- Наш огонь - это плодоносящие кусты смородины. Ничего удивительного, что вы его просмотрели, и было бы плохо, если бы увидели, и набрели на наше скромное жилище. Тогда нам пришлось бы вас убить. Кроме того, когда не горит костёр, Тенгри не видит наших злодеяний, и не может наслать на нас грозу или пожар.
Наран оглядывался, пытаясь понять, кто из кустов смородины - сообщник незнакомца, и на самом ли деле их дела так плохи. Глаза Урувая сейчас ему бы очень пригодились. Наран взглянул на друга - не занят ли он сейчас тем же самым? Но толстяк ни о чём таком не помышлял. Просто смотрел на незнакомца, открыв рот.
- Вы сделали так много плохого?
Монгол склонил подбородок.
- Наши злодеяния известны. Если бы он знал, где мы находимся, он бы сразу покарал самым жестоким из доступных ему способов. Наслал бы на нас барсов, или полчища ядовитых мух. Я уверен.
Речь свою, однако, он даже не пытался каким-то образом ни умерить, ни замаскировать. Наран слышал, что некоторые шаманы и хитрые вожди, желая скрыть свои слова от Верховного Бога, учились разговаривать задом наперёд. Однако, ему таких не встречалось - что скрывать кочевнику, кроме ничего за пазухой, и какие у него могут быть амбиции, кроме как проскакать от горизонта до горизонта, - и он сомневался, что когда-нибудь таких встретит.
- Но где ваши шатры? Отсюда хорошо просматривается степь на половину дневного перехода, и мы не увидели ни единого шатра!
Монгол ответил охотно:
- Потому что вы сейчас на поёте и играете на его крыше. Мы, пожалуй, не будем грабить вас прямо здесь. Проведём внутрь и накормим, как полагается кормить гостей, а потом уже решим. Сдайте оружие, и отпустите на волю свои луки. Может, вы будете стрелять из них позже. Если, конечно, у вас получится стрелять без рук.
Он сделал повелительный жест и хрипло расхохотался. После чего сам подошёл и забрал валяющийся здесь же наранов нож и лук. Шепнул:
- Вы уж простите перед лицом Тенгри за мои дерзкие речи. Но традиции и деловой этикет обязывают вести себя подобным образом. Возможно, ваши руки даже останутся при вас.
- А морин-хуур считается за оружие? - обеспокоенно спросил Урувай. - У меня нету ничего, кроме инструмента. Мой лук остался в седле, а я и стрелять из него толком не умею.
- Такие беспечные в степи, - обеспокоенно покачал головой монгол. - Айе! Ладно, вам попались мы. А если бы тигр или волки?.. Сейчас мы пойдём в убежище, и там хорошо поговорим. Ты не будешь надевать на своего зверочеловека уздечку? Разговаривает он разумно, но кто его знает… Нет?.. Ну тогда идёмте. Придётся выколоть вам глаза, чтобы наше убежище оставалось в тайне. Как я уже сказал, оно под землёй, поэтому пригибайте головы…
Видно, только теперь он разглядел лицо Нарана, и запутался в собственном языке. Но теперь, когда гостеприимное приглашение прозвучало, деваться некуда. На какие-то там убийства, насилия и прочие зверства Тенгри, может быть, и закрывает глаза, но нарушение обещанного гостеприимства уж точно терпеть не будет. Вежливость и гостеприимство - вот то, что отличает людей от остальных животных. Вовсе не необходимость носить одежду.
- Ладно, - пробурчал он. - Видно, вам и так неслабо досталось. Можно и просто завязать. Как ты пробрался в шкуру человека, подлый зверь? Ты разговариваешь, вроде бы, разумно. Но эта шкура, на самом деле, весьма потёртая. Это твоя работа?
Наран замотал головой, и разбойник подошёл к нему поближе, разглядывая шрамы. Урувай открыл рот:
- Нет, он…
- Я нашёл этого человека его мёртвым, - быстро сказал Наран, и наступил другу на ногу, чтобы не болтал лишнего. Он припомнил лисью речь, как сорвались с его языка первые слова-тявы, и старался произносить с этим же чувством человеческие слова. - Его выпила Степь. Я сделал его в голове нору, и поселился там. Моё тело склевали вороны. Оно было старым и слабым.
Разбойник заинтересовался. Спросил у Урувая:
- Как он это сделал?
Урувай беспомощно посмотрел на Нарана, и Наран сказал поспешно:
- Всего лишь лизал лицо. Вдохнул свою жизнь. Этот человек почти меня не знает. Мы встретились вчера, толстяк дал мне оружие и научил ездить верхом. Я погиб бы в Больших Пустых Местах, так как эти человечьи конечности такие неудобные!
Разбойник с нескрываемым удовольствием хлопнул в ладоши.
- Это трогательная история. У меня есть дочери. Думаю, им понравится. И куда же вы направлялись?
- В горы, - сказал Наран, и замолк, отчаянно пытаясь придумать продолжение.
- Зачем?
Разбойник повернулся к Уруваю, и Наран поспешно ответил, пока толстяка не разорвало от еле сдерживаемой паники.
- Это Урувай. Он друг шаманов. Говорит, они могут дать мне новую жизнь в теле лисы, или, может, белки, - Наран вошёл во вкус. Белок он ни разу не видел, но слышал рассказы тех стариков, что доходили до края Великой Степи, где в изобилии водились эти зверьки. - Люблю белок. Они такие же рыжие, как моя прежняя шкурка. А сам он направляется туда, чтобы просить помочь своему голодающему аилу справиться с засухой и суровой зимой.
- Как мне величать тебя, лис?
- Того бедолагу, чьём теле я брожу, звали Наран.
- Наран. Твой друг, вроде, не сильно худой.
Монгол смерил взглядом Урувая, накручивая на палец ус, и Наран поспешил исправить положение:
- Нет-нет! Это он в степи отъелся. Вчера. Я благодарил его и помог поймать трёх перепёлок.
Разбойник одобрительно хмыкнул.
- Что же. Вижу, вы хорошая компания. Жаль, вам не повезло наткнуться на нас - единственную и самую жестокую банду во всей Степи. А теперь встаньте-ка на колени.
Наран исполнил приказанное, и мир исчез. Глаз замотали тряпицей, и туго, узлом затянули концы на затылке. С Уруваем, судя по невнятной возне с той стороны и тяжёлым его всхлипам, сделали то же самое.
Костёр тщательно забросали землёй и затоптали. Похоже, людей было не так уж и много, шума, который они производили, хватило бы на полтора взрослых мужчины. Потом их подняли с колен, и под локти повели вниз. Незнакомец заботливо предупреждал:
- Осторожно, кусты.
Или:
- Берегите ноги, сейчас будут гольцы. А, вот мы и почти спустились.
Дорогой он представился сам:
- Зовите меня просто - Атаман. Настоящее моё имя покрыто мраком забвения.
Наран спросил:
- Что это значит?
- Это иностранное слово, - строго сказал мужчина. - Думаю, перед тем, как жестоко вас ограбить, я отвечу на все ваши вопросы.
Наран обнаружил, что вовсе не обязательно видеть, чтобы не спотыкаться на каждом шагу. Прочие чувства обострились, и ноздри с ушами исправно доносили, в какую сторону их ведут. Наверное, за это стоило благодарить лиса, и юноша, после недолгого колебания, мысленно перед ним извинился и потрепал по загривку.
Тропа клубком раскручивалась у них под ногами. Сбегала с камня на камень до самого подножия холма, и Наран понял, что лошади исчезли.
Атаман рассказывал:
- Мы известные путешественники. Многие из нас побывали за горами, гуляли по берегу моря в обе стороны. Были у кхитайцев, и на западе - у урусов. И там и там есть традиции разбойников, и мы решили принести эту почётную работу в степи. У кхитайцев разбойники плавают на лодках, у урусов добывают себе пропитание на дорогах. Атаман - значит, вожак разбойников, а кто здесь вожак, как не я? Пригибайте головы. Это и есть мой шатёр, а прямо у вас над головой - его полог.
Наран забеспокоился. Пахло землёй, почти до земли свешивались корни иплети плюща, которые обняли их за плечи своими иссохшими конечностями. Проводник молча толкнул их вперёд, и вошёл следом.
По всему выходило, путь их лежал в ноздрю Йер-Су. Хорошо бы, она не вздумала чихать.
Вот здесь на них набросилась, хлопая чёрными крыльями, настоящая темнота, ощущаемая даже через повязки, даже по запаху и на слух - шаги стали раскатистыми и гулкими, а уши будто бы закрыли ладонями. Когда прошли через горло пещеры и коридор сделал один залихватский поворот, она сразу же рассеялась.
Наран почувствовал, что его больше никто не держит. Сорвал повязку, обернулся, но увидел только заходящего следом и праздно размахивающего двумя луками Атамана. Наранов он тут же отшвырнул к стенке, туда же отправил, сняв с плеча, колчан, а стрелы заботливо переправил в свой. Теперь, когда Наран рассматривал разбойника вблизи, у него обнаружился животик, а плечи, некогда могучие, под тяжестью испытаний, а может, напротив, от осёдлой жизни, опустились, и обросли одряхлелой, обвислой кожей. Пояс на халате повязан как попало, массивные ножны с изогнутым мечом-ятаганом болтались на бедре, так, словно это не оружие, а ложка к обеду. Наран ни разу не встречал такого оружия у степняков. Должно быть, разбойник добыл это оружие в одном из походов в пустыни. Эта же пустыня, должно быть, выжгла у него на макушке массивную проплешину, повыдергав с корнем все волосы.
На другом бедре притулился колчан, из-за того, что половина стрел была без оперения, казавшийся старой плешивой вороной. Кажется, все хорошие стрелы достались ему от Нарана.
Здесь тлел костёр, выдыхая в потолок искры, на камнях и на растянутых верёвках сушилось мясо в обрамлении трав и кореньев. Над костром в неровном, закопченном котелке лениво булькала похлёбка. На земле - несколько ковров, разложенных друг на друге и покрывающих таким образом весь пол. Некоторые были вполне традиционного, войлочного плетения, на других можно разглядеть поблекший, но всё ещё различимый рисунок - очень искусный, таких Наран раньше не видел. Да и материалу они были очень странного, плотного и ворсистого. Ковры подползали к кострищу, как побитые шавки, и чем ближе, чем больше прожжённых пятен появлялось на их шкурах.
В тёмном углу стоял войлочный идол, почему-то отвёрнутый лицом к стенке пещеры, так, что друзья вынуждены наблюдать его сгорбленную спину. Даже так можно было сказать, что это очень странный идол. Ушей у него не было совсем, а глаза замотаны плотной тканью, такой же, которой завязывали глаза им. На высокой подушке перед его плечом было традиционное подношение в миске - только вместо молока там был кусок мяса.
- У нас есть идол, идол не имеет ушей, и глаза его слепы оттого, что вечность закрыты тряпкой, - сказал Атаман. Он оттеснил гостей к стене, встал на колени за спиной у войлочного бога, с достоинством ему поклонился, положив перед собой руки. - Мы, конечно, чтим его, но соблюдая все предосторожности, чтобы нас не нашли. Когда он хочет принять подношение, он просто поворачивает голову и ест, а потом снова отворачивается к стене.
На ровной части стены белой краской были изображены сцены из разных сказок. Какие-то сцены казались Нарану знакомыми, о каких-то он не слышал даже от самого увлечённого Сказочника, что таскается за ним с самого детства. Здесь и юноша, поехавший с Луной наперегонки, и восточные сказки, с прекрасными принцессами и шатрами с огромными куполами, что достают до самых звёзд. Всё очень небрежно, но в то же время в этих неказистых линиях пряталась душа, текла по ним, как кровь по венам. Это напомнило Нарану исполнение этих же сказок Уруваем. Наверное, они с художником найдут общий язык.
Он скосил глаз и увидел, что друг тоже разглядывает рисунки.
Там же, в нишах стены разложена утварь, глиняные кувшины и чашки, и на этом предметы, предназначенные для мирного общения между людьми, заканчивались. Чувствовалось, что люди здесь живут войной, и Наран ни за что не хотел бы прогуляться здесь с завязанными глазами. В иных местах сложно было сделать шаг, чтобы не наткнуться на что-нибудь острое. Там сложены копья, большие и маленькие дротики, сабли и мечи, такие кривые, что даже между двумя саблями не было единства в форме; и изъеденные ржой, но всё ещё способное проделать в человеческой шкуре дырку. От этой ржи, подумал Наран, они становятся куда опаснее. Кислое железо проникает в кровь, и, даже если рана оказалась не смертельной, человек умирает в страшных корчах в течение двух дней. Ненатянутые луки - и монгольские, и большие, из которых невозможно стрелять с коня. Зачем они вообще нужны, интересно? Кому требуется стоять неподвижно, целясь в мчащегося на тебя всадника? Ведь если его убьёт стрелой или даже убьёт коня, тебя всё равно накроет несущейся во весь опор тушей…
- Можете снять повязки, - строго сказал Атаман, и повернувшись, узрел блеск смотрящих в разные стороны глаз. - А… уже сняли. Присаживайтесь.
Скрестив ноги, он сам опустился возле костерка. Ножны с ятаганом устроились под задницей. Кажется, его не так уж и часто вынимали, так что оружие привыкло даже к такой роли. Отщипнул от коптившейся лошадиной ноги кусок.
Урувай робко спросил:
- А где все остальные? Пятьдесят тысяч бандитов?
- Не пятьдесят, а только пять. И не тысяч, а десятков. Они ушли от лихих дел. Вернулись по своим аилам. Сказали, что нужно растить детей, и что это разбойное дело только для молодых. - Атаман фыркнул, и в словах его послышалась обида. - Как телята, разбежались по своим табунам… Я же ращу своих детей здесь, и ничего. Точнее, они сами растут, только успевай поднимать подбородок.
- Значит, мы здесь одни? - вкрадчиво спросил Наран.
- Здесь мои дочери.
Челюсти его мерно двигались, пережевывая мясо.
- Ну, не считая твоих дочерей…
Наран медленно продвигался к монголу. Если получится приложить его головой о свод пещеры, все проблемы их разрешатся, не успев толком начаться. Кроме того, они получат ночь передышки в уютном убежище…
- Их сложно не считать. Такие пострелки, что того и гляди кого не досчитаешься… Глазастые. И уши такие, что позавидует любой заяц. Это они услышали вашу песню на вершине нашего шатра.
Урувай толкнул Нарана локтем в бок. Тот уже поднял было руки, готовя их для броска и науськивая, словно двух тигров, но друг пихнул его в бок ещё раз, и Наран недовольно обернулся. Как раз, чтобы услышать:
- Папа! Это те самые степные соловьи?
Неизвестно, из какой коробочки выскочил этот карманный тигр. Может быть, из груды одеял у стенки, может, подкрался к ним от входа. Или спустился с потолка, как настоящий паук. Там более, она и напоминала паука своими руками и ногами, в каждом из которых, казалось, было не менее трёх суставов.
- Да, дорогая. Знакомьтесь, это моя дочь, Налим.
Перво-наперво Наран заметил взгляд. Ни одна девочка не могла позволить себе такой взгляд - такой, будто собираешься им сломать камень, или заставить ручей течь в другую сторону. От больших серых глаз хотелось убрать свой собственный куда-нибудь за отворот халата. Лицо правильной формы, и похоже на фрукт терракотового дерева, а оттенком - на загорелую степь в конце лета, и была, скорее всего, одних годов с Нараном и Уруваем. Вряд ли старше, вряд ли младше.
- Вот этот похож на дикого зверя. А тот - на надутый бычий пузырь. Который из них поёт?
Она закинула правую руку себе за голову, перехватила её левой и потянула. Наран ещё раз поразился тягучести суставов. Как будто слегка увядший степной мёд тянется и тянется, до бесконечности.
Было ещё что-то, что поразило его куда больше. Никто ещё не разглядывал его лицо вот так - прямо и без страха.
- Этот поёт, а другой танцует. В него вселился лис, и когда играет музыка, он выходит наружу и заставляет этого человека плясать, - поведал Атаман. Он смотрел на дочку с неподдельной нежностью.
Девочка была одета в самого обыкновенного покроя халат и мягкие сапожки - несмотря на толстые ковры и костёр, под каменными сводами дневал и ночевал холод. Чёрные косы спускались за спину и напоминали два ручья, потоки воды, в которых отражается искажённое и размазанное ночное небо.
Атаман два раза хлопнул в ладоши.
- Время ужина! Выходите все и не бойтесь наших гостей. Вообще-то это они нас боятся.
Когда-то в детстве Наран приметил, что, если дождаться, пока из шатра уйдут все взрослые, и немного подождать, можно увидеть много чего интересного. Выползают из своих укрытий жуки с блестящими чёрными спинками. Расправляет крылья и начинает кружиться вокруг отверстия в небо большой полосатый шмель. Там, где примыкает к земле шатёр, наскоро плетёт паутину паучок, воруя свои нитки из пряжи, неосмотрительно оставленной женщинами без присмотра. Внезапно возникает движение воздуха, ветерок бросается на лицо мальчика и отпрыгивает - как будто где-то совсем рядом начинает вилять хвостом большая добродушная собака. Если сидеть достаточно долго, можно увидеть - какие-то тени поднимаются с земли и начинают бродить туда и сюда, ворошить и перекладывать остывшие с ночи уголья. Чаще всего это кончается томительной полуденной дрёмой, а когда заходит кто-то из взрослых и Наран просыпается, ни паучка, ни шмеля, ни тем более теней и ветерка нет и в помине.
Теперь это полузабытое ощущение всплыло на поверхность. Откуда в пустой пещере вдруг появилось столько народу, он уловить не сумел. Просто они вдруг стали заметны, раз, и появились в своих нехитрых укрытиях, в которых придёт в голову укрыться только детям, и глупым голубям, которые прячут головы под крылья и думают, что их не видят.
- Откуда они взялись? - тихо спросил Наран приятеля.
- Да они всё время были здесь, - ответил тот. - Просто прятались. Разве ты не видел? Вон та, худенькая, была за копьями…
- Знакомьтесь, - важно сказал Атаман. - Это моя сегодняшняя добыча. Лис в шкуре человека, и шаман, опытный игрец на морин-хууре. А это мои девочки. Там Сайга, это Мотылёк и Острота.
- Они совершенно на тебя не похожи, - сказал Наран, чтобы что-то сказать. - И друг на друга не похожи. Они не сёстры?
Он сидел, спрятав руки между коленями и стараясь стать как можно незаметнее перед этими острыми, как сталь, взглядами. Ни в одном аиле женщина не позволяла себе так смотреть на мужчину. Хотя к этим взглядам, помимо любопытства, примешивалась гадливость и где-то, в самой малой толике - страх. Только взгляд Налим не выражал ничего конкретного. Там была сердцевина, какое-то чувство, только вот расколоть скорлупу его у Нарана пока не хватало сил. И всё же под этим взглядом он чувствовал себя неуютнее всего.
- Ты прав, - улыбнулся монгол. - Они не мои настоящие дочери. В лихие времена, когда мы ещё странствовали разбойничьим аилом по пустыне и грабили местные караваны и селения, в виде добычи мы приживали себе детей. Мы воспитывали их всем аилом практически с младенчества - или же с малых лет. Тех, кто постарше, было легче убить, чем возится с ними… Позже, когда мои товарищи решили отойти от дела, повзрослевшие сыновья решили уйти с ними. А девочки остались со мной.
- Мы любим папу, - строго сказала одна, та, которая помладше.
Атаман улыбнулся:
- Говорят, что девочки рождаются, если мужчина слабее своей жены по личным качествам и не может полностью её контролировать. Если он не завладел её умом и её чувствами полностью… Я решил доказать, что мужчина, воспитывающий много женщин сразу, тоже может быть сильным. Поэтому брал себе на воспитание только девочек. Выросли все в папу. Я иногда сам поражаюсь их жестокости. Говорят, дети - как твоё отражение в реке. Плывёт и колыхается, и кажется, что отражает всё не так, как надо. А на самом деле повторяет движения в точности, и вообще в них куда больше тебя, чем ты мог бы подумать.