Наран покивал, пытаясь отвлечься от этих кинжальных взглядов и понять логику. С одной стороны, атаман выглядит рядом со своими дочерьми как телёнок рядом с коршунами. С другой - он с видимым удовольствием катает их на спине, и они подчиняются каждому его слову быстрее, чем стал бы подчиняться любой сын. Сыновья вообще обычно в этом возрасте подчиняются кому либо с большой неохотой - Наран помнил это по себе и по своим бывшим приятелям. Всё их существо бунтует, и взгляд становится бешеным, как у оленя, у которого режутся рога. Кажется, спустись с небес вдруг Тенгри (по своему же собственному усу! Есть старинные предания, согласно которым Верховный Бог иногда спускает на землю свой собственный ус и по нему, как по верёвке, нисходит к своим степям-кобылицам), эти подрастающие демоны стали бы препираться и с ним.
Девочки уже помешивали на костре похлёбку, скребли песком миски, пытаясь избавить их от следов прошлой трапезы и подготовить к новой. Жужжали вокруг, словно пчёлы, переговариваясь друг с другом высокими голосами, как перекрикиваются в косяке гуси. Отец, исполненный гордости, придвинулся к гостям поближе и рассказывал, понизив голос до шёпота:
- Когда-нибудь они все повыходят замуж и уедут с мужьями в их аилы. Когда-нибудь кто-нибудь приедет нарвать этих степных цветов в свою юрту. Для девочек я даже сочинил легенды. Каждой свою. Остроте сказал, что её уже видит в своей волшебной луже могущественный горный шаман. Когда-нибудь он дохромает до своего коня, чтобы cпуститься с гор и увезти её в свой шатёр, где не переставая гремит над котелком карликовая гроза, где пауки размером с человеческую голову, а по ковру бродят стада бизонов. Она у меня самая любознательная, ей такое нравится… Сайга уже выдана замуж за сына моего друга, и как только он подрастёт, он за ней примчится. Я только надеюсь, что они с отцом четыре года назад добрались до своего аила без происшествий. Младшенькой, Мотыльку, пообещал, что её выкрадет из моей горы горячий молодец, который будет проезжать мимо и увидит, как она сидит на холме и смотрит на закат. Якобы мне привиделось такое во сне. С тех пор она не пропустила ни одного заката.
Нарану было неуютно. Раз за разом он оглядывался, ища пути к отступлению и не находил их. Разглядывал вспотевшие виски Атамана, его уши, и на зубах возникала приятная жёсткость хрящика, но раз за разом отказывался от назойливой идеи попробовать их на вкус. Девочки, может быть, и кажутся хрупкими, но движения их остры, как клюв зимородка, а в позах совсем нет страха, и Наран верил, что, если накинутся все вместе, они разорвут двух мужчин на части. От костра волнами шёл жар, от этого и от количества людей совсем рядом под одеждой, казалось, начинал вздыматься загривок. Урувая после того, как по пещере разлился запах мясной похлёбки, будто подменили. С каждым вдохом он будто бы становился всё толще, на девочек глядел, как на кружащихся вокруг мух, щёки и подбородок оплывали, словно усы снежного деда под лучами первого весеннего солнца, бесконечно стремились к земле.
Наран будто бы невзначай коснулся локтя приятеля, и тот утёр со лба пот:
- Устал.
Атаман выдохся. Он принял от младшей дочери стакан воды, и опустошил его, шумно чавкая, и капая себе на живот. Наран воспользовался паузой и спросил:
- Что же ты берёшь с тех, кому почти нечего тебе отдать? Ведь в большой степи ты можешь наловить лишь репейник, что гоняет ветер с севера на ют и с запада на восток. Мы и есть тот репейник. Посмотри на нас! Даже мясо на наших костях усохло под солнцем.
- По-разному. Чаще всего можно заиметь коней, - Атаман утёрся и продемонстрировал поредевшие зубы. - Но больше мне нравится собирать слова. В этой глуши совершенно не с кем поговорить. Когда-то давно, когда мои друзья ещё были со мной, разбойничество и грабёж имели гораздо больше смысла. Тогда подвесить человека кверху ногами, и вытрясти из него несколько истошных криков было куда приятнее. Вон, смотрите, с тех времён у меня осталось немало сувениров.
Только теперь Наран заметил среди шматов отбитого, обескровленного и слегка подкопчённого мяса человеческие уши и кисти рук без пальцев, нанизанные на пучки конских волос. Скрюченные, сведённые навечно судорогой пальцы висели отдельно, похожие на больших высохших улиток. Вокруг кружило несколько мух.
Урувай икнул, в глаза возвращались живые эмоции. Наран отчаянно надеялся теперь, что хотя бы всё остальное раньше принадлежало животным. Вон те рёбра, к примеру, вполне могли бы жить когда-то в такой же грудной клетке, как у него. Он вдруг понял, что уже начал забывать то гнетущее чувство, когда твёрдый, как сталь, и воняющий, как тысяча гиен, клюв начинает приближаться к твоим глазам. И вот теперь оно вернулось.
- Где теперь сыщешь теперь моих друзей? - улыбка поблекла, и Атаман обхватил голову руками. - Вот до чего докатился я, разбойник, чья слава гремела по пескам Каракум и который, как нож меж рёбрами, проникал глубоко в плодородные и страшные леса запада. Я охочусь теперь за возможностью поговорить с живыми душами. И они мне куда больше теперь важны живыми, чем мёртвыми.
Он почувствовал, что разбойник в нём стремительно теряет у пленных авторитет, и поспешно прибавил:
- Это не значит, что моя сабля будет ржаветь в ножнах. После задушевного разговора всегда можно пустить её в ход. Верно? Сейчас подадут похлёбку. А пока развлеките меня и моих девочек. Пусть он споёт, а ты станцуешь, как умеешь, по-лисьи. Как тогда, на вершине холма. А песня пусть будет о большой аравийской пустыне, о вереницах верблюдов, пересохших колодцах и двух лунах, когда не отличишь, какая из них настоящая, а какая - мираж. В такие дни, как сейчас, когда кости мои ломит от холода, я скучаю по её первобытной круглогодичной жаре.
Урувай со страху так яростно драл глотку над восточной сказкой, что к середине охрип и мог рассказывать только, как лихой пустынный ветер наносит на барханы новую порцию песка. Наран попытался снова впустить в себя лиса, но он не пожелал выходить. Слишком много людей, слишком яростно кудахчет на своём насесте огненная птица, да ещё эти холодные земляные кости вокруг, рядом с которыми, по лисьим понятиям, могут жить только кроты и ящерицы, но никак не лисы. Пришлось Нарану отдуваться самому - трясти руками, прыгать почти до потолка, тявкать и бегать кругами, вокруг костра, изображая охоту за мышами. Но хозяин и его дочери остались довольны.
- У тебя лисья душа, но хорошо выходит владеть этим телом, - сказал Атаман, когда песня закончилась, и Наран навзничь свалился на ковёр, истекая потом. Казалось, разбойник давно уже дремал сидя, но как только отзвучал последний аккорд, открыл один глаз. Девочки гремели посудой, убирая после ужина. - И язык больше не заплетается. Будто родной.
В голосе его не чувствовалось угрозы, только похвала, но Наран внутренне собрался.
- Я же лис. Мы можем разговаривать мышиными голосами, иногда можем даже говорить, как цикады. Приручить этот язык оказалось очень легко. Наверное, этот человек был очень болтливым. И двигаться здесь легко и приятно, - он приподнялся и пошевелил ногой.
- Жалко, что тебе досталось такое уродливое тело, - задумчиво сказал Атаман. - Чтобы ты знал, такие люди очень далеко от Неба. К нему они обращаются не с молитвами, а с проклятиями. Они всеми брошенные и злые, и часто, не находя себе место в этом обличие, становятся угрюмыми камнями, убегают в степь, чтобы стать койотами или воронами. Тот человек наверняка был демоном. Хорошо, что ты не попался ему раньше, когда ты ещё носил свои рыжие уши, а он ходил по земле. Он бы просто ради собственного удовольствия спустил с тебя шкуру, точно говорю.
Наран молча кивнул. Он подобрал под себя ноющие от усталости ноги.
Атаман отчаянно зевнул.
- А теперь - спать. Девочки почти закончили. Следовало бы придумать, что с вами делать, сегодня, но уже очень поздно. Завтра утром я посмотрю поклажу ваших лошадей. Вас свяжут, чтобы вы лучше спали и не пытались сбежать.
Когда всё успокоилось и все разлеглись по своим лежанкам, лис тихонько выполз из своего укрытия к поверхности сознания, и Наран зло шугнул его. Где ты был, когда был нужен? Теперь сиди в своей норе и не мешай думать. Уж с этим-то я справлюсь как-нибудь сам.
Он злился на Атамана. С чего этот человек взял, что он далек от Тенгри? Он идёт к Верховному Богу, идёт, чтобы спросить, что же всё-таки он предназначил самому уродливому и несчастному из своих сыновей. Что, если он не найдёт себе жену до конца жизни и у него не будет ни одного сына? Что, если для аила, где он родился и вырос, неумелые руки и покорёженное сознание окажется бесполезными его будут терпеть из жалости, и кормить последним, как лишний рот? Что, если тот гриф ещё живи однажды среди ночи, когда Наран будет ночевать под открытым небом, спустится, чтобы полакомиться последним глазом? Э, нет, Наран не бежит от себя, он идёт к себе. Иначе где найти ответы на все эти вопросы?..
Но нет, вся эта злость - не его вина. Его учили стрелять из лука, управляться с любой лошадью. Но так и не научили чему-то важному. Чему-то, что помогло бы ему прожить достойно свой кусок жизни до сегодняшнего момента.
После того, как Наран понял, что шрамы на лице не затянутся, а усы расти больше не будут, он начал бояться. Нет, дикие звери и плети за детские шалости его не страшили. Даже взгляды взрослых, полные сочувствия и чего-то ещё, правды, которую он пока не понимал, не пробуждали такого страха.
Он стал бояться себя. Днём всё было в порядке, но ночью Наран вдруг начинал видеть себя со стороны. Тень, которую бросало прочь от костра его лицо, обретала его черты. На этом чёрном лице он мог найти след от каждого когтя, видел красный от давления крови глаз на выкате. Надорванное ухо и кривую улыбку.
Наран хныкал, и сквозь слёзы видел, как рот расплывается кляксой, а пустое веко дёргается, будто в тике. Как дрожит кадык. От слёз щипало шрамы, и мальчишка ревел всё громче, пока само небо не начинало раскалываться от крика.
Его успокаивали и уводили от костра спать, но в абсолютной темноте было ещё страшнее. Тени своей он не видел, но знал, что она где-то рядом. Крадётся сзадиили, напротив, гордо вышагивает впереди, прячется под мышку или обнимает за плечи, воняя тухлым мясом.
Иные ночи Наран лежал, зарывшись с головой в одеяла, и всхлипывал до самого рассвета. И только когда в отверстии юрты становилось видно небо, забывался коротким сном. Со временем он научился маскировать свой страх, но даже сейчас, будучи почти взрослым, неизменно находил его в себе.
Истекая обидой, и за спутанные руки в том числе, юноша заснул. И под шум дыхания и тихие всхлипы Урувая ему снилось, как он, наполовину человек, наполовину лис, бродит по миру уже далеко за хребтом гор. Бродит по таинственному Кхитаю, как неприкаянный, отбившийся от стаи лебедь, и в каждой деревне жители, увидев его, выходят с мётлами и вилами, чтобы прогнать его прочь.
- Эй, лис. Проснись, - вдруг зашептали над самым его лицом.
Наран открыл глаза. Налим смотрела на него сверху вниз.
- Давай поговорим.
Наран скосил глаз - рядом храпел Урувай, с несчастным выражением устроив голову на связанные руки. Потухающий костёр бросал на потолок россыпь красных изумрудов. Дымоотвод был закрыт войлочной заглушкой, и наверху что-то завывало и металось, как будто вокруг холма кружат целые стаи летучих мышей. Полог, которым был завешен вход, беспокойно колыхался. Это был тяжелый войлочной полог, а перед ним ещё с десяток метров - горловина пещеры, в которую вряд ли протиснется залётный ветерок. Стало быть, снаружи буря. Вцепилась длинными пальцами в холми пытается сдвинуть её с места. Перевернуть на спину, как енот ежа, и выесть его изнутри.
Он сел, протирая глаза, и девочка отодвинулась, не сводя с него взгляда.
После того, как почти потух костёр, пещера погрузилась во тьму. Однако Наран слышал дружное дыхание. Воздух, покинув грудные клетки, словно превращался в маленьких пушистых зверьков, которые блуждали вокруг, издавая отвисшими животиками шуршащий звук. Напрягая глаза, Наран разглядел между прислоненным к стене копьём, и несколькими луками хозяина на толстой перине, и подумал, что близость оружия может сыграть с ним злую шутку. Любой шум заставит его дернуться, чтобы побыстрее оказаться на ногах - и тогда мужчина обязательно окажется под всей этой грудой.
Разбойник спал, открывая рот и загребая воздух широкими горстями.
- Я тебя дождалась! - прошептала Налим с восторгом.
- Что?
- Папа рассказывал мне про тебя.
- Про меня?
Девушка распростёрлась перед ним на ковре, так внезапно, что Наран отшатнулся, и едва не повалился на бок. Спутанные руки здорово мешали.
- Прошу тебя, забери меня с собой. Папа говорил, что человек, который придёт за мной, будет не человеком вовсе. Он покажется мне сначала страшным, потом странным, потом забавным, но он будет тем, с кем я останусь до самого конца жизни. Я буду жить с ним в норе, ухаживать за ним, как за мужем, и подносить с поклоном на большой тарелке мышат. Папа много раз пересказывал мне эту сказку, и я уже разучилась в неё верить.
Наран ляпнул, всё ещё довольно плохо соображая спросонья:
- Он ведь всё это выдумал. Наверняка улыбался, когда всё это рассказывал. Никто бы не смог рассказывать такое с серьёзным лицом.
- Я знаю… я имею ввиду, я тоже так думала! Но когда всё настолько совпадает… Ты зверь в теле человека, ты идёшь в горы к шаманам, которые вернут тебе прежнее тело с хвостом. Папа не смог связать все эти знаки вместе, а я смогла. Это знаки, которые подаёт мне Великая Кобылица!
- На самом деле вряд ли шаманы смогут мне помочь, - сказал Наран. Подался к ней и тут же прянул обратно, боясь обжечься огнём, который вырывался сейчас изо рта и глаз девочки. - Скорее всего, я останусь в этой шкурке.
- Тем лучше, - Налим снова смотрела не на него тем же немигающим взглядом. Шрамы будто не смущали её, хотя любой ребёнок или даже подросток её возраста уже забился бы, весь в слезах, в самый дальний уголок. - У тебя будет такое же тело, как у меня.
Наран молчал. Его лицо сложно сравнить с лицом такой красоты. А девушка шептала, придвигаясь всё ближе, к самому его уху.
- Я покажу тебе, как это приятно, стоять высоко над травой и растениями, достаточно долго, чтобы увидеть, как из норки у твоих ног покажет мордочку мышка-полёвка. Научу стрелять из лука и обращаться с ножом. Буду шить тебе одежду, и готовить на костре еду.
- Ладно… ладно, - сказал Наран. - Для начала - развяжи меня.
На миг в ней проснулась прежняя жёсткая натура, и когда в руках появился нож, Наран едва удержался от желания прикрыть грудь от возможного удара. Но потом верёвки лопнули, и мгновение спустя он уже потирал затёкшие руки.
- Я уже собрала свои вещи. Взяла гребень, тёплый плащ и кое-какой еды в дорогу. Я поеду с тобой на лошади.
- Освободи моего друга тоже. Ты знаешь, где наши лошади?
Она закусила губу, работая над узлом на боку Урувая, который по-прежнему беспечно храпел, и пытаясь расковырять его ножом. И как только верёвка поползла, ослабевая, сказала:
- Конечно. На южной стороне холма. Здесь совсем недалеко.
Наран уже нашёл взглядом сёдла, преспокойно сложенные одно на другое у входа. Несмотря на то, что Атаман долго прожил на одном месте и пальцы на его ногах удлинились и истончали, вот-вот превратятся в корни и уйдут под землю, превратив его в дерево и оставив навсегда на одном месте (от стариков Наран слышал, что это называется осёдлость), обычаев кочевников он не забыл. Сёдла были сложены как нужно, не на земле, но на ковре, и бока их блестели от жира.
Пихнул ногой приятеля, и тот заворочался, просыпаясь. Девочка не растерялась, и когда он начал протяжно и громко зевать, зажала рот ладошкой, каковую Урувай едва не съел от страха.
- Мы сейчас возьмём с собой сёдла и наши сумки, - шёпотом сказал Наран. - А ты должна попрощаться с вашим идолом. Мы здесь гости, а ты прожила много-много зим под его покровительством. Твой отец говорит, что Тенгри ничего про вас не знает, но на самом деле он знает всё. Вы все под его ладонями и на ладонях Йер-Су.
Девочка беспокойно огляделась.
- А как?
- У вас что же, никогда не было шаманов? Урувай, скажи ей… Ты должна получить благословение на дальний путь, иначе Степь заглотит тебя целиком и переварит вместе с кишками.
Толстяк всё понял и сказал шёпотом:
- Ты должна своими мольбами Йер-Су и Тенгри сделать Степь мягче и благосклоннее. Иначе на первой же стоянке изрежешь ноги об траву и единственное на много переходов дерево, под которым ты будешь искать укрытие от дождя, свалит ветром именно на тебя. Поклонись им пять раз по десять и попроси наблюдать за тобою со звёзд. Попроси, чтобы Тенгри не гневался на сестёр и отца за то, что они, неразумные, потеряли тебя, не выходя из дома.
- А мы пойдём пока что седлать коней, - сказал Наран.
- Мы будем ожидать тебя снаружи, - важно кивнул Урувай.
- Обещаете?
Наран пообещал, что они будут ждать. Что кони к тому времени будут уже осёдланы и готовы перепрыгнуть через горизонт.
- Мне нужен мой нож. Его забрал твой отец.
Девочка беспокойно огляделась.
- Я дам тебе хорошее оружие. Куда лучше твоего ножа.
Она подползла к груде оружия, похожей в темноте на развороченное нутро какого-то животного, с торчащими наружу рёбрами, и вернулась с кривым мечом в ножнах, которым угрожал им атаман.
- Это хороший меч. Лучший, что есть у папы. Возьми его, пожалуйста, и иди. Дай мне скорее попрощаться с этим гротом, и поцеловать отца. О нет, он не проснётся, не бойся. Он очень крепко спит.
- Смотри, как бы не проснулись сёстры. Они у тебя чуткие, как зайцы.
- Они и так не спят. Никто. Они все за меня рады. Каждая из нас мечтает выйти замуж, и ждёт своего шанса, и вот, мне он представился чуть раньше… Иди же.
Наран не заставил просить себя дважды.
Снаружи и вправду бушевала непогода. Небо казалось низким, и роняло редкие снежинки, которые таяли, едва успев долететь до земли. Рокот и шум, который преследовал их уже третью ночь, усилился, и периодически вспухал кашляющим и похожим на хлопки в ладоши громом. Где-то вдалеке от этих хлопков вспыхивали сухие молнии. Разомлевшие от сонного тепла грота, они, перебирая ногами и спотыкаясь, старались успеть к лошадям до того, как ветер перевернет их вверх тормашками и вытрясет всё накопленное тепло. Урувай кряхтел и посапывал под сёдлами, бормотал что-то невнятное, когда морин-хуур шлёпал его по бедру, Наран тихо ругался, но оба были рады, что вырвались из томительной неизвестности. Накормят ли их завтраком, или вырежут вместо этого сердце?.. Больше не надо гадать.
Главное, успеть убраться отсюда подальше.
Как и говорила Налим, лошади нашли приют под боком холма. Прижались друг к другу, пытаясь сохранить до утра как можно больше тепла, понуро опустили головы. Друзья побросали вещевые мешки где попало, осторожно сложили на них сёдла, и прижались к бокам животных.
- Что ты ей наплёл, старый лис? Почему она вдруг решила поехать с нами?
Урувай кашлял, пытаясь, видно, выкашлять свою одышку.
Наран рассказал в двух словах, и приятель задумался.
- Ты собираешься за ней вернуться?
Наран помотал головой.
- Давай седлаться. До рассвета у нас не так много времени. Кроме того, мой Бегунок сейчас проснётся и снова попытается отдавить мне ноги. Лучше я заберусь к нему на спину раньше.