- Я все же хочу услышать ваш ответ, Ирме. Вы понимаете, что я уже решил, я знаю. Вы всегда понимали меня лучше, чем я сам. Но мне нужны доказательства… обоснования.
Ирмерит улыбается.
- Я сейчас скажу опасную вещь, - говорит она. - Священные тексты таковы, что в них можно найти обоснование чему угодно. Нужно лишь умело трактовать непонятные строки.
- Я весь превратился в слух, - губернатор усаживается поудобнее и отставляет чашку.
Ирмерит опускает глаза.
- Начало Легендариума смутно. Но из него можно понять: когда Рескит уничтожала мир, созданный Первым Творением, Арсет сохранила своих старших детей - первую, несовершенную свою работу, свою неудачу. Она не допустила их гибели. Как впоследствии истинным людям, она дала им право выбора и свободную волю. Люди, наделенные силой любви и веры, сами противостоят дыханию Рескит. Айлльу на это не способны. Но помня, что наш долг - поступать как Арсет, разве мы можем подражать Рескит в своих поступках? Судьба айлльу - в руках людей. И я вижу: как люди, близкие айлльу, получают от них их достоинства - силу и долгую юность, так айлльу, близкие людям, учатся любить и верить…
Ирмерит переводит дыхание, глядя вдаль. За полуотворенными дверями, под куполом весенних небес сияют яблоневые рощи.
- С тех пор, как Рескит изрекла вечную смерть, Арсет бьется с нею ради мира Второго Творения. Много тысячелетий она даже не видела своего детища, потому что не может обернуться. Лишь в день Подвига Милосердная Мать повернулась лицом к миру - в день, когда на ее место встала Ликрит Железноликая. И всем известно: на битву с вечной смертью царица Ликрит отправилась не одна. На ее колеснице стояли еще двое. Великая чудотворица Данирут… и ее муж-демон.
Рэндо молчит. Потом произносит негромко:
- Иной раз я думаю: насколько же прекрасными задуманы были люди, если айлльу - несовершенная, черновая работа…
- А люди прекрасны! - мгновенно отвечает Ирмерит; лицо ее озаряется. - Немыслимо прекрасны, как все, берущее начало в Арсет! Да, дыхание Рескит отравляет и уродует мир, но вовсе не настолько, как мы порой думаем. Мы ведь не видим себя со стороны, Рэндо. Подумайте хотя бы о том, каким вы кажетесь вашим айлльу.
- Не хочу себе льстить, - смеется Рэндо.
- Они вас любят, - кивает, улыбаясь, священница. - Вы не забыли, что демонам крайне трудно испытывать это чувство?
* * *
Все утро Рэндо сочинял письмо госпоже Моли.
Это занятие приводило его в доброе расположение духа. Загадочная корреспондентка отменно владела эпистолярным жанром, писать ей было легко и приятно. Часто оказывалось, что госпожа Моль хочет прочесть именно о том, что губернатор хотел бы рассказать. Порой Рэндо ловил себя на том, что его письма в Кестис Неггел напоминают личный дневник - таким искренним он был с госпожой Молью; но если дневник - молчаливый слушатель, то на письма приходили ответы - столь же искренние, полные мысли и чувства. За прошедшие годы переписка приобрела теплый тон. Властная дама давно уже подписывалась "искренне ваша, Моль" и называла губернатора по имени. Многие письма Рэндо напоминали череду коротких рассказов, почти анекдотов, о жизни островитян, но именно от этого госпожа Моль приходила в восторг.
Единственная тема по-прежнему оставалась запретной: настоящее имя корреспондентки. Но в остальном дама выказывала вполне дружескую непосредственность. Когда Рэндо обмолвился, что туземцы не знают пуговиц, госпожа Моль проявила истинно дамское любопытство, заставив его в подробностях описывать наряды островитян.
"Удивительным показалось нам, - писал он, - что одежда мужчин и женщин состоит из одних и тех же предметов, различающихся лишь фасоном и богатством отделки. Поскольку островитяне малы ростом и легки в кости, мы, уроженцы континента, первое время часто принимали мужчин за женщин. Эта ошибка вовсе не так забавна, как кажется. Мы не видели ничего удивительного в том, что женщина ездит верхом или принимает гостей, в то время как подобные занятия для островитянок являются предосудительными. Достойная жена не должна покидать женской половины дома. Там она занимается хозяйством или пребывает в праздности, смотря по достатку ее супруга, разрешены ей также любительские занятия искусством - но ничего более. В домах знати, где мы останавливались, к гостям выходили служанки. Их положение весьма печально. Они не имеют никаких прав и не могут рассчитывать на самомалейшее уважение со стороны господ… Что же до одежды, то она состоит из трех предметов: широкой юбки, рубахи и верхнего платья, называемого рият. Пуговиц на островах действительно не знают, предпочитая различные виды шнуровки. На рубахе шнуруются рукава, плотно облегающие предплечья, и ворот. У рията рукава широкие; шнуровка же на нем бывает весьма замысловатой. Часто шнурами вывязываются целые узоры, есть слуги, занимающиеся исключительно этим, и хорошие шнуровщики ценятся так же, как у нас хорошие парикмахеры. В холодную погоду или же затем, чтобы показать богатство, надеваются два рията один на другой; тогда шнуровка оказывается еще более причудливой. Пахари и работники одеваются проще, их одежда чаще короткая, но никаких других разновидностей ее я не видал… Вы спрашивали относительно заложников, госпожа Моль. Я возьму на себя ответственность сказать, что для приобщения к нашей культуре следует везти в Кестис Неггел не только сыновей знатных домов, но и дочерей, и даже настаивать на последнем. Полагаю, многие станут прятать девочек, так как найдут неприличным посылать их куда-то кроме дома мужа; будет разумно переломить это упрямство. Знатные юноши островов пользуются большой свободой, их жизнь часто состоит из увеселений и наслаждений. Первый столичный бездельник и повеса в сравнении с ними выглядит аскетом. В Кестис Неггеле им придется тяжело, труд и учеба покажутся им каторгой. Вряд ли можно будет впоследствии рассчитывать на их преданность: дома они получат все развлечения, которых были лишены в столице, и сердца их будут принадлежать старине… Но девочка, воспитанная как рескидди, никогда не сможет смириться с участью бессловесного украшения дома, немой утробы для рождения детей. Знатные дамы островов будут всей душой преданы Данакесте".
Много лет назад госпожа Моль прислушалась к советам ниттайского коменданта. Ее власть уже тогда была огромна - ее слово влияло на политику Кабинета министров… В Кестис Неггел действительно поехали дочери вельмож. "Юноши из знатных семей уже с головой в заговорах, - вспомнились губернатору слова Наставляющей Сестры, - а девушки готовы на все, лишь бы не возвращаться в отчие дома". "Половина причта Ирмерит - туземки", - подумал Хараи. Церковь предоставляла не только возможность трудиться, но также защиту и покровительство; для того, чтобы, живя в родительском доме, заниматься светским трудом, юным туземкам требовалась необыкновенная сила духа.
"Какой же властью обладает госпожа Моль сейчас? - размышлял Хараи. - Полагаю, именно она решила назначить меня наместником. Кто же она?"
Ответа на этот вопрос он уже не ждал. Рэндо только надеялся, что госпожа Моль, способная назначать людей на высочайшие государственные посты, способна и повлиять на деятельность законодательной власти; пришел же когда-то на острова циркуляр, смягчавший отношение властей к айлльу…
"Я полагаю, - писал он теперь, - что небольшое горное государство айлльу разумно будет рассматривать так же, как мы рассматривали бы независимое государство, созданное человеческой расой. Несмотря на мятежи и заговоры, наш добрый государь был терпелив с Царем-Солнце и милостив к нему. Я много лет наблюдал за айлльу. Несмотря на мрачные легенды, которые ходят о них на островах, они способны к верности не менее, а то и более, чем люди. Я беседовал на эту тему с Наставляющей Сестрой. Вера велит нам относиться к этим удивительным существам с милосердием и заботой, как подобает истинным арсеитам. Кроме того, разве не послужит к вящей славе Уарры принятие вассальной клятвы от айлльу?"
На этом Рэндо отложил перо. Он не собирался отправлять письмо сегодня; он составлял черновик, который намеревался закончить по возвращению от Маи. Губернатор был уверен, что Маи привез из Золотого города не только предметы, но и живых пленников. Хараи собирался поговорить с ними. "Если потребуется, - подумал он решительно, - я воспользуюсь своей властью и заберу их у Маи. Сейчас у айлльу нет никаких прав. Но госпожа Моль действует быстро. Я уверен, она прислушается к моим советам. Тогда Маи окажется преступником, а я бы этого не хотел…"
Заперев секретер, Рэндо откинулся на спинку кресла.
- Аяри, - позвал он.
Серебряный демон появился незамедлительно, будто ждал за дверью; скорее всего, так оно и было.
- Я еду к полковнику Ундори, - сказал Рэндо. - Он вернулся из путешествия. Говорят, он нашел город айлльу… ты можешь остаться дома, если хочешь.
Аяри опустил голову.
- Я родом из этого города, Рэндо, - сказал он.
Губернатор изумленно воззрился на айлльу.
- До сих пор я ни слова об этом не слышал.
- Ты не спрашивал.
Крыть было нечем, и Рэндо улыбнулся.
- Тогда, полагаю, ты хотел бы поехать.
- Да.
- Прикажи запрягать, - губернатор поднялся и жестом остановил демона, уже направившегося исполнять приказание: - Аяри…
Он помолчал. Айлльу смотрел на него пристальным неподвижным взглядом.
- Не бойся, - сказал, наконец, Рэндо. - Вы можете рассчитывать на мое покровительство. И ты… и все айлльу на островах.
Лицо Аяри сделалось холодно-высокомерным. Но теперь губернатор уже понимал, что это лишь маска, призванная скрыть его истинные чувства. Помедлив, серебряный демон поклонился ему и вышел, не сказав ни слова.
За свою многосотлетнюю жизнь Айарриу эле Хетендерана трижды задумывался о смерти.
Юный айлльу рос, сознавая свое бессмертие и бессмертие своих родных; в этом он не отличался от маленького человека. Но если для людского ребенка бессмертие было иллюзией, которая так или иначе рассеивалась по прошествии нескольких лет, открывая дитяти ужас конечной жизни, то для айлльу бессмертие было действительностью, столь же естественной и доказуемой, как действительность воздуха и воды. Айлльу мог погибнуть в сражении или пасть жертвой интриги, но это во многом был собственный выбор погибшего. Тот, кто дрожал за свою жизнь, не умирал. В годы детства Айарриу на островах было несколько городов айлльу. Острова принадлежали им. Строились дома, рождались дети, создавались предметы искусства. Первые признаки упадка уже появились в ту пору, но их не замечал никто. Йут, который выращивали люди, казался всего лишь невинным развлечением; строго говоря, людей и терпели за то, что они поставляли владыкам островов сладкий дурман.
Впервые Айарриу задумался о смерти, когда умирал его отец, Эккериу эле Хетендерана. Но мысли эти были вовсе не теми, каких можно было ожидать. Всевластный повелитель Золотого города умер не в битве; он чрезмерно пристрастился к йуту, и мало-помалу нежный яд отравил его. Агония Короля Демонов продолжалась столетия. К концу ее он уже мало напоминал разумное существо и вызывал у айлльу лишь отвращение и стыд. Даже королева Интайль, обладавшая необыкновенно чувствительной для демоницы душой, перестала испытывать жалость к супругу. Его смерть была смертью сгнившего дерева, и с нею в Золотом городе стало светлей и чище. Первая мысль Айарриу о смерти не внушила ему страха перед нею. Смерть освежала мир.
Второй раз принц думал о смерти в тот час, когда сражался с Эн-Тайсу среди горящих руин Серебряного города. Эле Тиккайнай был невероятно могуч. Айарриу никогда не сталкивался с настолько опасным врагом. Был час, когда он думал, что проиграл битву: в последний момент, когда уже пала Серебряная башня, когда войско Тиккайная было уже разбито, загнанный в угол Эн-Тайсу одолел своего противника… но Айарриу не хотел умирать. Почуяв запах иного мира, он понял, что не может, никак не может шагнуть за грань. Эта, вторая мысль о смерти вселила в него нестерпимый ужас, преобразившийся в чудовищную ярость. Неистово бросившись на врага, принц поверг его - и поверг вместе с ним собственный страх. Во многом из-за этого он так ненавидел Эн-Тайсу и так наслаждался его мучениями; тиккайнаец воплощал в себе то, что Айарриу хотел раздавить, сделать ничтожным и не заслуживающим размышлений.
Третий раз был тогда, когда Желтоглазый, озлобленный неудачей своего странствия, пьяный, явился срывать на айлльу свой гнев. В живых к тому времени оставалось трое, и чаще всего он являлся истязать Айарриу, потому что тот все еще сопротивлялся. Желтоглазый решил добиться от него собачьей покорности. К тому дню, когда за Айарриу пришел Высокий Харай, он достиг цели - ужас перед Желтоглазым затуманивал разум принца, превращая его в скулящее животное, готовое лизать руки мучителю. Но тогда, когда еще были живы двое из вельмож Золотого города, когда они смотрели на него, Айарриу не мог беспрекословно исполнять унизительные веления Желтоглазого. Желтоглазый злился. В тот день в его руках появился нож. Принц решил, что его дни сейчас закончатся. Он даже перестал бояться. Смерть, отвратительная и бесславная, была, безусловно, лучше продолжения жизни… Но отсутствие сопротивления неожиданно успокоило полковника. Вместо того чтобы перерезать Айарриу горло, он вдруг расхохотался и отстриг ему уши. Потом потрепал айлльу по окровавленным волосам, игриво подергал за ошейник и ушел.
…Легкая коляска Высокого Харая уносилась к дому Ундори. Аяри скакал за нею верхом и думал, что Желтоглазый смертен. Пусть его не убьет враг - время легко уничтожит его, на это потребуется всего три или четыре десятилетия.
Только будет уже поздно.
Люди живут мало, но быстро. Если Желтоглазый задастся целью уничтожить айлльу до последнего, ему вполне хватит для этого тридцати или сорока лет. И айлльу, проживших много тысячелетий - не станет.
А Высокий Харай тоже смертен.
И он может умереть раньше.
Эн-Тайсу вернулся из Ниттая озлобленный и разочарованный: он не добился от Киная Ллиаллау ничего путного. Полковник Ундори не встречался с вельможей лично, к Ллиаллау являлся один из его ученых помощников, худой горбоносый нийярец. Этого ученого на Хетендеране боялись едва не больше, чем самого полковника; те легенды, которые называли Желтоглазого злым богом, его молчаливого чернявого спутника полагали главным поставщиком жертв к его столу. "Я сделал для господина Рэндо все, что мог! - в отчаянии воскликнул Ллиаллау. - Мог ли я сделать больше, господин Эн-Тайсу?" - и тиккайнаец отступился: Кинай говорил правду.
Тайс оказался в тупике. Ученый помощник Желтоглазого принадлежал к людям, которых уаррцы называли "шестым сословием". Айлльу мало что знал о них, губернатор не допускал его к делам, связанным с Домом Теней. Однако Тайс видел, что даже Харай, со всем своим могуществом, опасается "бесфамильных господ". Губернатор имел право использовать теней для различных поручений, но в действительности они подчинялись только собственным хозяевам, загадочным и далеким. Бесфамильный, бывший при Ундори, вовсе не обязательно действовал по его указке; вернее, это нельзя было бы доказать Хараю, поэтому Тайс и не пытался. Он не хотел снова видеть Рэндо в гневе.
Оставалось только ждать - и ожидание закончилось тем, что Харай едва не погиб.
…Аяри вспоминает события вчерашнего дня и оскаливается в ожесточении.
Он тоже не достиг успеха. Он выследил прочих убийц, но толку от этого не было: все они погибли от таких же заклятий, что убило первого. Нельзя было найти того, кто послал их. Нити, бесспорно, повели бы к Желтоглазому… но что толку! Рэндо все равно не поверил бы. Какие нужны доказательства, чтобы переменить его сердце? Айлльу не знали. Даже Тайс, долго живший рядом с людьми и лучше их понимавший, терялся.
Один грязный Кинай, как ни странно, сумел заронить сомнение в душу Рэндо. Но потом Желтоглазый приехал, улыбнулся Высокому - и сомнения рассеялись. Желтоглазый имел над ним странную власть. И все же эта власть была не беспредельна. Рэндо мог бесконечно верить своему другу, но это не значило, что он во всем с ним соглашался. Когда Ундори переступал черту, Харай делался тверже стали; в очередной раз встретившись с этой стальной стеной, Желтоглазый решил погубить того, кого называл другом.
Аяри закрывает глаза.
"Люди живут быстро, а некоторые - быстрее прочих, - думает он. - Желтоглазый всегда добивается того, чего хочет. Он нашел Золотой город. И вчера он едва не убил Рэндо".
Аяри недоволен собой. Харай благодарил его, и говорил доверительно и тепло, и даже просил прощения за резкость. "Этот человек готов и рад верить, - думает принц, - едва только увидит повод. Лучше бы он верил меньше". Аяри неприятно сознавать, что вчера ему удалось уберечь Харая только благодаря собственной наивности. Он не чуял всех этих сложных и хитрых заклятий, жертвой которых едва не пал губернатор. Айлльу увидел жалкого человека с луком и решил сломать ему пару костей за неразумие. Он знал, что из лука уаррца не убить, Тайс бы на месте Аяри сдержался, оставив убийцу его судьбе… и множество судеб переменились бы в одночасье.
Островитяне полагали айлльу богами: сила и бессмертие были достоянием богов. Пришлецы с континента так же умирали от времени, но, несмотря на это, принц Золотого города готов был разделить нелепую веру рабов: полковник Ундори и губернатор Хараи - существа иной, высшей природы. Думать об этом было странно и тяжело. Боги смертных не знают увядания, боги бессмертных - уходят скоро…
Пока живет Рэндо, не умрет и Золотой город.
"Он обещал", - думает Аяри, прихватывая клыками губу. Ветер бьет в лицо. Тайс скачет впереди, не оборачиваясь. Эле Хетендерана вспоминает, о чем говорил ему Эн-Тайсу, и ненавидит его сильнее, чем когда-либо, но безмолвно повторяет его слова: "Я хочу, чтобы он жил долго…"
День выдался - как драгоценность: погожий и прохладный. В преддверии лета здесь, на юго-востоке, такие случаются редко, они обычны для Сердцевинной Уарры, не для островов. Яркий солнечный свет заливает окрестности - дорогу и луг, и мост через Ллаю-Элеке. Отсюда река течет к Ниттаю, принимая в себя могучие притоки, становится мутнее от ила и шире. В верховьях она чиста и узка, как серебристая лента. Усадьба Ундори под безоблачным небом кажется меньше, чем есть. Выстроенная по грузному северному канону, в непогоду она выглядит мрачной и давящей…
"Забор", - только и думает губернатор, подъезжая; дорога петляет, и с изгиба ее видна часть заднего двора. Ее обнесли высоким забором. "Наверняка Маи прячет что-то от моих глаз. Теперь он не допустит, чтобы я попал туда, куда не должен попасть", - от этих мыслей Рэндо становится тоскливо. Он слишком хорошо понимает, когда и почему между ними исчезло доверие, и с этим ничего нельзя сделать. Примириться с жестокостью Маи означает предать себя - и предать тех, кто доверился Высокому Хараю.
"Я не обману их молитв", - повторяет Рэндо; сердце его неспокойно. Мысли его в беспорядке - они мечутся от уверенности к противоположной уверенности, Хараи то действительно подозревает друга в том, что он стоит за всеми событиями недавних дней, то отрицает это, ненавидя себя за низость. Он размышляет, кто еще может вести подобную игру, и вспоминает, как быстро распространились слухи о его новом назначении. Остальные губернаторы островов более честолюбивы, чем Хараи, наверняка они недовольны тем, что ему отдано предпочтение. Губернатор Тиккайная, живущий в Метеали, столице архипелага, выше Хараи по происхождению и мог почувствовать себя оскорбленным…