- А ну-ка, погоди. Откуда ты знаешь, что мы гонимся за тем, кто из лощины.
- Он мне сказал, что пришел из лощины. Он странный. Он спрашивал, почему она обнесена стеной.
Людомар присел в тени куста и прислушался.
- И что ты ответил?
- Я ответил, что не знаю, привысокий. - Пасмас отвечал с готовностью собаки, которой приказывают лаять и она лает. В голосе его слышалась надежда, что ему оставят жизнь. Надежда робка, но, вместе с тем, сильная.
- По-моему, он говорит правду, Кин. Не мог он знать, за кем мы гонимся. Что ты говорил про рочиропс?
- Фиолетовый. Большой. Я никогда не видел таких. Он был у меня в руках. Я его держал. Он забрал.
- Рочиропс?! Нет, он сбрендил. Принюхайся, от него разит их пойлом. Как оно называется?
- Туски.
- Туски. Я не вру. Я не вру.
- Хорошо, мы верим тебе. Куда он пошел?
- Я не знаю.
- А-а-а! Вот и выдал себя. Не было никакого людомара. Ха-ха! Приснился он тебе по-пьяне!
- Кин, я видел рядом с ним кого-то. Он был высок. Вполовину выше.
- Да-да, привысокий. Он очень высок и силен. Он убил…
- Да слыхали мы про это. Куда он пошел?
- Туда.
- Раньше не знал, а сейчас уже узнал?
- Я и раньше знал.
- Почему же сразу не сказал?
- Я… я…
- Руби его.
- Нет… кх… кх… а-а! - Отрывистый вопль выстрелом разнесся по балке, оглушив людомара.
Все время пока слушал, он старательно прилаживал кольчугу и пояс. Ему стало окончательно ясно, что такое одеяние оказалось на нем неспроста.
Необычайно жгучее желание пробуждалось где-то внутри него. Он не мог понять, что это такое. С ним он начал свой бег прочь от странной деревеньки и только утром, когда залег в поле на отдых, понял, что то желание было жаждой убивать. Перед тем как заснуть охотник вяло испугался своей тяги - раньше он ее не знал - но силы покинули его и их надо было восстановить. И это важнее любого внутреннего желания, даже самого нового. С этим он и уснул.
****
- Кин, ты догнал его?
- Нет, высокий, я вернулся за кеорхом.
- Ты не догнал его?! Как такое возможно?
- Он быстроног.
- Или ты слишком зажрался, протирая задницу и ничего не делая здесь. Возьми весь свой сброд и догони его.
Разговор происходил в большой комнате, одна из стен которой была разобрана. Крыша опиралась на грубо отесанные столбы. Пространство комнаты было завалено шкурами, грязными подушками и другим хламом. Поверх него возвышался тюфяк, на котором возлежало существо с лицом, которое можно было бы признать человеческим, если бы не скошенный к губе кончик массивного носа и не квадратно-зеленые глаза без белков. Существо обладало четырьмя руками и довольно мощным торсом. Ноги было две, но они были коротки. Мышцы ног говорили о том, что конечности были достаточно сильны, чтобы носить такое массивное тело.
Напротив лежащего существа стояло другое создание той же расы. Оно было одето в кольчугу и слегка опиралось на тяжелый щит, который держало нижними более короткими руками. Верхние руки опирались на копья.
- Еще. Скажи Умбу, чтобы изрубил на куски всех, кто находился в башнях, подле которых прошел это… как его… кем бы он там ни был!
- Людомар, так сказал…
- Людомаров нет! - рявкнули с лежака. - Пасмас - пьянь! Он и не такого наговорит. Мне ли тебе… Не отличаешь ложь… - Существо стало задыхаться. - Призови лекаря… призови… Сам, пошел вон… Вернись с этим… лекаря… лекаря…
- Да, высокий. - Кин ударил щитом об пол и вышел. - Чтоб ты сдох поскорее! - оставил он на прощание.
Во дворе куда он вышел, его ждали около двух десятков солдат. Среди них были и пасмасы, и холкуны, и даже два брезда.
- Берите лошадей, груххов и чего еще у вас там. Нам придется гоняться за этим… людомаром, пусть грязь разъест его внутренности. - Он сплюнул. - Ну что встали. Скорее!
Воины бросились собираться.
Когда небольшой отряд выдвинулся из ворот крепости, их провожали заспанные лица стражи на стенах.
- Не спится тебе, Кин? - усмехнулись сверху.
- Жри труху до коликов в боку, - рыкнул на это Кин. Он был недоволен. Размеренная жизнь: долгий сон, охота в предгорьях и равнинах, женщины, коих было немало под боком, - обо всем об этом можно было забыть на долгий срок. Да, на долгий срок, потому что Кин по прозвищу Хмурый поверил тому пасмасу. Хотя он и был пьяный, когда ему сняли голову, но он говорил такое, что ни один пасмас знать не будет. А это был "запах правды", как называл его Кин.
"Людомар? Пусть будет людомар! Кого я за свою жизнь только не перебил! Людомар не будет лишним". - Он ухмыльнулся и посмотрел на своих солдат. Их лица были тревожными. - "Этим олухам уже вспоминаются легенды. Глупости, которыми кормили их матери. Гнилое отродье. Почему нам не дадут их всех перебить. Труха под нашими ногами. И как воины, тьфу!"
Перед ним открывались бескрайние просторы Синих Равнин, и он проклял и их. Он проклял всех - на всякий случай.
****
Сын Прыгуна не мог спать целый день. Он с интересом рассматривал обширные поля черной грязи, которые раскинулись перед ним на сколько хватало глаз. От них исходил тошнотворный смрад перегноя. Нос людомара разлагал тугой букет вони на мелкие составляющие, и он недоумевал, зачем нужно было рыть ямы посреди равнин, заполнять их грязью из сизых болот и не только, и погружать туда деревья.
Посреди смердящих полей стоял город холкунов. Но что это был за город!
Даже издалека было заметно, что его стены вздымаются ввысь на шестьдесят локтей. Мощные надвратные и пристенные башни ощеперились железными кольями, а стены - мелкими шипами. Несмотря на высоту стен, людомар ясно различал за ними крыши, а иногда и этажи внутригородских зданий.
Холкуны никогда так не строили. Это было ненужно. Это было опасно.
Ночь мучительно медленно вступала в свои права.
Пробраться в город труда не составило даже не смотря на то, что охотник проскользнул ровно за спиной лучника, устало расхаживавшего по стене.
Обернувшись плащем, изогнувшись в три погибели и опираясь на палку, людомар медленно побрел по улочкам города. Жизнь в городе замирала до утра. Лишь из кабаков и трактиров доносилась веселая музыка, голоса и звон ударов чего-то об что-то.
Дома жителей были наполнены хорохами, переругиваниями, редкими разговорами и детскими голосами. Где-то заплакал ребенок и мамаша принялась напевать ему колыбельную.
Даже под дыхательную маску людомара ветер принес запахи приближающегося дождя. Может быть это избавит охотника от тошнотворного смрада. Хотя бы на некоторое время.
Хотелось есть, но людомар не знал, что ему делать. Вместе с голодом снова стало вызревать чувство, которое он так успешно подавил перед сном. Внезапно людомар испугался своего инстинкта. Никогда раньше он не ощущал жажды крови, находясь не на охоте.
- Иди… ах ты!.. на… - Звуки донеслись из улочки, в которую можно было проникнуть с соседней улицы. Слышались удары, хрипы. Все закончилось тихим стоном.
Людомар быстро взобрался на стену дома, прошел по небольшому балкону и грузно спрыгнул вниз. Ноги непривычно приняли удар веса тела. Да, он хорошо прибавил в весе.
Ходьба на звук привела его в закуток между какими-то хозяйственными постройками у большого здания. В темноте его глаза различили лежащего и двух стоявших над ним.
Жажда крови стала пробуждаться в нем с новой силой. Задним умом он что-то подумал - сам не понял - но вдруг дал полную свободу своему новому чувству.
Отерев клинок меча от крови, он ощупал трупы грабителей.
Пострадавший от нападения холкун тихо застонал. Он приходил в себя. Нужно было торопиться.
Дебы. Да, он нащупал их. Они были больше, но с теми же выемками. Много.
Охотник вытащил все.
Теперь можно поесть, пришло на ум. И еще: это охота!
От этого заключения Сын Прыгуна резко выпрямился и словно бы прислушался. И впрямь, мало чем отличается от охоты. Только проще. Он ухмыльнулся. Холкуны ему не соперники. Особенно, если в нем правит новое чувство.
- Не убивайте, - простонал лежавший несчастный. Он почти пришел в себя. - Берите. Не…
Людомар вышел на улицу, прошел до ближайшего закоулка и тут же взобрался на дом. Только здесь нервное напряжение несколько спало. Посидев там некоторое время, он спустился вниз и, с чувством натянутой струны внутри, пошел в ближайшую харчевню.
****
Посещение харчевень, кабаков и даже нескольких трактиров у города быстро вошло у него в привычку. Он нещадно сутулился, чтобы не выдавать свой рост; хромал, чтобы не выдать пружинистую нехолкунскую походку и вскорости приучился вполне сносно существовать.
Денег взятых им в первую ночь оказалось удивительно много, а так как он не умел жить хорошо, то и траты его были минимальны. Даже ел он за раз в нескольких харчевнях, чтобы порциями не привлекать излишнего внимания.
От завсегдатаев питейных заведений он узнал, что находится в холкунском городе Нисиоларке. Одном из самых крупных. Что в этот город со всех равнин спешат приехать, чтобы заработать много дебов. Город занимается тем, чем и многие другие города в Синих Равнинах - он делает черные кристаллы.
- Ну какие это кристаллы. Я помню рочиропсы. То были кристаллы. А энто так… трухадень, - сказал старик своему сотоварищу. Они сидели рядом с людомаром и не замечали его. - Рочиропсов уже нет как много зим. После падения Боорбрезда еще побыли чуток и исчезли. Оттого и начали делать трухадень эту, что притеплиться больше нечем стало.
Боорбрезд пал. Была какая-то война. С кем?
Людомар молча, по крупицам собирал ценную для себя информацию.
- Ух и силен был. Да-а-а. Говорили, мог рукой грухха свалить. Одной…
- Да врешь ты все!
- Я тебе говорю-ю-ю… Одной… вот так вот… и тот на бок!
- Ну и где он?
- А не знает никто. Ну и слава Владыке, что сгинул. Сколько он наших истребил. Как поиздевался над нами! - Не молодой, но и не старый еще холкун рыгнул и сплюнул. - У меня отец в Деснице сгинул бы, если бы не Комл.
- Сдался он, вот и спас наших.
- Правильно сделал. Супротив оридонцев силы нет.
- А зачем супротив них идти? Нам что плохо?
- Да не про то я. Я говорю…
- А ты язык-то держи за зубками, - зашипел на него товарищ и с подозрением покосился на людомара.
Тот быстро доел и вышел вон.
Про какую битву они говорят? Когда она случилась?
Подобные вопросы роились в его голове. Он уже давно подозревал, что каким-то образом за один день прошло много… - и как только он доходил до этой части мысли, тут же гнал прочь, не веря, не имея смелости на такую догадку.
Людомар обустроил свое жилище на чердаке одного из складов. Он забросал один из углов так, что тот оказывался словно бы в тисках из груд мусора. Проем между досок был искусно сокрыт кожанной заплатой, а тот факт, что он выходил в глухую стену скрывал появление людомара от посторонних глаз.
В один из дней Сын Прыгуна проснулся от того, что на главной площади города шумела большая толпа. И хотя сама площадь была достаточно далеко, но необычайная насыщенность шума его разбудила.
С нетерпением дождавшись вечера, он направился в кабак (со временем он уяснил, что трезвые холкуны любят поболтать ни о чем, а пьяные холкуны любят поразмышлять о вечном и насущном).
Он узнал, что город окружен войсками. Ищут какого-то беглеца такой важности, какой ранее не бывало. Сперва охотник подумал о себе, но с улыбкой отогнал эту мысль.
Между тем, по улицам стали ходить отряды солдат. Они врывались в дома и переворачивали все вверх дном. Даже на склад заявились несколько отрядов и долгое время шуршали внизу. На чердак тоже поднимались и даже ходили рядом с ним, но мусор разбирать поленились.
Кабаки и таверны наполнились солдатами. Всю ночь служивые куролесили, пропивая свое жалованье. После того, как трое суток людомар не мог урвать поесть, он решил покинуть город.
С некоторым сожалением он оставил его, перебрался через стену, прошел меж полей, проскользнул между лагерями войск и скрылся в блищайшей рощице.
****
Рощица оказалась разделенной надвое витиеватой дорогой, колейность которой показывала, что ей пользуются больше извозчики, чем пешеходы. Избрав направление "от города", людомар пошел вдоль дороги.
Дорога вывела его на погост: огромный курган с несколькими входами, из жерл которых доносился непереносимый запах разлагающейся плоти.
Людомар резко свернул в сторону, чтобы обойти это место.
- Холку-ун! Не бросай! Не проходи! Помоги мне! - донесся до слуха тихий стон.
Охотник замер, прислушиваясь.
- Я умираю… умираю. Не проходи.
Сын Прыгуна задумался: умирает - значит, старик; умрет - значит, не скажет, что видел людомара (хотя если скрывать лицо, то он и так не поймет). Надо помочь.
Охотник скрючился и приблизился к лежавшему в пятидесяти шагах от него старику. Тот был сокрыт краями канавы, вырытой неизвестно зачем. Он был очень худ и бледен.
Старик тяжело дышал. Он ожил, едва тень Сына Прыгуна упала на него.
- Пить! - попросил он тихо.
Ему дали напиться и посадили, вытащив из канавы.
Глаза старика и охотника встрелись. Водянистые и, по всей видимости, плохо видящие старческие глаза несколько мгновений вглядывались в глаза Сына Прыгуна. Затем пелена слетела с них и взгляд стал таким, как будто что-то вспоминал. После этого глаза резко расширились.
- Людомар, - прохрипел старик. - Ты живой!
Вместе с досадой к Сыну Прыгуна пришла задняя мысль: этот мне и нужен.
****
Тикки начал свою жизнь как и все холкуны. Он жил в городе в обычной семье. За ум его многие хвалили, но ему взбрело в голову развить и силу. А уж если Тикки что-то взбредало в голову, то выбить это из нее не представлялось возможным.
На свою беду, в пятнадцать лет Тикки стал расти. Он рос и рос, рос и рос, и процесс этот не прекращался до тех пор, пока он не вымахал достаточно, чтобы ему можно было присвоить титул "детина". К необычайной радости теперь уже юноши его заметили в войске холларка и включили в дружину. Служил он верой и правдой. Побывал во многих переделках, но боги всегда благоволили ему.
Все изменила битва в Деснице Владыки на Серокаменной равнине, когда боор Глыбыр был разбит войсками оридонцев и саараров с грирниками.
- Ты их не считай. Они так - ничто! Хвосты, мы их называем. - Тикки с удовольствием уплетал жаренное мясо и всегда дивился, как это людомару удается его так быстро приготовить.
Охотник улыбался, но наказал себе никогда не показывать старику рочиропс.
Тикки оказался одним из немногих, которые осуждали решение Комла сдаться оридонцам.
- Позор. Я б не пережил, если бы у меня не родилась дочь. Ей плакался. Она хороша теперь. На слезах моих выросла.
Оридонцы прибывали со стороны Десницы Владыки в огромных количествах и подступили к Боорбогским горам. Комл призывал брездов сдаваться, чтобы сохранить жизни, но они отказывались. Тогда оридонцы поставили Комла главой над всеми пленными, кого он уговорил выступить против своих, и Комл взял для них все крепости, включая Боорбрезд, ибо не осталось в тех крепостях воиной - всех увел с собой на битву Глыбыр.
- Кичился потом, что если б не он, то всех бы перебили. А по мне, так пусть уж лучше бы перебили, чем так жить, как сейчас живем. Брездов заперли в их лощине. Даже в долину свою они проходят только по позволению, чтобы богам помолиться. Унизили донельзя. Что уж про нас говорить…
- Я слышал, что нравится всем, - осторожно вставил людомар.
- Эйх, - отмахнулся старик. - Это новая поросль. Не жили они никогда так, как мы жили. Тяжеловато было, зато по справедливости. Брезды над нами владычили, но хозяевами нам не были. Когда нужно было - помогали. Они нам, мы им. Со временем уж и позабыли, кто хозяин, а кто нет. Это только там, наверху они между собой раскланивались, распшикивались. А мы, простые которые - нам-то что?
Холкуны и при оридонцах смогли сохранить относительное самоуправление, но везде и всюду их заставляли показывать свое почтение и присмыкаться.
- Вот есть там такой или такие - не знает никто - их называют Величайшие. А при них стоят Увеличайшие. Есть еще Великие и Привеликие. Самый поганый оридонец, он мне "привеликий", а я ему "молча". Согнали всех в города. Раньше только холкуны по городам жили, а нынче все кому не лень. У пасмасов деревеньки пожгли и всех к нам загнали. Много работы нам дали. Этот… тьфу… уголь им делать. А от него тепла никакого. И нам же его продают потом. Ввели дебы. Зачем? Мы раньше и без них обходились. Рочиропсы поотбирали. Ранее и одежду мы делали сами, и еду почти всю сами, и телегу построить если надо - сами! А теперь нельзя. Теперь каждый город что-то одно может делать. Даже поесть и то покупать надо по городам поскребом поскребывать. И дошли-то ведь до того, что нет теперь ни холкунов, ни пасмасов, ни брездов - есть молчи. Много-много молчей, которые присмыкаются и работают за дебы, да еще и радуются тому, что их обворовывают. Земель нас лишили, чести лишили. Так что молчи молча. Эхе-хе! Прилепили нам это потому, как мы все терпеть должны молча. Так и называют теперь молчами. - Старик отхлебнул воды. - А самое-то главное что? При брездах время шло и все различия промеж нами стирались. Уважали мы их, они нас. А при этих? Уж двадцать восемь зим охолодило равнины, а они как считали нас грязью под ногами, так и поныне считают. Я же вот что думаю…
Но людомар больше не слушал. У него закружилась голова. Двадцать восемь лет! Он наконец-то узнал. Неожиданно для себя, но узнал. И даже если бы ожидал, услышанное его все равно бы оглушило.
Двадцать восемь лет!
Небо раскачивалось у него над головой. Небо плыло. Небо танцевало.