ЭПИЛОГ
Земля раскололась, как треть века назад.
Густая трава по краям разлома пожухла, свернулась черными колечками, обратилась в пепел. На нижних ветвях елей порыжела хвоя. Те деревья, которым не повезло оказаться слишком близко к трещине, накренились, в судорожном порыве цепляясь корнями за землю. Поблекли, сморщились желтые венчики волчьей сараны - мириады хрупких солнышек увяли, теряя блеск. А разлом ширился, бежал вперед, к луговине и через нее. В нем дышало, дергалось, пульсировало. Так бьется сердце бычка, приносимого в жертву, когда тяжелый и острый нож вспорет животному грудину…
Из разлома, торопясь, пока не закрылся, выбрались люди и конь. Конь был боотурский, перекованный, а значит, не вполне конь. Люди тоже были не вполне люди. Откровенно говоря, мы смахивали на записных адьяраев, собравшихся в набег. В набег не ходят впятером на одном коне, но разве дело в этом? Тридцать с лишним вёсен минуло со дня, когда Нюргун упал с небес под землю, а Уот выбрался из-под земли на луг. Сейчас Нюргун выбрался из-под земли на луг, а Уот остался под землей. Время завершило круг и вернулось неузнаваемым.
Короткий путь - прощальный подарок Алыпа с Тимиром. Это наши дороги, сказали братья. Их не открыть, если ты чужак. Уходите и не возвращайтесь больше. Пожалуйста, не возвращайтесь!
Вихрящееся небо Нижнего мира вдруг сделалось низким - рукой достать! Затвердело, обратилось в гранит; треснуло. Из трещины несло жаром, там бурлил и клокотал вязкий огонь. "Неужели пройдем?" - усомнился я. Пройдете, заверили братья. В чадном пекле я различил грубые, выщербленные по краям ступени, круто забиравшие вверх. Сквозь дым и гарь проглянул клочок голубого неба.
- Уходите, - повторил Тимир.
А мне послышалось: видеть вас не могу.
- Семья, - пробормотал Алып, словно это что-то объясняло. - Семья…
Я понимал, что значит семья. Кто-то же должен заниматься похоронами? Семейная сага: любовь, дружба, телячьи нежности. Да, и подлость. Подлости, как по мне, хватит на дюжину сказаний о подвигах. Сперва надо проводить убийц, а затем проводить убитых: сестру и брата. Нет, двух братьев.
Да, пожалуй, двух.
- Вот, - сказал Нюргун, когда мы еще только выбрались из подземелий на плоскую верхушку скалы, служившей основанием Уотову дому. - Успел.
И добавил:
- Все, что успел. Жаль.
Он протянул Тимиру шкурку темного соболя, как раньше предлагал ее Уоту. Шкурка? Это была тень. Похожая на тень зародыша, она скорчилась, сжалась в комочек, подтянув колени к животу и прикрыв руками голову. Мертвая? Спящая?
- Эсех? - спросил Тимир.
- Да.
- Остальные две тени?
- Сгорели. Эту схватил. Оторвалась.
- Жаль.
- Жаль. Просил: не прыгай. Упрямый.
- Упрямый, - эхом отозвался Алып.
Тимир бережно принял у Нюргуна тень младшего брата. Алып придвинулся, разглядывая то, что осталось от Эсеха Харбыра. Под его взглядом тень зашевелилась. В ответ присвистнул, шепелявя, обломок свистульки, о котором я уже забыл. Полагаю, желание показать нам кратчайший путь возникло у Тимира с Алыпом именно тогда. Они хотели, чтобы мы убрались побыстрее. А может, спешили покончить с похоронами и приступить к чему-то, о чем мне даже думать было боязно.
- Да будет стремительным… - бросил нам вслед Тимир, когда мы полезли в разлом.
И замолчал.
Зайчик брел последним. Сначала он не хотел отдавать Нюргуну нашу сестру. Потом не хотел отдавать мне свою сестру. Мотал головой: нет! Я язык до корня стер, убеждая парня: "Нюргун понесет Айталын! Жаворонок поедет на Мотыльке, со мной! Ты пойдешь рядом, возьмешься за стремя…" Нет, твердил Зайчик. Нет, и хоть зубами его грызи! Это последнее "нет" я так и не победил: держаться за стремя Мотылька он отказался наотрез. Шел сзади, высматривал, не крадется ли кто за нами. Никто не крался, но Зайчик был при деле, а значит, шел, не падал.
По правую руку от нас вырастали столбы пламени, рассыпались горючими брызгами, опадали и вздымались вновь. Воздух плавился, тек жидким маревом. По левую руку ворчало, рокотало. Глыбы и целые утесы кружились в мрачном хороводе, сталкивались, трескались, окутывались клубами вонючего дыма. От него слезились глаза и першило в горле. Между кузнечным горнилом и каменными молотами протянулась вереница наковален - скальная лестница. Мотыльку приходилось туго, но когда я уже был готов спешиться, подхватить Жаворонка на плечо, белый конь фыркал с такой обидой, что мы оставались в седле.
И это называется короткий путь?! Короче разве что в могилу…
Ветер. Свежий. Откуда? Аромат цветущей сарданы. Я принюхался. Багульник. Сон-трава. Ветер усилился, разметал дым и смрад, заглушил рокот за нашими спинами.
- Алас, - шепнула Жаворонок. - Наш алас…
Мы вернулись в Средний мир.
Небо обмануло меня. Я ждал голубого, а оно было серым. На западе гасли последние звезды - все время в них выгорело дотла; на востоке, за горами, занималась утренняя заря. Когда я выезжал от дяди Сарына, была весна. Кажется. Когда мы начали подъем, наверху был день. Кажется. Когда…
Мысли путались. Меня клонило в сон. Зайчика уже сморило: он огляделся в поисках врагов, сел, где стоял, и переливчато захрапел. Усох, упал на бок и не проснулся. Помирая от зависти к парню, я отпустил пастись Мотылька, устроил ночлег девчонкам. Под сочное хрупанье снял с себя, что можно - с Нюргуна снимать было нечего - постелил, укрыл. Укладывал я их спящих: не дотерпели. А нам, боотурам, и голая земля - постель. Обычное дело. Я бы заснул и в зимней полынье, и на раскаленной жаровне, да вот заснёшь тут, если над ухом сопят?
- Нюргун? Ты чего не спишь?
Опять язык впереди разума бежит! Это же Нюргун. Заснет - не добудишься.
- Я убил, - сказал Нюргун. - Я.
Я отлично понял, о чем он.
- Я убил, - возразил я.
- Нет, я. Я убил.
- Нет, я.
- Нет.
Я убил, говорил он. А я слышал: "Ты не виноват. Не мучь себя." Он снимал с меня вину, успокаивал, делал, что мог. Тут он не мог ничего, но он старался. Я бы не удивился, узнав, что последний удар Нюргун нанес Уоту не из милосердия, не из желания выполнить просьбу умирающего, а только ради меня. Зачем? Чтобы самый лучший, самый сильный в мире Юрюн Уолан избежал горечи раскаяния, мук совести, пустого самоедства?
- Я убил. Я.
- Отстань.
- Я…
Желая прекратить мучительный разговор, я притворился, что сплю. Знаете, какой из меня притворщик? Вот-вот, всем на зависть. Кэр-буу, и я уже не притворяюсь, а сплю. Во сне мы прогуливались с Нюргуном по саду, где кусты цвели желтым и лиловым, а в окне второго этажа стояла мама и смотрела на нас. Нюргун был маленьким, в смешных куцых штанах, я - большим, но не очень большим, а просто больше, чем Нюргун, и это нас обоих ни капельки не удивляло. Мы держались за руки, я ел мороженое, а Нюргуну время от времени давал лизнуть, требуя, чтобы он не кусал, иначе простудится…
Время от времени…
Время взбрыкнуло и понесло.
Земля затряслась, дом с мамой в окне пошел трещинами, рассыпался. "Мама!" - закричал я. Бросился к ней - подхватить, уберечь! - и проснулся. Земля продолжала трястись.
Топот. Топот копыт.
Я вскочил. Нюргун был уже на ногах. И Зайчик тоже. Вершины гор окрасились алым, за ними разгоралось золотое сияние. С запада к нам неслись всадники. Много, много, очень много. Сколько? Не знаю, не считал.
Кони: гнедые, вороные, пегие, в яблоках.
Перекованные. Все перекованные.
Всадники: голые по пояс, в ровдужных рубахах, в распашных кафтанах.
Боотуры. Все - боотуры.
Ближе, ближе.
Земля дрожит. Сильней дрожит. Еще сильней.
К нам скачут.
Убивать скачут.
Нас убьют.
Нет. Мы убьем.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
СЕМЕЙНАЯ САГА
ПРОЛОГ
Земля раскололась под утро, в ту смутную пору, когда небо бледнеет, как трус при виде ножа, рассвет прячется за горами, а ночь топчется на мягких лапах, решая: уйти или чуто̀к задержаться?
Вот и Бэкийэ Суорун все не мог решить: выбираться ему из юрты по малой нужде, или поваляться под теплой шкурой, пока не прикрутило под завязку? В итоге мочевой пузырь-боотур победил лень, и Суорун с шумным сожалением оставил нагретую берлогу. Косолапой рысцой он добежал до зарослей ольховника, плохо различимых в предутренней мгле, и с облегчением зажурчал. А когда наладился стряхнуть последние капли, тут и тряхнуло, да весь мир и не по своей воле. Бранясь хриплым шепотом, похожим на грай стаи ворон, Суорун заморгал единственным глазом. На востоке вспухал горб кровавого зарева, и в первый миг адьяраю почудилось: солнце! Восход, что ли? Нет, для восхода рановато. Кто-то из-под земли лезет, коротким путем. Нам ли не знать? Суорун и сам не раз, не два спрямлял дорогу подобным способом. Гость заявился? Надо бы глянуть, что за гость…
Сунув два пальца в рот, адьярай свистнул Оборотня.
- Чего свистишь? - мрачно спросили из урасы, стоящей по соседству. - Ни свет ни заря, а он прямо в ухо щебечет… Всю удачу высвистишь!
Бэкийэ Суорун задумался: отвечать или промолчать? Ответишь - свары не избежать. С этими гордецами, небесными айыы, всегда так: слово за слово - вот уже и перебранка, а там и до драки рукой подать… Но тут Оборотень, выломившись из сумерек, с треском разворотил копытом берестяную стену урасы, и благие намерения Суоруна пошли прахом. Айыы полез наружу из порушенного жилища, слово зацепилось за слово, а Оборотень смущенно ржал и притворялся серой мышкой. Всем хорош скакун: в Нижнем мире на шести ногах бегает, в Среднем - на четырех, а что копыта из железа, так зато видит плохо, особенно с утра. Ну, споткнулся, бывает. Не бывает? Бывает, говорю. Как не бывает? Это мой конь колченогий? Это твой конь, и ты, и почтенная мать твоя, с пятью колодками на полутора ногах…
Трудно объясняться с заносчивым айыы!
К счастью, айыы тоже заметил зарево на востоке:
- Айда?
- Айда!
- Кого там принесло?
- А кого бы ни принесло!
Сразу "айда" не получилось. Треск земли, а в особенности рассвет, полыхнувший до срока, разбудили многих. Отовсюду валили дурные спросонок боотуры, лезли с расспросами. Выяснив, в чем дело, свистом и гиканьем звали коней, желая присоединиться - каждому хотелось всласть поглазеть на новеньких. Ватага быстро разрасталась, а когда наконец выехали, зарево успело погаснуть, и отряд потерял направление. Виня друг друга, а пуще всех - Бэкийэ Суоруна, всадники кругами мотались по аласу и переругивались, пока и в самом деле не рассвело.
- Вон они!
- Вон!
- Во-о-о-он!!!
Новеньких оказалось пятеро: три боотура и две…
- Женщины?
- Женщины!
- Человеки-женщины!
- Эй, вы зачем баб с собой притащили?
Передовые даже коней от удивления придержали: женщины? на состязания?! Вовремя, кстати, придержали. Троица пришлых боотуров встала спинами в круг, кулаками наружу. Вот-вот кулакам на смену придут мечи да копья! Ну да, когда на тебя толпой несутся - волей-неволей в доспех обрядишься…
Вспомнив, как встречали его самого, Бэкийэ Суорун поспешил крикнуть:
- Уруй!
- Ну, уруй, - согласился тот боотур, что мордой посмазливей.
Он был не слишком приветлив, но Суорун гнул свое:
- Добра вам полные ладони!
- Да будет стремительным ваш полет! - подхватила ватага.
- Да расширятся ваши головы!
К счастью, опасное пожелание пропало втуне: головы гостей усохли, а вслед за головами - и их владельцы. Всадники гарцевали поодаль, хохоча в полный голос, и боотуры-гости, видя, что опасности нет, отложили доспехи на потом.
- Вы на состязания?
- Какие еще состязания?
Айыы, удивился Бэкийэ Суорун. Смазливый - точно, айыы! Младший, раненый - вроде, тоже. Вот ведь чудеса: солнечные айыы из-под земли лезут, коротким путем!
Третий гость равно смахивал и на айыы, и на верхнего адьярая. Здоровенный, голый; темней грозовой тучи. Лицо осунулось, вытянулось - оно словно плавилось от внутреннего жара. Лоб избороздили морщины, глаза запали; ниже набрякли сизые мешки. Тело блестело от пота, в лучах восходящего солнца казалось, что боотур отлит из металла. А ведь оно не жарко, по утру-то! Лихорадит беднягу, что ли? Вон, дрожит, зубами лязгает, за грудь держится. И дышит сипло, с натугой…
- Состязания!
- За невесту!
- Победа или позор!
- Я победю!
- Я!
- Я!!!
- Кто невеста? - без особого интереса осведомился смазливый.
Возникла заминка. Похоже, ватага забыла, за кого состязается. Но Бэкийэ Суорун все прекрасно помнил:
- Дочь Сарын-тойона!
- Кто?!
- Прекрасная Туярыма Куо!
- Точно!
- Жаворонок!
- Красавица Жаворонок!
- Наша красавица!
- Ваша? - смазливый чуточку подрос. - Кэр-буу!
- Наша!
- Моя!
- Нет, моя!
- И где же она, ваша Красавица Жаворонок?
- Хыы-хыык! Гыы-гыык!
- Хо-хо-хоо!
- Дома, с отцом!
- Где же еще?!
- Точно дома?
- Точно! Точнехонько!
- А может, ее Уот Усутаакы похитил? Может, она в плену?
Адьярай задумался. Обычно память не подводила Суоруна, но сейчас он пребывал в замешательстве. Вопрос был с подковыркой, ответишь невпопад - на смех поднимут. А ведь верно! Прав смазливый! Эге-гей, Бэкийэ Суорун, как ты мог забыть?!
- Молодец, дьэ-буо! Умный! В плену она.
- А вы тогда что здесь делаете?
- Состязаемся!
- За что состязаетесь?!
Это уже не смазливый - младший спросил, раненый. Он баюкал правую руку левой, но не спросил, а прямо-таки рявкнул:
- За что?
- За то, кто спасать ее поедет!
- Из плена выручать!
- Кто победит - тот и лучший!
- Тот спасет!
- С Уотом схватится, буо-буо!
- Туярыму Куо из плена вызволит!
- Уота побьет, ее замуж возьмет!
- Я побью!
- Я возьму!
- Вы тоже женихи?
- Состязаться приехали?
- Нет.
И так смазливый это сказал, что ватага онемела.
- Почему? - не сразу нашелся Суорун. - Боитесь? Нас боитесь?
- Нет.
- Женатые уже?
- Холостые.
- Так в чем дело?!
- Мы же не знали, что вы тут состязаетесь, - смазливый говорил тихо, вежливо, но Бэкийэ Суоруну вдруг захотелось навернуть его колотушкой по темени. - Вы бы предупредили, что ли? Мы бы тогда не стали спасать дочь Сарын-тойона. Мы бы вас обождали…
- Обождали, кэр-буу?!
- Ну да. Если б мы знали…
- Вы что, спасли ее? Уже?!
- Вот беда, правда?
- И где она?!
- Разуй глаз! - вызверился младший. Во рту его блеснули клыки, и немаленькие такие клыки. - Вот она, сестра моя! Вот она, Туярыма Куо!
И выставил вперед девушку, которая пряталась у него за спиной.
Что тут началось!
- Уруй!
- Уруй!
- Лучшая!
- Лучшенькая!
- Красавица наша!
- Моя красавица!
- Нет, моя!
- Невеста!
- Женюсь!
- Я женюсь!
- Нет, я!
- Состязания!
- Состязания!
- Со-стя-за-ни-я! Со-стя-за-ни-я!
- Чтоб вас, басах-тасах! - грязно выругался смазливый. - Бабат-татат! Никто никуда не едет! Никто никого не спасает! Никто ни с кем не состязается! Поняли? Разъезжайтесь по домам…
- Невеста!
- Невесту - победителю!
- Со-стя-за-ни-я! Со-стя-за-ни-я!
Они ее привезли, с некоторым трудом сообразил, а может, припомнил Суорун. Мы состязались, а они привезли. Из плена. От Уота Усутаакы. Освободили. Вернули… Мысли ворочались с отчаянным скрипом. Вопли боотуров мешали сосредоточиться. Но Бэкийэ Суорун очень старался. Он и раньше не считал себя дураком, и сейчас не считал, а вот поди ж ты - алатан-улатан! - никак не мог ухватить за хвост верную мысль.
Ф-фух, ухватил!
- Это ты невесту освободил?
Смазливый тяжко вздохнул:
- Нет.
- Не ты?
- Не я.
- Уруй! - возликовал одноглазый Суорун. - Состязаемся! Кто победит - женится!
- Со-стя-за-ни-я! Со-стя-за-ни-я!
Всё опять стало просто, ясно и правильно.
- Давай с нами! - от большой широты души предложил адьярай. - Вдруг победишь? Хотя вряд ли, ты же слабак. Я - Бэкийэ Суорун, а ты?
- Юрюн Уолан.
- А ты? - Суорун вспомнил слова младшего насчет сестры. - Ты Кюн? Кюн Дьирибинэ? Невестин брат? Мой шурин?
- Мой шурин! - загорланили боотуры. - Мой!
- Шиш тебе!
- Тебе шиш!
- Оплеванный! Оплеванный шиш!
- Молчи!
- Сам молчи!
- А это кто?
Суорун указал на голого здоровилу.
- Это мой… - смазливый запнулся. - Мой…
- Меньшой, - прогудел голый. - Я его меньшой. Он сильнее.
Волна дрожи аж подкинула голого, вызвав смех ватаги.
- Меньшой? Замерз, меньшой? Звать-то как?
- Уол, - стуча зубами, откликнулся голый.
- Уол? Суодалба, гыы-гык! - хохотнул кто-то. - Гляди, как его трусит, бедолагу!
- Гыы-гык!
- Хыы-хык!
- Суодалба!
- Суодалба Уол! Парень-Трясучка!
Смазливый Юрюн Уолан сжал кулаки. Не видя причин для драки, адьярай решил сгладить раздор:
- Меньшой - в смысле, слуга? Твой слуга?
Юрюн Уолан зыркнул исподлобья, но кулаки разжал. И то верно: чего за слугу кулаками махать? Чай, не родич…
- Возвращаемся?
- Айда!
- Дочку! Дочку отцу везем!
- Невесту!
- Радость в дом!
- Состязания, да!