– Ф-фу, проветрилось, вроде, – вздохнув с облечением, Матрена поспешно захлопнула рамы, чтобы не выпустить с сивушным амбре и остатки тепла. – А вот сейчас почивать ваше величество уложим, и полегчает вам во сне-то, поди…
Елена прислушалась к своим ощущениям.
Спать, есть, пить и слушать болтовню славной, но чересчур разговорчивой Матрены ей не хотелось.
И отослав в горничную в людскую ужинать, царица направилась в библиотеку.
Было ли это явление результатом влияния брата Васеньки Иона, или еще одной странной прихотью беременной женщины, но в последний месяц она с удивлением обнаружила, что ее стало тянуть на книги.
Пустые без ненаглядного Василечка вечера тянулись долго, и она сначала от скуки, а потом и со все возрастающим интересом взялась за чтение подаренной ей на свадьбу Ионом подписки любовных романов. К тому времени на дальнем стеллаже, на специально отведенной для них полке, с которой были изгнаны и свалены рядом в углу приключения и путешествия, уже скопилось несколько десятков массивных фолиантов с золотым обрезом, в обложках, разрисованных доблестными рыцарями в парадно-выходных доспехах и прекрасными дамами с неестественно-алыми губами в розовых платьях.
До прибытия очередного романа оставалось еще несколько дней, а последний был
прочитан еще на той неделе и уже отправлен во время субботней генеральной уборки горничной Матреной на родную полку в библиотеку.
Ах, какие безумные страсти, какая роковая любовь, какие бездны отчаяния и Пиренеи – или эмпиреи?.. счастья открывались перед читателем! Над их описанием они с Матреной все вечера напролет обливались слезами!.. Чего ведь только на свете не бывает!.. Вот, и вправду говорят, что интересно там, где нас нет…
Какой бы роман лучше взять перечитать?
Вот этот? Или этот? Или тот?
Ах, нет – как я могла забыть! – вот он, их любимый, написанный благородной синьорой Лючиндой Карамелли "Роковой поцелуй" – на верхней полке. Они прочитали его самым первым, но такие страсти, такие переживания забыть невозможно.
Такую душераздирающую историю несчастной любви не грех и еще раз перечесть. Ох,
и навидалась, видно, в своей жизни синьора Лючинда!.. Шесть романов только у них на полке, а сколько еще не прочитанных?.. А выбрать время среди головокружительных балов, охот, похищений, побегов с пиратами, украшения новых дворцов и замков, подаренных ей влюбленными королями, сесть, сосредоточиться и записать такое, чтоб это еще и весь белый свет прочел… Мужественная все-таки женщина, эта синьора.
Елена покрутила головой, откашливаясь и нетерпеливо указывая пальчиком на стремянку, но в библиотеке весьма некстати кроме нее никого не оказалось. И тогда царица, решив не дожидаться прихода с ужина Матрены, махнула рукой на тяжелую лестницу, приставленную кем-то как назло к самому дальнему шкафу, взяла колченогую скрипучую табуретку у окна, поднесла ее к своему стеллажу и, держась
одной рукой за стойку, осторожно поднялась на нее. Вот она, только руку протя…
Вдруг внутри у табуретки что-то противно скрипнуло, хрустнуло и треснуло, ножка ее предательски подломилась, царица ахнула, покачнулась, ухватилась было свободной рукой за полку, но, не удержавшись, на перекошенной, как карга – ревматизмом, табуретине, сделанной еще, видно, при прадеде прабабки ее мужа, заскользила и повалилась на пол.
Сверху ее закрыл книжный обвал.
* * *
Чернослов прислушался под дверью: ужин шел своим чередом – звенели кубки, ножи и вилки, ровным гулом доносились голоса, перекрывая переливы гуслей.
Лейтенант Ништяк его Черной Сотни, как придумали они называться, вопросительно глянул на него, но колдун, торжествующе усмехнувшись, покачал головой.
Грубая сила, лобовая атака…
Фи.
Ему пришло в голову кое-что получше.
Чернослов был любителем театральных эффектов. Причем провинциальный ли это был театр, существующий исключительно молитвами актеров, или столичный баловень меценатов – безразлично. Чем эффектнее, чем театральнее – тем лучше.
Ну, какое впечатление могут произвести ворвавшиеся в сердце – или желудок? – замка посреди мирной трапезы солдаты в чужих доспехах?
Максимум – пара подавившихся, да и то не насмерть.
А какое впечатление произведет вот это?
И Чернослов, самодовольно ухмыльнувшись в жиденькую, как суп бедняка, бороденку, щелкнул пальцами, и обе створки дверей, со скрежетом и визгом выдрав десятисантиметровые кованые гвозди петель из косяков, грохнули об пол.
Еще щелчок – и центральная люстра обрушилась с потолка на стол, давя и калеча гостей и хозяев…
Если бы была.
Заклинание колдуна, направленное на моментальный разрыв цепи предполагаемой люстры, не найдя назначенной цели, закрутилось радужным колесом, засвиристело, пробило дыру в самой серединке расписанного под гжель потолка, и, ухая и рассыпая розовые и желтые искры, ушло в ночное небо.
Огоньки сотен свечей в зеркальных подсвечниках на стенах на мгновение нервно заколебались и снова выпрямились как стойкие солдатики.
Два человека за столом натужно закашлялись.
Кто-то одиноко захлопал в ладони и выкрикнул: "Браво!.."
Через секунду его поддержали другие.
– Бис!..
– Бис!..
– Молодца, старикан!
– А кролика теперича из шапки достань, ловкач!..
– Не, пусть с веревками теперь хвокус покажет!..
– Ларишка, Ларишка, чего они говорят, ащь?.. – натужно закричала в ухо соседке старуха в жемчугах и синей парче.
– Хвокус, говорят, бабушка, с веревками надо показать!
– Ащь?..
– Хвокус!!!.. С веревками!!!..
– Какие такие веревки!!! Кролика давай доставай!!!
И под ноги колдуну полетела пригоршня медяков.
– А я говорю – с веревками! – и еще одна пригоршня мелочи, пущенная мощной рукой,
осыпала его с ног до головы, оставив попутно на лице несколько маленьких круглых синячков с трехглавым орлом.
– Да кому твои узлы-веревки интересны, боярин Никодим!
– А твои кролики, боярин Порфирий? Не наелся ты, что ли?
– Чего они говорят, Ларишка, ащь?..
– Хвокус!!! Какой!!! Показать!!!
– Пушть лучше ш платками, ш платками чего-нибудь ижображит!.. – посоветовала старуха.
– С кроликами!
– Нет, с веревками!
– Лучше ш платками, ш платками, милок!..
– А кто вообще хвокусника пригласил на ужин? – перекрывая разрастающуюся ссору, раздался возмущенный голос царицы. – Что у нас тут – праздник какой?
– И верно, – сбавил тон сторонник веревок. – Чего это вы тут… Тут такое горе, беда практически, а вы как дети бестолковые… Что вам тут – праздник?
– И потолок зачем-то испоганил… – недовольно пробурчал второй спорщик.
– Ларишка, Ларишка, чего они говорят, ащь?
– Несчастье, говорят!!! Гнать надо хвокусника!!!
– А-а… Это-то да… Это надо… Ладно, пошмотрели – и будет, – прошамкала смущенно любительница платков. – Штупай шебе, мил человек. Попожже приходи. Жавтра.
– А двери на место поставь, ловкач, – почти сердито указал царь.
– А то на кухне не накормят, пока двери назад не вернешь, я распоряжусь. Ну, не
стой же на месте как болванчик. Наведи порядок и ступай, кому говорят, – махнула на самозваного фокусника как на муху рукой Ефросинья.
Чернослов стоял перед столами, там, где обычно выступали во время пиров скоморохи и престидижитаторы, и от растерянности не находил нужных волшебных слов.
Уж на ТАКОЙ эффект он точно не рассчитывал.
С паническим гневом сообразил он, наконец, что теряет инициативу, и снова взмахнул рукой, яростно бормоча под нос отрывистые неразборчивые фразы – то ли заклинания, то ли ругательства.
За подсвечниками со звонким хрустом полопались зеркала, срезая и гася толстые белые свечи, и сразу стало темнее и страшнее.
– Я пришел… – грозно начал было он, но голос его утонул в раскатистом реве:
– Каков нахал, а! Пришел он тут! Воевода, Букаха, ты чего сидишь, смотришь? Выволоки-ка подлеца, да всыпь ему на конюшне, как ты умеешь!
– А вот я ему! – из-за стола, сурово насупив брови и поджав губы, начал подниматься военный, некрасивый, но здоровенный. – Пусть на себя теперь пеняет, скоморох! Ох, полетят сейчас клочки по закоулочкам! Ух, как я зол!..
– Вот-вот, покажи ему!
– Ишь, приперся!
– Хвокусник, тудыть твою за парапет!
– Попрошу в приличном обществе не лаяться, граф Рассобачинский!..
– Собака лается!..
Кажется, где-то кто-то говорил что-то про какую-то инициативу?..
– Вы не поняли! – протестующее протянул чародей руки к аудитории. – Меня зовут Чернослов…
– Да хоть Чернослив!..
– Покажи ему, покажи!..
– Хвокусник, раскуси тебя кобыла!
– Я же попросил в приличном обществе…
– Сам собака!..
– Ух, как я зол!..
– МЕНЯ ЗОВУТ ЧЕРНОСЛОВ УЖАСНЫЙ И Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ ПОКАЗАТЬ ВАМ ВСЕМ ГДЕ РАКИ ЗИМУЮТ!
– Ларишка, Ларишка, чего он говорит, ащь?
– Приглашает нас!!! На речку!!! На пикник!!!
– А-а, на речку… На речке я давно не была. Ш лета ужо поди. Во школько выежжаем? Не прошпать бы, Ларишка! Шпроши, Ларишка, шпроши!..
В коридоре, перекрывая гогот лейтенанта, мерзко хихикали солдаты.
– МОЛЧАТЬ!!! – взревел отчаянно колдун, стиснув кулаки и подняв к продырявленному потолку выпученные глаза. – Идиоты!!! Неужели не понятно!!! Это переворот!!!
– Я тебе дам – переворот… Я тебе сейчас покажу – переворот… Ух, как я…
Воевода Букаха вылез, наконец, из-за стола, обогнул его и, недобро покачивая
головой, вышел на финишную прямую, ведущую к виновному в нарушении спокойствия и пищеварения честных людей.
Чернослов взглянул на него почти нежно: "Вот тебя-то мне и нужно…"
И, не произнося больше ни слова, ткнул кулаком в направлении настроенного на легкую победу воеводы и выкрикнул страшное слово.
Воздух перед ним лопнул, грохнул, взорвался каплями раскаленного свинца, и сбитый с ног ошеломленный, обожженный Букаха толстым гузном хлопнулся об пол и опрокинулся на спину, дрыгнув ногами.
– Убиваю-у-у-у-ут!!!.. – хрипло затянул было он, но, перехватив взгляд колдуна, тут же захлопнул рот и на всякий случай зажал его руками.
– Я!!! Не позволю!!! Издеваться!!! Над собой!!! – свирепо выкрикивал Чернослов, и с каждым словом со скамьи, сбитый ударом невидимого кулака, падал на пол или
на стол кто-то из гостей. – Когда!!! Я!!! Говорю!!! Все!!! Должны!!! Молчать!!!..
– Стража! Стража! Ко мне! – привстал с места и тут же на всякий случай пригнулся царь Симеон. – Стража!!!..
– Ори, ори, – осклабился колдун. – Я с ними уже повстречался, и теперь они мне служат, а не тебе. А ты тут больше никто, старый дурак.
Моментально рассмотрев и тут же отбросив вариант ответа "сам дурак", Симеон гордо выпрямился и поправил съехавшую в переполохе набекрень корону.
– Я царь!!!..
– Был царь, да весь вышел.
Чернослов ткнул в его сторону пальцем, прошипел несколько слов, и головной убор
лукоморских монархов приподнялся с головы Симеона сантиметров на десять, повисел несколько секунд в воздухе, словно оглядываясь, и быстро поплыл прямо в раскрытую ладонь колдуна.
– Эй, эй, постой, ты куда?!.. – кинулся было за ней царь, но непреодолимой преградой лег на его пути необъятный боярин Никодим, все еще барахтающийся, запутавшись в полах двух шуб, на полу.
– Царь теперь я, – демонстративно-медленно опустил Чернослов золотой венец на свою желтую лысину и презрительно вскинул голову. – А ты – плесень тюремная.
– Да я тебя!!!..
– Симеонушка, Симеонушка, не надо!..
– Отпусти, женщина!..
– Не пущу!!!..
И тут то ли по непонятному сигналу, то ли просто соскучившись стоять просто так
в коридоре, когда тут, в зале шло без них такое веселье, его солдаты ворвались и встали за спиной у колдуна угрюмой ощетинившейся железом стеной.
– Осмотритесь по сторонам, – злобно-издевательски обвел рукой стены зала
Чернослов, обращаясь к жмущимся в ужасе и отчаянии к царю – единственному центру сопротивления – боярам. – Это все вы видите в последний раз. Я брошу вас в
казематы, подземелья, тюрьму или что тут есть у вас для гноения непокорных, и вы сдохнете там, если я не решу казнить вас до того. Кстати, – пришла ему в голову
неожиданная мысль. – Кто-нибудь знает, где у вас тут тюрьма? Желательно в уютном мокром холодном подземелье, полном крыс, плесени, гнили и мокриц?
В толпе охнули сразу несколько женщин.
– Я знаю! – забыв даже стонать, вскочил с пола Букаха. – Я покажу! Я давно говорил, что государству нужна железная рука! Что попало делается! Хватит!
Развели тут… вертеп!..1 Вот таким должен быть истинный правитель Лукоморья! Не подумайте, что я подхалимничаю! Ненавижу подхалимов! Я ведь человек военный, простой – что думаю, то и говорю!
-начало сноски-
1 – Если бы Букаха знал такие слова, как "демократия", "либерализм" или хотя бы "конституционная монархия", он бы их, не задумываясь, использовал.
-конец сноски-
– Вот за это я военных и люблю, – ядовито ухмыльнулся в бороденку колдун и бросил командиру своего отряда:
– Тебе, Ништяк, кажется, денщика было надо? Вот, дарю. А остальных – в каталажку. Кончилось их время. Веди… как тебя? Козява?
– Букаха, – угодливо подсказал свежепожалованный денщик. – Но если вашему
величеству угодно звать меня Козявой… Ха-ха… Очень остроумно… Я не против… Козява… Мне даже нравится… Большого ума человек… Государственного…
– Ты не против? – высоко подняв тонкие седые брови, расхохотался Чернослов. – Он не против! Ну, вот и хорошо, Козявка. Веди, да не споткнись. А то… как это ты тогда сказал? "Полетят клочки по закоулочкам?"
– Не извольте сомневаться, ваше величество – Бу… Козявка свое дело твердо знает. С младых ногтей в армии. Тут без дисциплины никуда. Без дисциплины в армии бардак. Я приказы выполнять…
– Заткнись, – поморщился Чернослов, щелкнул перед его лицом пальцами, пробормотал три непонятных слова, и Букахин рот мигом захлопнулся, как дверь на пружине, успев, тем не менее, прикусить язык.
– Болтаешь ты слишком много. Для денщика. Лейтенант ведь может и решить, что такой денщик ему не нужен, и отправить тебя к этим… в казематы…
Букаха в немом ужасе затряс головой, завращал глазами, замахал руками…
– Отныне ты будешь нем, как рыба. Пока я не передумаю. Понял? – холодно отмеряя
слова как капли яда, покривил губы в брезгливой улыбке Чернослов. – А теперь иди отсюда.
Тем временем, солдаты пинками, тычками или просто волоком вытащили из-за разгромленного стола бывшее руководство страны, согнали в тесную кучу и, предводительствуемые трясущимся не то от страха, не то от радости, что все пока обошлось для него так удачно, Букахой, погнали всех по коридору к выходу.
Но тут Чернослову пришла в голову еще одна забавная мысль.
– Стоять! – приказал он, и толпа пленников, налетев на бронированную стену солдат, в испуге остановилась.
– Я думаю, не будем откладывать тело в долгий ящик, – осторожно, как будто в предвкушении чего-то долгожданного и радостного, потер Чернослов костлявые желтые руки и обвел цепким взглядом толпу лукоморской знати. – Ты, – он ткнул пальцем в царицу, – Ты – Ефросинья.
– Попрошу мне не тыкать, – гордо вскинула та голову.
– Ты – Симеон, – не обращая внимания на ее тираду, указал он на царя.
– Я не боюсь тебя, злодей!
Колдун удовлетворенно кивнул.
– Очень хорошо. А ты, – он кивнул на краснощекую девушку лет семнадцати, испуганно жавшуюся к Ефросинье, – Серафима.
– С-сераф-фима, – не сводя глаз с колдуна, как кролик с удава, кивнула та.
– От меня не скроешься, – удовлетворенно кивнул он. – Вы трое будете содержаться отдельно. В башне. Потому что вас ждет особая участь.
– Серафимушка!.. Доченька моя!.. Пустите ее!.. – рванулась Конева-Тыгыдычная к девушке, но стража отшвырнула ее.
– Старается защитить чужую девчонку… – деревянно улыбнулся колдун. – Как благородно… Как мило… Гоните их дальше, чего встали! Крысы в подвале проголодались! А этих троих – в самую высокую башню дворца! И глаз с них не спускать!
Убедившись, что коридор опустел, и лишь тройка зверского вида солдат осталась стоять у дверей на часах, Чернослов решил, что пришла пора перейти к третьей части своего плана.
Из глубин своего серо-зеленого балахона он бережно извлек заморскую выдумку в виде книжицы, отнятую им по дороге в Лукоморье у какого-то купца. Была она обтянута лакированной крокодильей кожей, с золотыми уголками и таким же золотым обрезом. Все страницы книжицы были чистыми, белее снега, лишь разлинованы
простым карандашом на колонки, подписанные емкими заголовками: "Что сделать", "Когда сделать", "Зачем сделать", "Можно ли не делать", "Именины" и "Адрес голубиной
почты". В верхней части каждой страницы золотыми буквами витиеватым шрифтом было начертано изречение дня. Сегодняшнее гласило: "Лучше записать и не забыть, чем
не записать и забыть". К книжице прилагалось покрытое позолотой перо, золотая же чернильница-непроливайка и миниатюрное, но увесистое пресс-папье, естественно, тоже из золота.
Называлась такая штучка непонятно, но солидно: устроитель.
Сейчас первые страницы этого устроителя были исписаны красивым ровным почерком колдуна (вот прослезился бы его школьный учитель чистописания, убивший на исправление скачущих каракулей своего ученика большую часть своей жизни и нервных клеток).
Чернослов с почти осязаемым удовольствием открепил от корешка золотое перо, отвинтил колпачок непроливайки, аккуратно обмакнул острие в чернила, полученные из вымирающего вида океанской каракатицы, как гласила надпись на сосуде, и ровной линией зачеркнул верхнюю строку: "2 октября. 18:00. Развязать кровавый террор".
На очереди было: "2 октября. 18:30. Обеспечить верность дворцовой прислуги".
– Эй, Надысь, – повернулся он к одному из оставшихся солдат. – Кольца у тебя?
– Так точно! – указал тот на черный мешок в углу.
– Будь готов.
– Всегда готов!..
Как все было просто… Хорошо, что он не послушал царя Костея и не взял с собой
тысячу, как тот настаивал. Сотня хорошо обученных солдат и полмешка золота – всё, что потребовалось, чтобы пройти насквозь и подчинить эту непонятную, нелепую страну. Меньше затрат, меньше сил – больше чести. Царь обещал учесть его искусство и изобретательность при раздаче завоеванных провинций. Надо будет придумать, что ему выбрать – Шантонь и Лотранию, или Сулейманию. А, может, Вамаяси?..
Ладно, приятные планы оставим на потом. Сейчас надо еще немного поработать.
Не удержавшись от искушения, он еще раз обмакнул кончик пера в чернила и, едва дыша от усердия, помогая себе языком, вычеркнул и вторую строчку в устроителе.
Ведь обеспечить верность – раз плюнуть. Все равно, что уже сделано. А как приятно смотреть и оставлять пометки на белой рисовой бумаге!..
Тщательно промокнув черную линию пресс-папье, он убрал весь роскошный комплект обратно и вернулся в окружающую его действительность.
Верность, верность… Никуда от тебя не денешься…