остановился напротив старосты и уставился на него своими черными, бездонными глазами. И показалось Остромыслу, что тонет он в этих колдовских глазах, растворяется без остатка. А перед ним хоромина его, а в хоромине он сам на лавке домотканой дорожкой выстланной. Лежит, лицо желтое и синью отливает. На глазах по медной денежке. А во рту еще одна выглядывет. И пеленами белыми укрыт.
Вскрикнул жалобно, выдираясь из омута. А птица, злой вещун, уже на плече у парня сидит. И на него презрительно смотрит.
- Не я сказал, сам видел… - Хмуро вымолвил, без усмешки, парень.
- Смилуйся, Радогор! - Старик, забыв о своем чине, с лавки вскочил и в глаза парню заглядывает.
Все слова свои мерзкие сразу забыл. И имя вспомнил, которое и знать не хотел
- Не я предрек. Боги указал.
И не понятно, парень ли говорит или птица вещая.
Смур с Торопкой переглядываются, понят что-то стараются. Десятские всполошились и с лавки вскочили. Догадались, с кормильцем не ладное происходит. А что делать и куда бежать, никто не укажет.
- Через два дня на третий, ближе к ночи. - Услышал Остромысл холодный, пугающий своим равнодушием, голос и кулем рухнул на лавку. Из головы все мысли вон вылетели. Хоть бы одна где застряла. Притащил же его воевода, чтобы смерть свою увидеть близкую! Давно мешал ему, в дела мирные не пускал. А от своих гнал, сил не жалеючи. Жил, беды - горя не знал, даже зимней порой не хварывал, а эвон. Как все обернулось. Принесла же нелегкая этого дерзкого парня, волхва злого.
А тот стоит, нависнув над столом, а вран его на плече сидит, глазами буравит.
- Не я сказал, сам увидел. - Снова повторил Радогор.
Может, сослепу перепутал и за себя другого принял.
-Через два дня на третий, ближе к ночи…
Как мертвый выполз из - за стола старик. От страха ноги не держат. Десятские под руки подхватили и из трактира поволокли.
- Да, ты садись, Радогор. Не смотри на него, старого дурака. Одна только слава от него осталась, что Остромысл. - И Торопка с силой потянул его на лавку. - А ведь, прежде человек, как человек был. Город берег, богатство его множил… Чем ты его так перепугал. - не я сказал….
- Слышали уже…. Сам так увидел. - Хохотнул Смур. - не понятно только, что он сам увидел?
- Что хотел, то и увидел.
Говорит Радко сквозь зубы, через силу выдавливая каждое слово.
- Сам не знаю, как вышло. Ни сном, ни духом не знал, а вран помог.
- И что все - таки ждать ему через два дня на третий?
- Смерть за ним придет. - Неохотно, отворачивая глаза в сторону, ответил Радогор. - Не я ему сказал. Вран предрек.
Смур побагровел, кусок от неожиданности в горле застрял, и громко крякнул в кулак. А Торопка, уже зачерпнувший ковшом из бочонка мед, так и застыл с ковшом в руке.
- А не прост же ты, парень! Напрасно тебя задрал старик.
- Каждый видит, то что видит. А я ему смерти не желал. И вран смерть на крыльях не носит. Вещует и только.
- Ин ладно. - Смур легко смирился с его ответом. - На тризне пображничаем. Ты же мне скажи, Радогор, что дальше делать будешь? Скажу тебе без лукавства, а Торопка соврать не даст, хочу, чтобы ты в городе остался. Не простым воем, вторым воеводой сделаю. А нет, так в волхвы иди, хотя и молод ты пока и для того и для другого. Не все довольны будут Но это уже не твоя забота.
Воевода выпалил все на одном дыхании и повернулся за поддержкой к Торопке.
- А уж если про старосту, и про злую смерть слух пройдет… - Торопка расхохотался, и кивнул головой в сторону лодейщиков. - А покатится непременно. Это хоть в бобы не ворожи.
- Тогда и рты затыкать не придется. - Кивнул головой воевода и искоса посмотрел на Радогора. - Ты только, парень, с ответом не торопись. Поживи, погляди, подумай. А сейчас ешь, пей и отсыпайся. В городе дурного слова не услышишь.
А Торопка снова засмеялся.
- Кто и надумает затыкать, так и дня не проживет.
Смур, который уж было совсем за чарку взялся. Бросил на него хмурый взгляд.
- Прикуси язык, Торопка. Не то первому выдеру. Мне надо, чтобы верили ему, а не боялись. Воев моих многому учить надобно. А он может. Хотя сам в толк не возьму, откуда волхву воинское ремесло знать?
Глава 5
Уговорили таки, уломали.
Остался Радко в городе. Люди смотрели по началу на него, как на диковинку. Но уже к полудню на другой день словно забыли. И не такую диковину видали. Всем ветрам открыты живем. Бывало и вовсе невообразимое. А больше на Ягодку да на птицу вещую, которая с достоинством взирала на всех с плеча Радогора, таращились. Да и то, думал Радогор, слух по городу все же расползся. И все пытались угадать, а не обманулся ли староста, заглянув в вороньи глаза?
Воевода грешил в первую очередь на Торопку, но язык у того, вопреки обещанию, и на второй, и на третий день оставался на прежнем месте, в Торопкином рту, и чувствовал себя там уверенно. Лодейщиков же трогать было невместно. Чужедальные. Из других краев прибыли. Рот не закроешь. А поэтому и говорят смело, что думают. Разве, что, посадить в лодии, оттолкнуть от берега и плыви безвозвратно. И не появляйся больше в городе.
Впервые за многие дни, а может и не многие, но такие, что жизни равны, можно было ни куда не спешить, не бежать и не скрываться. Толокся целыми днями в городе или на пристани. Всматривался в лица, ища хотя бы отдаленное сходство с теми, кого уж больше нет и никогда не будет. Вслушивался в разговоры и уходил дальше. Беда миновала и о нем благополучно забыли. И только мальчишки порой шли поодаль, разглядывая не столько может быть его сколько его приятелей. А потом возвращался на постоялый двор, присаживался на край лавки сидел молча, слушая их неторопливые речи, пока не оставался один. А лодейщики редкий день прежние. Одни уходят, забив грузом свои суда до верху. Другие приходят… и речи иные, что ни вечер. А радко все что слышит, как воду мягкая тряпица, в себя впитывает. К ночи голова пухнет.
А Ягодка, когда наскучит лежать, сам по себе шляется по городу, в котором у него приятелей не один воз завелось. А там где, приятели, там и угощение. От одного к другому, пока на пристань не забредет. Забредет, да и просидит там до ночи. Редкий рыбкой не угостит. Бывает и вран на его спине прокатится, к удивлению люда. Глядят, пальцем в их сторону тычут. Но в прямь, в глаза глядеть не осмеливаются. Вдруг сочтет взгляд дерзким, рассерчает, и увидишь тогда то, что лучше не видеть. Уж лучше либо как жить, чем увидеть то, что старосте довелось увидеть. А увидел Остромысл и что? Тем же вечером ноги отнялись, а там и язык во рту повиноваться отказался. Так и лежит колодой, третьего дня ждет.
Воевода Смур больше не заходит на постоялый двор. Давал без спешки обдумать его слова. Хотя сам считал, что и думать не над чем сироте, который остался без роду, без племени. Они же его и в род готовы впустить. Знай служи… торопка же на дню не по разу забегал. Сверкнет дурным глазом, толкнет врану, если на плече окажется, гостинец под когтистую лапу, - задабривает, значит, - и хохотнет.
- С тобой, брат ворон, лучше в ладу жить. И Радогора вашего не задирать. Я хоть и не волхв, но так тебе скажу… Но умолкал, поймав на себе чей - нибудь взгляд.
Лодейщики народ бывалый. Рисковый. Иному, страшливому да боязливому, из своих городищ лучше не ходить. Не только все нажитое можно потерять, но и голову в дальних край можно оставить. Удивить таких трудно.
Раз послушали и забыли.
Эка невидаль, птица - вещун, что человеку смертный порог указала. Иной и сам ее находит за всяко просто. А про бэра и говорить не стоит. А колдовства навидались всякого. Не древа, горы ходуном ходят от колдовства черного.
С потемками соберутся у очага и у каждого есть, что сказать. И у каждого есть, сказать. А ночью, глядя на звезды за волоковым оконцем все по крупинке, по зернышку перебирать. Глядишь и что - то новое, неведомое доселе застрянет в сознании. - на полночь я не люблю ходить. Тоскливо там. И торги тоскливые. Редко, редко, когда селеньице попадет. А то и вовсе одинокое жилье. Плывешь и все лес по берегам и конца - края ему нет. А потом упрется река в гору и повернет обратно. Колотится о камни, бесчинствует и ярится, и тут уж не зевай. Глазом моргнуть не успеешь, как подхватит, понесет и расшибет о скалу.
Ратимир не лодейщик, а старшины дружины, которая Лодейный караван в пути бережет. Ростом пониже Радогора, лицом суров и неулыбчив. Говорит раздумчиво, со многими остановками.
Снег там ложится рано и река встает тоже рано. А горах и вовсе по всему лету не тает. Нелюдимые места. Язык же с нашим схож. Люди звероватые из себя, но живут без обмана, без лукавства, словно дети малые. Но меха там богатые. Лодию за короткое время можно наворочать. Кто совесть утратил. И взор златом - серебром застил, в одно лето обогатиться может.
Замолчит надолго, задумается трубку табаком набивая. А люди не торопят, задумавшись над его словами. И ждут, когда Ратимир сам речи продолжит, а пока услышанное в мозгу свое место найдет и уляжется, чтобы при случае достать ловчее. - а на полдень, если долго плыть…
У Радогора глаза горят, как камни на рукояти его меча.
- На полдень же река сама, как под горку вниз катится. И волной порой не плеснет, в борт не стуЗукнет. Клади весла, ставь парус и кати себе в радость. Только и дела, смотреть за тем за тем, чтобы лодию к берегу не отнесло. А как унесет к берегу, так жди беды. Наскочат лихие люди, побьют, пограбят. А кто уцелеет, полона не избежать. А там торжища. И неволя. Леса там редкие, а стоят еще реже. Голым голо. Но скоту там воля вольная, пока не сгорело все на солнце. И безводье. Вся вода, что в реке бежит. И бежит, пока в море не упадет. А как упадет, так тут уж вовсе про себя забудешь. И на воде разбой, и на земле разбой. И укорота тому разбою нет потому, как тамошние набольшие люди тоже от каравана не прочь кусок откусить. А все потому, что людей там множина и живут тесно. А раз так, то и прокормиться тяжело. А города там все сплошь каменные или из глины сбитой поставлены. А как глина высохнет и обгорит на солнце, то тоже, как камень делается. И торжища там не то, что здесь. С одного края зайдешь, а другого не видишь. И от многолюдства уши глохнут. Язык же с птичьим схож. Гыргочут, гыргочут, а что про что, не разберешь, если не растолмачат. И полон туда же гонят. А уж люду какого только не насмотришься. Иные и вовсе как бы не люди. Аж страх берет. Ликом черны, как сажа. Кожа на солнце, как сапог чищенный блестит. И только глаза сверкают. А в остальном люди, как люди.
Притомится ратимир, замолчит, а уходить ни кто не торопится. И у других припасено, что людям поведать можно.
Лишь однажды остановил он свой взгляд на Радогоре и с равнодушием отвел его в сторону. А как расходиться начали, задержал его рукой.
- Ты бы, парень, с мечом своим не светился. Не показывал его людям на глаза. Беда за ним следом крадется и злой глаз его выкарауливает.
Снял руку с плеча и пошел по скрипучим ступеням на поверх. Где снимал для себя жилье.
- Постой, дядька Ратимир. - Остановил его Радогор. - Скажи, что ты про этот меч знаешь?
Ратимир остановился, задумался, уставив взгляд себе под ноги и почесывая ладно стриженную бородку.
- Немного знаю я, Радогор. Но и того, что знаю довольно для того, чтобы никогда не брать его в руки. - Отворил не широко двери и кивнул головой. - Заходи.
Запалил светец, сел на лавку и без слов, кивком, усадил Радогора.
- Когда и кто его сотворил, никто не знает. Но ковали его из небесного камня, потому и помнит он тот неистовый свет от далекой звезды. Не знаю, но думаю… творили его там, где люди змее кланяются. И клинок ковали такой же подлый, как змеиное жало. Мы же мечи свои без хитрости, без уловки творим. Сами напрямо жить стараемся и мечи такие же ладим. И в навершии меча невесть что. То ли зверь. То ли птица. А глазами до нутра прожигает. У нас таких чудищ нет. Да и не было.
- А где есть?
У Радогора снова глаза разгорелись. И Ратимир укоризненно покачал головой.
- Напрасно ты, парень.
- И все же?
- Где есть, про то один он знает. Тот кто меч ладил. Так и его нет. Сказывали, что выдрали ему язык. Чтобы поведать не мог никому про то, как меч ладил, и руку под корень отсекли. Вдобавок еще и ослепили. А когда это было, и было ли вообще, ни кто и не помнит. Забыли, как вовсе не было.
- Живому? - Округлил глаза Радко.
- Живому… там это обычное дело. Храм своим богам поставят, мастеру, который дело правил тут же голову долой, чтобы другого такого не было. Или ход тайный пробьет, чтобы не сболтнул часом.
Ратимир сбросил сапоги с ног и с наслаждением пошевелили пальцами.
- Стар стал, должно быть пора останавливаться. А тебе так скажу, Радогор. Злой твой меч. Нельзя его людям показывать. Наш меч тоже против людей куется. Но убьет не всякого. В сердце им не уколешь. И если голову не разрубить, увечным, но жить будет А этим мечом кто бы не владел, а все равно смерть.
- Что же мне, бросить его что ли? - Растерялся Радко.
- Уже не бросишь… - Вздохнул Ратимир. - Спать буду. Наговорился за вечер.
Радогор покраснел, поняв, что Ратимир вежливо выпроваживает его. Что - то не разборчио пробормотал и вышел в тяжком раздумьи о таинственном мече.
Ночью же сны на него навалились. И один гаже другого. Черные и ворочаются в голове, как дым над курной избой. Но спроси, что видел и слова не скажешь.
Староста умер, как и было указано. На третий день пополудни. Распахнул выгоревшие от жара глаза, наполненные болью… и страхом. Знать бы чего страшится. И ртом зевнул, будто сказать что - то пытается. И тут же дух испуст
Ил, так и унеся с собой последнее слово. А спустя недолго на постоялый двор пришел воевода Смур. И без предисловий, прмо, спросил.
- Что скажешь мне, радогор?
Радогор смутился. Ни как он не ожидал ус\лышать прямого вопроса. Не отвечая, опустил голову, словно не было у него времени на раздумья.