- Впал в немилость? Вот уж не думал… - Филимон растерялся и замолчал, не зная что сказать.
- Мизифей вчера умер.
- Что?.. Погиб?
- Две недели его мучил кровавый понос… Но до последнего дня он пытался исполнять свои обязанности… Лекари сказали, что эта болезнь родилась от гнилой воды… Шесть дней назад ему стало совсем плохо, и я велел войскам остановиться…
Шесть дней ожидания, отчаяния и надежды. Гордиан почти не спал, не отходя от кровати Мизифея. Он послал гонцов в Нисибис и даже в Антиохию за знаменитыми врачами, хотя знал, что те не успеют прибыть. Он молился Аполлону и Эскулапу, но в ответ на его просьбы боги слали лишь дурные знамения.
Гордиан не мог говорить дальше и затрясся от рыданий. Филимон не знал, как его утешить.
В голове вертелось: "Что-то Риму в последнее время не везет…" - но вслух он этого не стал говорить.
- Филимон, я не знаю, что делать… я послал трех гонцов в Антиохию, и - никакого ответа. Мы на полдороге к Церцезиуму, а у нас вообще не осталось продовольствия. Караваны с хлебом как сквозь землю провалились. Солдаты живут охотой… я обещал им вчера, что хлеб скоро будет. Но его нет… Неужели Мизифей был так болен, что ошибся и не отдал приказы о доставке хлеба? Но ведь это должно было быть сделано несколько месяцев назад! Филипп Араб послал новых гонцов. Но армия не будет ждать… Голодный бунт неизбежен. В такие моменты солдаты забывают о всех прежних победах и обещанных наградах и… - Гордиан не договорил, но Филимон и так знал, чем заканчиваются в Риме подобные неурядицы - солдаты перерезают императору глотку и быстренько возвращаются назад, туда, где сытнее и безопаснее.
- Но они же тебя любят… - неуверенно заметил он.
- Любили… - поправил его Гордиан. - Я обещал им хлеб, уверенный, что его вот-вот должны привезти, и нарушил данное слово, пусть и не по своей воле. Мгновенно ничего не стало - ни доверия, ни любви… Зато десятки смутьянов принялись твердить о моей слабости. Я велел их схватить и отослать в Нисибис, но преторианцы не смогли их найти. Я где-то ошибся.
- На войне ошибаются только раз, - к месту ввинтил Филимон. - М-да, положение не из приятных… - Он в задумчивости почесал нос, - Хлеб-то я знаю где. Но вот как побыстрее его доставить…
Гордиан взглянул на Филимона с надеждой.
- Я немедленно лечу в Антиохию. Хлеб у Теофана. Пообещай, что заплатишь ему сверху сотню золотых, и он будет гнать мулов день и ночь. Лишь бы поспеть побыстрее…
- Это бесполезно, - покачал головой Гордиан. - Легионы не будут ждать так долго, сидя на одном месте.
Неожиданно он улыбнулся, хотя эта улыбка походила скорее на гримасу приговоренного к смерти, который вспомнил веселый анекдот.
- Но мы и не будем сидеть на месте, незачем дожидаться хлеба здесь. Гони провиант в Церцезиум прямиком. В походе солдаты будут более послушными - опасность нападения заставит их на какое-то время подчиняться мне. Я велю вспомогательным отрядам обшарить всю округу - должно же найтись хоть какое-то продовольствие… А твой Теофан пусть доставит хлеб в Церцезиум не позднее чем через два-три дня, как мы туда придем.
- Трудноватенько…
- Пусть идет день и ночь, везет хлеб на лошадях - мне все равно! Я заплачу втрое больше обещанного.
- О, тогда Теофан прилетит как на крыльях.
- Привезите хорошего вина, а не то кислое пойло, каким обычно снабжают войска. После первого каравана пусть следует второй, третий. И так, пока не будет в Церцезиуме трехмесячного запаса, как распоряжался Мизифей… А я не устану молиться богам, чтобы они послали нам персов. Битва - вот что нам нужно! И победа!..
- Особенно если она сильно приуменьшит количество ртов. Не мешало бы захватить вражеский обоз. Я полечу сейчас же…
Филимон уже шагнул к выходу и остановился:
- Кстати, если положение твое столь ненадежно, почему бы тебе не отдать ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ мне?
Гордиан вздрогнул:
- Я уже думал об этом… Но дело в том, что ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ исчез…
- Что? Что ты там такое говоришь? Как исчез? Испарился?
- После смерти Мизифея я открыл серебряный ларец, где хранился камень… Ларец был пуст.
Филимон растерянно смотрел на Гордиана:
- Почему камень был у Мизифея, а не у тебя?
- Я был ранен и надеялся, что Мизифей с его мудростью…
- Чтоб у меня отсохли крылья!.. Ты говоришь об этом так, будто тебя украли сотню сестерциев!.. - Гордиан гневно вскинул голову и уже собирался ответить, но Филимон ему не дал: - Ты понимаешь, что это значит? Кажется, мы потеряли все, что могли…
- Я знаю, что моя жизнь висит на волоске, и моя неосторожность и недальновидность были не последней причиной моих неудачах, но посыпать голову пеплом уже не имеет смысла. Я знаю одно - камень украл кто-то из приближенных. И я знаю, что ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ до сих пор в лагере…
- Знаешь? Кто тебе это сказал?
- Я наложил на него заклятие. Архмонт кое-чему успел научить меня. Пока я жив, камень нельзя унести от меня дальше, чем на одну милю. Но… не понимаю почему, я не могу определить точно, в чьих он руках. На расстоянии мили я почти безошибочно знаю, где он. Но стоит мне приблизиться - и я теряю с ним связь, как будто тень ложится между мной и ВЕЛИКИМ ХРАНИТЕЛЕМ.
Филимон задумался.
- Тогда сделаем так. Прежде всего - хлеб… Потом я мчусь к Владигору, и он прискачет к тебе как только сможет. Опять же назначим встречу в Церцезиуме, чтобы не разминуться по дороге. Постарайся не выпустить поганого вора из лагеря.
- Ты решил занять место Мизифея, подавая мне советы? - спросил Гордиан.
- Сделаться префектом претория?.. Это мысль…
- Нет, место первого префекта уже занято. Им назначен Филипп.
- К сожалению, не знаком. Он так же умен, как Мизифей?
Гордиан отрицательно покачал головой:
- Разумеется, нет. Но он мне предан.
- Отличное качество. И главное - редкое…
Когда Филимон вышел из палатки, у Гордиана возникло предчувствие, что он видит его в последний раз.
Глава 5
ЦЕРЦЕЗИУМ
Когда на горизонте показались зубчатые стены Церцезиума, солдаты заволновались - почему-то им казалось, что в этой крепости, стоящей у слияния двух рек, должно вдоволь найтись и хлеба, и вина. Пахнуло влажным воздухом с реки, колонна невольно ускорила шаг. Стены крепости были слишком слабы, чтобы выдержать штурм римской армии, потому после поражения под Нисибисом персы в спешке оставили Церцезиум. Издали казавшийся таким манящим, вблизи городок выглядел просто убого - часть стен разрушена, а крепость разграблена. Стоявший здесь римский гарнизон был перебит во время наступления персов два года назад. Из местных жителей осталось всего несколько десятков человек, и все они высыпали на улочки навстречу римлянам в надежде, что от многочисленного войска им перепадет что-нибудь съестное, - в основном старики или дети, немолодые женщины или увечные мужчины - те, кого персы не надеялись дорого продать на невольничьем рынке. Но римляне ничем не могли им помочь. У жителей были конфискованы несколько чудом уцелевших коз и пара овец, за которых Гордиан велел щедро заплатить. В тот вечер солдаты хлебали жидкий суп, приправленный местными травами. Нечего было и думать о том, чтобы расположиться в полуразрушенной крепости, и лагерь разбили под стенами Церцезиума.
На следующее утро посреди лагеря насыпали земляной вал - трибунал, - и Гордиан поднялся на него в золоченом нагруднике с рельефами, в золоченом шлеме и украшенными искусной резьбой наручах, ибо видом своим хотел напомнить о недавно одержанной победе. Он обратился к солдатам с короткой речью. Его слушали молча. Он напомнил о блестящих победах в Нижней Мезии и еще более блестящей - здесь, в Месопотамии, о том, как малы потери римлян и велики - их врагов. Он говорил о быстрых гонцах, посланных за провиантом, о том, что дает слово доставить хлеб к стенам Церцезиума в три дня и что впереди у солдат много славных дел, а по окончании кампании он обещает всем подарки не только из казны, но и из своих личных средств.
- Эй, Гордиан, неужто ты не все еще продал?! - крикнул кто-то из задних рядом десятой когорты, и по шеренгам прокатился негромкий смех.
- Не волнуйтесь, у меня осталось достаточно, чтобы с вами расплатиться… - в тон шутнику отвечал Гордиан.
В ответ не засмеялись. Возможно, он нашел не те слова, которые могли вселить твердость в сердца легионеров. Юлий Цезарь умел говорить с солдатами. Цезарь ценил человечью жизнь дешево. И за это его любили.
Два или три голоса выкрикнули:
- Будь здрав, Гордиан Август!
Остальные хмуро молчали. Никто не называл больше Гордиана "наш сынок". В полном молчании он сошел с трибунала.
Гордиан отправил часть солдат восстанавливать крепость и несколько отрядов - на разведку по окрестностям в надежде отыскать хоть какой-нибудь провиант. Но солдаты вернулись с пустыми руками. Даже в поселке на берегу реки, на которую возлагались большие надежды, не нашлось ничего - ни рыбаков, ни их лодок - лишь остовы разрушенных хижин. Это все, что осталось от поселения. Несколько рыбин все же удалось поймать с помощью острог, изготовленных из боевых дротиков. Охотники в окрестностях подстрелили десяток диких ослов - не густо для огромной армии. Вряд ли жидкая похлебка смогла бы насытить желудки, пустовавшие уже несколько дней. Гордиан лично не обошел в тот вечер солдатские костры, на которых готовилась похлебка из нескольких кусочков рыбы или мяса вместе с лоскутьями кожи, и в каждый котелок кинул щепоть соли. Соль эта - единственный припас, который у него еще оставался. Соль была самой обыкновенной, но слова заклятия придали пустой похлебке неожиданную сытость, и в тот вечер солдаты улеглись спать довольными. И во сне их не преследовали видения зажаренных на вертеле поросят, не мерещился пышный хлеб, только что вынутый из печи.
Сам Гордиан в этот вечер ничего не ел - свои запасы он раздал раненым и больным еще несколько дней назад. Самому себе внушить чувство сытости он не хотел. Он готов был ждать эти три дня, отказываясь даже от той скудной доли, которая полагалась каждому солдату. Увы, желающих ждать вместе с ним было слишком мало. А еще страшнее было то, что никто не верил в его благородство, зато почти все искали в его поступках или предательство, или тайную выгоду. Его пример никому ничего не мог уже внушить.
Он сидел в своем шатре и размышлял о прошлом величии Рима. В одном бурдюке нашлось немного вина, его хватило чтобы на треть наполнить золотой кубок. Он пил и не чувствовал хмеля. Ему чудилось, что настоящее растворилось бесследно в черном непроницаемом небе, нависшем над лагерем, и теперь оставалось только прошлое, громоздящее одну на другую блестящие победы и бесчисленные ошибки. К будущему хотелось повернуться спиной. Они с Мизифеем так часто говорили о причинах бед, постигших Рим, что он выучил все их разговоры наизусть. Наедине с чашей вина (надо заметить, вино было отличное, фалернское, иного он и не пил) Гордиан подумал, что самая большая беда заключается в том, что год за годом угасают славные древние роды. А крестьяне, прежде готовые защищать свои пенаты, превратились в нищий плебс, которому нечего передать детям, кроме зависти и имени патрона, швыряющего клиентам подаяние. Если время - могучий ствол, то те, кто хранит традиции и гордость предков, - живые волокна этого ствола. Беспощадный рок и людская подлость перерезали их тысячами, и он, Гордиан, - единственное оставшееся в живых волокно. Но разве оно удержит от падения целое дерево? Лишь чудо может вдохнуть жизнь в умирающий ствол… Но для этого надо суметь дотянуться до неба. Гордиан чувствовал, что самую верхнюю точку подъема он уже прошел - там, у Резайны. Именно в тот момент временной поток разделился - теперь он не сомневался в этом. Гордиан вспомнил сон, как он гулял в тени портика с Мизифеем, и мальчик - нет сомнения, его собственный сын - приносил ему шишки… Этот сон уже не сбудется. Никогда. И нет нужды утешать себя тем, что настоящее может быть гораздо лучше…
Он не стал больше пить, а вылил остатки вина на алтарь и долго молился. Но никто не подошел к алтарю, чтобы услышать, о чем молится император. Быть может, он просил мужества. Быть может - чуда… А может, умолял богов поторопить караван с хлебом. Но скорее всего - о том, чтобы еще раз увидеть родной дом и свою жену…
Утром Филипп Араб лично отправился осматривать крепость. Одна из центурий преторианцев увязалась за ним, и гвардейцы принялись орать:
- Будь здрав, Филипп Август…
В одном из крикунов он узнал Кодрата - по шраму, разделявшему лицо на две половины. Когда в воздухе пахнет бунтом, Кодрат непременно вылезает вперед, в другое время его не сыскать - будто в Тартар проваливается, старый плут.
- Надоело, что мальчишка командует нами, - надрывался Кодрат.
- Жрать охота!.. - поддакивали другие.
- Филипп, ты - император!
Араб не одернул их, ожидая, что будет дальше. К небольшой кучке открыто выражающих недовольство никто не присоединился. Подтянувшихся было к преторианцам юнцов неожиданно осадил широкоплечий центурион:
- Хватит орать! Гордиан же поклялся, что скоро хлеб привезут… Коли три дня не можете подождать, так таскали бы жратву на себе… Я прежде таскал - не помер.
- Гордиан хочет переправиться через Евфрат. Мы все там подохнем! - вновь принялся шуметь Кодрат. - А нам обратно в Рим охота.
- Ага, - поддакнул Гавр, - давно Вечный город преторианцы не грабили. Куда как удобно! Гораздо сподручнее, чем топать в Кнесифонт.
Столпившиеся вокруг солдаты захохотали - преторианцев не любили в других легионах за то, что получали они куда больше обычных солдат, а воевали куда меньше и квартировались в столице.
После этой перепалки кричать "Будь здрав, Филипп Август!" перестали. Слова Гавра изрядно охладили гнев многих, и собравшаяся было толпа разошлась.
Филипп проводил хмурым взглядом возвращавшегося в лагерь центуриона.
- Будет время, мы с тобой сочтемся, Гавр… - пробормотал он.
В крепости обстановка была столь же унылая, как и в лагере. Солдаты, хмурые и злые, восстанавливали вал и стены, но работали с неохотой, а кое-кто вообще дремал, расстелив плащ на земле. Центурион, наблюдавший за ними, делал вид, что не замечает лодырей. В таких условиях ни один командир, находящийся в здравом уме, не вздумает пустить в ход розги, чтобы проучить нерадивого солдата, ибо можно тут же очутиться на дне рва с проломленным черепом. Несколько солдат самовольно отправились на реку, чтобы попытаться наловить рыбы.
Но обойти всю крепость Филиппу не удалось - невидимая стена выросла перед ним, и он, наткнувшись на нее, вынужден был отступить. Стена эта была сделана только для него одного - остальные беспрепятственно проходили ее насквозь, не замечая. А перед Филиппом, едва он делал шаг вперед, горячий воздух сгущался и начинал пружинить и гудеть, как медный щит. Араб вынужден был повернуть назад…
Человек в черной хламиде сидел на земле и раскладывал разноцветные камешки. Возможно, камни были полудрагоценными и где-нибудь на рынке в сытой Антиохии за них можно было бы выручить несколько сестерциев. Но сейчас солдаты равнодушно обходили странного человека в черном стороной. Голодных интересовал только хлеб. Когда Филипп поравнялся с сидящим, человек в черном поднял голову, на желтом худом лице глаза вспыхнули, как угли костра под порывом налетевшего ветра. Удивительные глаза - такие бывают только у животных, - черные, круглые, с крошечными белыми серпами белков по краям.
- Здорово ты придумал эту аферу с хлебом, - улыбнулся человек и потянул себя за тощую черную бороденку.
Филипп остановился, глядя подозрительно на незнакомца. Рука его легла на рукоять меча.
- Что тебе надо? - спросил он хмуро и оглянулся, проверяя, не может ли кто-нибудь их слышать.
Преторианцы, следовавшие за ним, отстали - они торговались с каким-то стариком в длинной ярко-красной рубахе и пестрых шароварах. Старик размахивал черными узловатыми руками, щурил то левый, то правый глаз и даже выдирал белые пушистые волосы из бороды в подтверждение верности своих слов. У хитреца где-то было припрятано зерно, и он хотел продать его, но просил слишком дорого.
- Не боишься играть так рисково? - спросил неизвестный.
- Кто ты?
- Я тот, кому ты служишь, - бог Зевулус, и ты поставишь мне алтарь в Риме. Когда вернешься туда в качестве Августа.
- Я уже почти Август.
- Почти… - передразнил Зевулус. - Подводы с хлебом гораздо ближе, чем ты думаешь. И не только хлеб, но и отличное вино. И сыр, и бобы. К исходу третьего дня они будут здесь, как обещал Гордиан, и тогда никто уже не сделает тебя Августом, Араб. Действуй сегодня. Завтра будет слишком поздно.
А упрямый старик все размахивал руками, никак не желая уступать. Кодрат, взъярившись, выхватил меч и всадил его в живот торговцу. Тот выпучив глаза, выдохнул напоследок что-то невнятное и медленно осел в серую дорожную пыль.
- Тот старик тоже хотел слишком многого… - заметил с улыбкой Зевулус. - Но его никто не предупредил, как опасна такая игра.
- В такую ночь не стоит спать, император… - услышал Гордиан сквозь сон чей-то голос.
Может, это боги решили предупредить его об опасности? Но вряд ли у кого-нибудь из богов такой грубый и хриплый голос. И от богов пахнет амброзией, а не кровью и потом, как от солдата.
Гордиан открыл глаза и увидел возле кровати Гавра.
- Как ты попал сюда? Стража тебя пропустила? - спросил он, вскакивая с кровати.
- Возле твоей палатки нет никакой стражи, - странно ухмыльнувшись, сообщил Гавр. - Всех преторианцев как ветром сдуло. Так что я зашел беспрепятственно. Когда-то точно так же стража оставила без охраны шатер Александра Севера. А чем это кончилось, ты знаешь…
Гордиан кивнул - Александр был зарезан, и солдаты провозгласили императором Максимина.
- Они уже кричали "Будь здрав, Филипп Август"?
- Кричали…
- Тогда бунта следует ждать еще до рассвета. Ты можешь привести сюда верных солдат?
Гавр отрицательно покачал головой:
- Никто не придет… Все хотят жрать и потому страшно злы. Они говорят - Филипп старше и опытнее. Пусть командует он. Может, они и не хотят твоей смерти. Но Араб хочет.
- А твоя центурия?