- Но ты так на меня глядел, будто видел. Я и матушке Копытихе так сказала, когда она допытывалась про то, что я заспала. А я ей сказала, чтобы она у тебя спросила. А она меня чудом обозвала.
- Чудо и есть. - Расхохотался Радогор.
- Нет, ты не смейся. Она про другое чудо говорила."И родится же такое чудо!" - Вот как она сказала.
- Как бы не сказала, все равно чудо.
- Правда? - Обрадовалась она. - Ну ка, посмотри на меня, чтобы я видела, что не обманываешь меня. Вам, волхвам, только поверь, такого наговорите, в век не расхлебаешь.
И вспомнила для чего весь этот разговор затеяла.
- Если мой сон не видел, как можешь знать, что Смуру приснится, когда мы еще даже не приехали? Или все - таки видел мой сон? Просто сознаться не хочешь.
Радогор с улыбкой смотрел в ее раскрасневшееся лицо.
- Не морщи лоб, Ладушка. Состаришься. Морщины будут, как у берегини. А тебе они нужны?
- А ты и глаза прищурил, чтобы мои морщины разглядывать, которых вовсе нет. - Испугалась она, и провела рукой по лицу. А вдруг, да появились, а она и не заметила.
Но возмутиться не успела. Радогор повернул коня в сторону, свернув с дороги, и скрылся за деревьями. И почти сразу же она услышала его голос.
- Здесь остановимся.
Свернула вслед за ним и оказалась на тесной полянке. Жеребец Радогора стоял разнузданный по брюхо в траве, хватая зубами верхушки.
- Там, - Он мотнул головой за спину. - Ручей. Свежей водой запасемся, и лошадей напоим.
Влада нетерпеливой рукой распустила вязки мешка с дорожными припасами, расстелила холстину, высыпала на нее десяток сухарей и нарезала толстыми ломтями чуть не до черна прокопченый кабаний окорок, пахнущий дымом и травами.
- Никогда не думала, что простой сухарь окажется таким вкусным. - Заявила она, с хрустом разгрызая черный сухарь. - Ем и урчу, как псенок.
- Мала ворона, да клюв велик. - Усмехнулся Радогор, оценив по достоинству ломоть кабанины, который она крепко держала в своей руке.
- Это где ты ворону увидел? - Встрепенулась она. Хотела подняться, но уже разнежилась, чувствуя, как желудок наполняется теплом, а глаза закрываются от сытости. Да так, с сухарем в одной руке, и с кабаниной в другой, уютно устроилась на его коленях. - Погоди у меня, узнаешь какой клюв, если не забуду.
В синих глазах небо утонуло. На губах счастливая улыбка.
- Лежу на твоих коленях и, вроде не Влада я, а пылинка крохотная. Ветерок пролетит, подхватит и не заметит. А совсем не страшно. Только душа замирает, стоит подумать о том, как велик наш мир, как необъятна земля. Жила в батюшкином тереме и дальше городской стены не заглядывал. Думала, тут и край за дальним лесом. А дальше леса черные, грозные… глаза злые выглядывают из - за деревьев. У тебя на руках сидела, и то твоими ладонями заслонялась. Сейчас же лежу, глядя в небо. И совсем не боязно. И сердце на все по иному откликается. И так за самый дальний окаем заглянуть хочется. Что и сказать не знаю как. И на душе тревожно совсем иначе.
Радогор слушал, не перебивая. И ему знакомо было это чувство. Точно такие же думы донимали. Наслушаешься старого волхва и до утра уснуть не можешь, пытаясь угадать, где же все это помещается на земле. И есть ли край всему? А за краем что?
- Правду ты говоришь, дивно все Род устроил да уладил. Уж так дивно, что и словом все не обскажешь.
- И не надо. Не думала, сказала. Уладил. С тобой слово схожее. У - ладил. С - ладил. На - ладил. Лад. Лада, Ус - лада. Разве удумает человек такое? Чтобы каждая буквица, каждый вздох, как ты сама.
Влада, слушая его, на руках вскинулась и в его глаза снизу заглядывает. Услада! Сама бы до такого никогда не додумалась. По телу сладкая истома разлилась.
- Только Роду и под силу такое. Сидит где - то на высоком месте и горбится от горя, когда видит, когда видит, как люди этот лад, им заведенный, рушат. И Макошь от огорчения в своей светелке нет, нет, да веретено из рук выпустит. И все из рук валится потому, что слеза глаз застилает. Перепутается пряжа, порвутся нити в ее руках и сколько жизней не досчитается потом Род? А рядом Марана ждет, не дождется, в оконце решетчатое заглядывает. А то изловчится и сама нити порежет.
Радогор замолчал, глядя остановившимся взглядом перед собой. Лада боялась пошевелиться. Чтобы не вспугнуть его мысли.
- И чтобы не жить. Чтобы не ладить? - Тяжело, с надрывом вздохнул. - Так нет же. Обязательно появится У - род. И Лада отвернет свое лицо от людей. И Макошь, слезами ульется, все нити перервет. Сколько их сразу оборвалось, когда на бэрий род наскочили из - за окаема? И работает она без устали, и веретено в ее руках вертится, и нить нескончаема, а слезы мешают. А Мара рядом, успевай только нити подбирать.
- Услада! - Прошептала она, щурясь от солнца… и счастья. - Хорошо то как. Услада… я и не знала, что это тоже я. Никто так раньше меня не звал. Ни батюшка, ни матушка. Даже няньке старенькой в голову не пришло.
Прижалась тесней к нему, но он осторожно приподнял ее голову с колен и встал. Чужой, далекий! И глаза смотрят холодно и жестко. Не на нее. На кого - то другого, кого рядом с ней видит. Пока поднималась, он уже в седло сел и взглядом торопит. И всегда так. Только до чего хорошего доберется, так сразу заспешит, заторопится.
- К ночи надо до трактира добраться. - объяснил он причину такой поспешности, заметив ее недовольный взгляд. - Ратимир сказал, как раз на дороге стоит.
Но ближе к вечеру она закапризничала, решительно заявив, что ни в какой трактир и ногой не ступит так, как клопов тьмы тьмущие, а тараканы у них в пастухах ходят. И многое другое, чему сам Род еще названия не придумал. И каждый из них только и ждет, чтобы изгрызть ее до самых косточек. Уж лучше она будет комаров кормит, которых к тому же пока и не видела, чем пойдет с ним в трактир.
Спорит не стал. Комаров кормить, так комаров…
Но на всякий случай спросил.
- А зубы от сухарей не заболят?
Но она про такие мелочи и помнить не хотела. И заторопила коня. Даже полянку выбрала сама. Пока расседлывал усталых коней, еду выложила на холстину и для костра хвороста натаскала. Радогору осталось только огонь разжечь.
- Леших ночью не забоишься? Кричать не будешь? - Ухмыльнулся он ей прямо в лицо, с хрустом надкусывая сухарь.
- Сам сказал, один он остался на всю округу. Да и знает он меня. И забоится он пугать. Берегиня озлится тогда на него. - дерзко ответила она ему. - Или делать ему больше не чего, как добрых людей на дорогах пугать?
- А не добрых?
- Не добрые, те сами кого хочешь напугают. - Снова бойко отозвалась она, готовя постель для них из травы. - А против них мечи наготовлены.
Радогор не мешал ее возне. Сидел, нахохлившись, как старый ворон, уставив не мигающий взгляд, в догорающий огонь, изредка вороша угли. И тогда искры, разлетающиеся из - под его палки, скупо освещали его хмурое, сосредоточенное лицо.
Она же, закончив приготовления, упала в траву, повозилась, устраиваясь удобнее, и позвала.
- Радо!
- Спи, сейчас я…
И голос равнодушный, как из ледника. Словно не он сам Усладой называл.
Не утерпела, поднялась и подсела к нему, привалившись к его плечу.
- Сон из глаз бежит, когда тебя рядом нет. - Дремотно прошептала она. И сама заглянула в огонь, проследив за его взглядом. Показалось, а может сквозь дрему почудилось, что где - то глубоко, глубоко ворочается, злобится черное и страшное.
- Это он, Радо? Урод, о котором ты говорил? Которому все не в лад? - Со страхом спросила она и, не выдержав, плюнула в костер прямо на злобную тварь.
- Нельзя, Лада, в огонь. Обиду затаит тот, кто огнем повелевает. Симаргл.
Лада вздрогнула и, не скрывая тревоги, повернулась к нему.
- Так я же не в него, Радо. В того, другого.
- И все равно. Тот далеко. Даже не знаю, как далеко он. А огонь, вот он. У твоих ног…
Влада сразу присмирела и, от греха подальше, забралась под его руку.
- А какой он, Радо, этот… - Кивнула головой на костер. - черный, который смотрел на меня, будто растерзать готовился.
Радогор наклонился к костру и поворошил угли.
Какой он, Радо?
Радогор пожал плечами.
Сам не знаю. Я, когда его увидел, подумал, что Симаргл на Рода восстал. Как и он, в зверином теле летает по небу и голова птичья. А присмотрелся, ан нет. Оклеветал его. Симаргл себе песье тело берет. А у этого гладкое и, как бы с рыжа. С песьим не схоже. Симаргл, когда к людям является, словно в огне горит и золотом чистым отливает и, кажется, что не он, а сама радость на землю спустилась. Этот же черен, как ночь разбойная, варначья и злоба изливается, задохнуться можно. Одно слово - изгой! Вот он и озлобился на весь свет. И меч поднял.
Лада с усилием отвела взгляд от костра.
- Теперь уж верно не усну. - Уверенно сказала она и потянула его за руку. - Или не Услада я?
- Запомнила таки, что не надо.
- Я про ворону запомнила. - Тут же многозначительно ответила она. Когда мне надо, я всегда памятливая.
И распустила ремешок подкольчужника.
Ночью Радогору спалось плохо. Громко стонал, несколько раз порывался встать. Но Влада, проснувшись, прижимала его к себе и, с трудом удерживая, как могла успокаивала его. И сама не знала, как ему помочь и не один раз готова была расплакаться от осознания собственной слабости и никчемности. А он все стонал и бился в ее руках. И успокоился только перед рассветом, когда забрезжила тонкая полоска зари по виднокраю. Открыл глаза, а в них сна как не бывало. Привстала на локте и наклонилась над ним, заглядывая в его, сразу осунувшееся, постаревшее лицо Провела ладонью по щеке.
- Не его, родичей видел я, лада. Разбередил, растревожил я вчера своими разговорами глупыми их навьи души. Поторопился злобу свою утолить, убежал и оставил их без погребения. И стонут, плачут они сейчас потому. Что в вирий попасть не могут. Корят, ругают меня, а мне ответить не чем. Так и бродят по городищу, по лесу, а кто поможет им, когда кроме меня не осталось у них других родичей?
А что сказать ему, как утешить? И снова почувствовала себя слабой и беспомощной.
- Вот и тебя перепугал. Как воробышек взъерошилась.
- А мы заедем к ним, Радо. - Нашлась она. - И управим все, как надо. Если придут снова они к тебе, ты им все так и скажи. Или оберегом заслонись.
- От родичей оберегом? - Нахмурился он. - уж лучше я попреки терпеть буду. А заехать, я еще раньше сказал, обязательно заедем. Пусть упокоятся их души, Лада.
И Лада заторопилась, радуясь тому, как все хорошо придумала. Выложила на холстину остатки ужина, сама сбегала к ручью за свежей водой. Своей рукой подсунула ему самый мясистый ломоть кабанины и заставила съесть его без остатка.
-Ты, Радо, больше не слушай меня, девку глупую, а делай, как сам знаешь. Захочешь в трактир ехать, так и вези прямо туда. Это же я потому блажила, что видеть не могу, как смотрят на тебя девки и женки молодые. Бабка Копытиха и то говорит, крепко, де он тебя к себе присушил. А это не ты меня присушил, я сама своей волей к тебе присохла и так, что ногтями не отскрести. Я же без тебя и не живу вроде. Вся мертвая. Ты ночью стонал, а я рядом умирала.
И разревелась, прижавшись к его плечу.
Радогор растерялся. Успокаивал, глядя по голове и по плечам, как маленькую.
- Не присушивал, Ладушка, потому, что сам присох. Ты еще на лодии была, а я уже знал, что моя ты. Сама Макошь наши нити переплела и мне в ухо шепнула, "Иди".
Лада всхлипнула. Глотая слезы и возразила. - я всегда знала. Тебя во сне каждую ночь видела, Ладо мой, и только ждала, когда придешь.
И в седло ее уже посадил, а все твердила.
- Пешком, босая по острым камням за тобой пойду, через огонь побегу. И не охну, не крикну.
Вложил поводья в руки и улыбнулся.
- Не надо по камням. На руках унесу.
Но о трактире больше не заговаривал. Даже тогда, когда угодили под проливной холодный дождь. Смотрел, как катятся струйки дождя по ее лицу. Стекают за ворот подкольчужника и не раз порывался что - то сказать, но так и не сказал, ожидая, что она первая заговорит. Но и она молчала. А дождь хлестал все сильнее и сильнее, а к вечеру еще и ветер поднялся. И бросал потоки ледяной воды прямо в лицо. Ночь коротали, прижавшись друг к другу под развесистыми сосновыми лапами.
Надо было тебя послушать, Лада, и мимо ольхи ехать. - Сказал он утром, глядя на ее мокрое лицо. - Озябла? Пройдет дождь, разведем костер, обогреемся.
Но и днем дождь не прекратился. Стеной встал у них на пути. Руку вытяни, пальцец не увидишь.
Дорога вывернула к реке, открыв, обнесенное тыном, городище. И Ралогор, даже не посмотрев в сторону продрогшей княжны, решительно направил своего жеребца по склону вниз, к нему. Ноги лошади скользили по раскисшей земли, она пугливо всхрапывала, норовя сесть на круп, и косила на нег глазом.
Ворота в город были еще открыты. Страж, выглянув, бросил на них злой взгляд, и вышел, поеживаясь, навстречу.
- Кто? Зачем?
- Постоялый двор есть? - Спросил, не ответив, Радогор и бросил ему серебряную денежку.
- Вниз, к реке держи. Не проедешь. - Проворчал страж. - Еще одну. С головы по деньге.
Взгляд его, пока рука с серебром тянулась к кошелю. Заметил княжескую гривну на груди Радогора и в глазах появилось сожаление. Гости не из простых, можно было въездного вдвое запросить. Но промолчал, отступил в сторону, пропуская и скрылся под досщатым навесом.
Город показался им неказистым и на редкость несуразным. Утонул в грязи, разбросав в беспорядке домики и домишки. Дорога спустилась вниз и уткнулась в покосившееся строение. Плотно окруженное грудами мусора. Через не плотно закрытые двери до них донеслись голоса, прерываемые с завидным постоянством молодецким пьяными криками. Остановились у коновязи с десятком привязанных лошадей. Здесь же в беспорядке, задрав оглобли к небу, мокли телеги.
По скрипучим ступеням поднялись на крыльцо. Радогор толкнул двери и первым шагнул в трактир. Спертый, тяжелый от мокрой одежды, ядреного пота, закисших отходов и перегара ударил в ноздри, заставив поморщиться. Низкий, почерневший от копоти и испарений, потолок, два десятка длинных столов с такими же лавками да очаг составляли все убранство трактира. И гости, в большинстве своем, были загнаны за эти стены по ой же причине, что и они. По одну сторону от дверей нашли себе место десяток, а может чуть больше, селян, по другую, ближе к очагу развеселая кампания. Не похожая на селян, но и на воев тоже Дюжими голосами горланили залихватскую песне, вторя ей ударами кулаков в столешницу. И вкладывали в песню столько силы, что, казалось, еще одна такая песня и стол развалится. Лица красные. И не поймешь сразу от вина ли или от того усердия, которое вкладывали они в песню. Волосы слиплись от пота, бороды вымокли в вине.
Покосились на звук скрипнувших дверей, но Радогора, казалось, не заметили, зато Владу окинули оценивающим взглядом.
- Радо, уж лучше в лесу, чем здесь. - Шепнула она ему, скрывшись за его спиной. - тут и пес к утру околеет.
- Ба! Поляница!
Радогор широкими шагами шел к очагу, по пути выдернув лавку. Поравнялся с крикуном и зажав его голову в ладони, добродушно попросил.
- Отвернись, ослепнешь.
И вернул голову в то положение, в котором она была прежде.
- Садись, Лада, осушись. - И оглянулся по сторонам в поисках трактирщика. - Хозяин!
Тот не большой опыт общения с трактирщиками, который он приобрел в обществе Смура и Ратимира, позволял ему чувствовать себя спокойно и уверенно. И он добавив голосу железа, повторил. - Хозяин!
Где - то на поверхе простуженно заскрипели половицы послышались тяжелые шаги и на лестнице появился грузный, угрюмого вида, мужик с нечесаной головой и взлохмаченной бородой.
- Комнату и ужин!
Крепкий голос, могучие плечи, пара мечей за спиной заставили хозяина из осторожности отступить по лестнице на пару ступенек вверх.
- Комнат нет, а ужин если изволите подождать.
Взгляд Радогора застыл, налился стужей и остановился на переносице хозяина.
- Комнату и ужин. И вели затопить печь, чтобы мы смогли просушить одежду. И поторопись. Я не люблю ждать!
Хотел еще пару слов добавить для ясности, но не успел.
За спиной раздался гневный голос княжны. Дикий мужской вопль и отчаянная ругань.
Обернулся. Тот, кому он только, что посоветовал отвернуть и смотреть в другую сторону, сидел с бледным лицом и неестественно вывернутой рукой, а боевой нож Влады застыл на его шее под бородой. Его друзья повскакивали с лавок и схватились за ножи.
Покачал головой, с удовлетворением отметив, что его уроки не пропали даром и Влада все проделала наилучшим образом. И с полным равнодушием посоветовал.
- Зарежь его, моя княжна. Не мучай… Пожалей. Все равно до весны не доживет. А завтра со старшины я потребую виру за твою обиду. А за одно и с этого недотепы, глаза которого не видят княжескую гривну.
Влада помедлила, словно раздумывая над тем, воспользоваться ли советом Радогора и зарезать бедалагу или дать ему пострадать в ожидании скорой кончины и с большой неохотой вернула нож в ножны. И тихо, но угрожающе прошипела.
- Один крик, один громкий голос и я вернусь…
- Ну и зря. - В голосе Радогора сквозило явное осуждение. Я бы пожалел. Зарезал. Хоть и скотина, а человек. Если на двух ногах ходит.
От подобной неслыханной жалости, собутыльники несчастного попятились и робко вернулись на свои места. И поспешили успокоить мелкую дрожь парой - тройкой кружек вина.
- Ключ! - Теряя терпение, рявкнул Радогор. - И ужин.
И, не дожидаясь ни того, ни другого, начал подниматься по лестнице к хозяину. Хозяин, ожидая неприятностей, попятился, и пятился так, пока не уперся внушительным задом в двери. И толкнул их тем же местом.
Сейчас, мой господин. Разве только немного обождать придется, пока я выкину все это.
И принялся выбрасывать из комнаты узлы какого то незадачливого постояльца. Лада заглянула через плечо Радогора в комнату и ужаснулась.
- Вели жене, или кто там у тебя есть, вымыть все и застелить чистым. Я в этой грязи жить не буду.
Радогор бросил хозяину несколько монет и тот, с ловкостью базарного скомороха, поймав их на лету, с той же ловкостью спрятал в складках одежды.
- У коновязи наши лошади. Укрой под крышу и засыпь зерна. И поторопись, дружище. Я человек терпеливый и скандалов не люблю. А княжна, ты сам видел… - И хитро подмигнул ей глазом. - Мы же пока у очага погреемся.
Спустились в трактир. При их появлении голоса и впрямь стихли. И только выпивохи буравили их яростными взглядами.
Не обращая на них внимания, схватка, выигранная у нахального обидчика, придала уверенности Владе, села на лавку и вытянула ноги к очагу. Радогор, скрестив руки на груди, встал рядом. Взгляд наткнулся, страдальчески изуродованное болью, лицо мужика и, наполненные животным страхом, глаза.
- Эй, ты! - Позвал он. - Подойди ко мне.
Мужик дернулся, как от удара палкой, и сжался.
- Подойди!
Что - то было в его голосе, что мужик против своей воли, поднялся с лавки и потащился к нему, придерживая покалеченную руку и на каждом шагу оглядываясь на собутыльников.
Остановился в двух шагах от него и отвернул взгляд в сторону, ожидая самого худшего.