Тааколы много столетий исправно повсюду следуют за охотниками. Они не пригодны ни на что, кроме ведения домашнего хозяйства. Ростом они еле-еле дотягивают людомарам до бедра, не отличаются ловкостью, но расторопны, хотя передвигаются так неуклюже, что это более походит на перекатывание. Черты их лица мягки, и в каждом случае сохраняют неизменную квадратность: лоб, большой мясистый нос, синие глаза, подбородок, тельце и даже пальцы на руках и ногах, - все это правильной или почти правильной квадратной формы.
Кожа у тааколов бледная почти прозрачная, сплошь покрыта мягчайшим рыжевато-бурым мехом, делающим их похожими на медвежат. Меха нет только на лице, кистях рук и за ушами, похожими на правильные квадратики.
Маленькие тааколы всегда пахнут молоком, потому что не могут питаться ни чем иным, и людомарам приходится держать в хозяйстве не менее пяти древесных коров - зогитоев, гусениц-веткоедов размером в небольшую собаку, и охранять их от хищных птиц.
У людомара проживало семейство тааколов состоявшее из четверых: трех взрослых и одного ребенка. Малыш и разбудил охотника.
Людомара во всю хозяйствовала у очага, перекладывая в него из кожаной корзины рочиропсы - фиолетовые и сиреневые кристаллы. Каждый из них она погружала в воду и кристаллы загорались ярким светом. Если вода попадала на них еще раз, они начинали шипеть и исходить паром.
Только так можно было готовить пищу. Только так можно было обогреваться. По легенде подобное продлится до тех пор, пока боги не остудят свой гнев и ниспошлют на землю огонь.
Каждому олюдю была известна эта история. Она была первой из целой череды историй и сказок, которые рассказывали своим детям их матери.
Много веков назад, когда еще солнце могло спалить все, что было на земле; когда погреться можно было даже от растения, положив его в огонь, - в те далекие времена олюди, жившие повсеместно, безраздельно правили всеми землями. Не было ни доувенов, ни грирников, не было саараров, не было большинства тех рас олюдей, которые наличествуют сегодня. О тех первых Ярчайших олюдях говорили как о богах. Их приравнивали к Многоликому богу и ставили даже выше зверобогов. Говорят, они могли все: призывать огонь и лед, воду и песок, ураган и знойную тишь. Они уподобились богам и возгордились этим. Ярчайшие пошли против богов и за это были изведены под корень. Их земли были иссушены богами, а на местах благоухания былой растительности выросли теперешнее Чернолесье, Глухолесье, разлили свои ядовитые воды Сизые болота.
В тот день родился Зверобог. Земля раскололась, не в силах держать его внутри себя и там, где нынче виден этот раскол - Утроба Зверобога, не растет даже Чернолесье, а там, где он уснул в первый день своего рождения и изрыгнул из себя кровь земли-кормилицы - там появилось Мертвое озеро.
С тех самых пор не знает земля огня. Все, что родит она не горит привычным всем огнем.
Те из Ярчайших, которые сумели выжить, спустились в неведомые до того гроты Заскалья, что у Немой реки и отыскали там рочиропсы - кристаллы, способные согревать. Кристаллы в гротах были настолько большими, что не нашлось в мире ни одного механизма, ни одного животного, ни даже целого стада, которое могло бы их вытащить на поверхность. Потому их приходится крошить, что занимает всегда очень много времени.
С тех самых пор Заскалье у Немой реки охраняется Ярчайшими и их слугами - Белыми колдунами. Нет никому прохода в их владения, и всякий кто войдет туда без проса, лишается и зрения, и слуха, и становится беспомощным как дитя.
Потомки белых колдунов - доувены - с тем самых пор считаются умнейшими из умных. Их города ни один людомар никогда не назвал бы смердящими ямами, ибо по слухам там было так светло и чисто, как не бывает чисто даже в постели наибогатейшего купца из любого города любой расы в любой точке земли.
В то время, как доувены купались в тепле, остальные расы, появившиеся на землях Чернолесья и Загорья тряслись от холода. Прознав про это, некоторые из доувенов предали свою расу, похитили немало рочиропсов и бежали с ними в Чернолесье.
За это Ярчайшие и белые колдуны прокляли их, напустив на головы предателей черную бахрому или чернявицу - болезнь, страшнее которой нет на свете. Плоть бежавших каждый день гнила на половину ногтя и облезала со скелета черной бахромой.
Доувены, принесшие другим расам Чернолесья тепло и свет в ночи, с тех пор называются черными колдунами или чернецами. За годы они научились заговаривать проклятье и их тела гниют на дню лишь на одну сотую ногтя младенца.
Чернецы нашли иные кристаллы, которые дают тепло. Хотя все их называют рочиропсы, но бывают они не только фиолетовыми или сиреневыми, но и синими, голубыми и даже зелеными, желтыми и оранжевыми - эти самые плохие по теплоотдаче. Чернолесские кристаллы не идут ни в какое сравнение с загорскими по жару, но все же могут согреть.
Людомары обладали первыми кристаллами - сиреневыми и фиолетовыми, ибо охотников было очень мало, и жили они так долго, как живут четыре поколения пасмасов - самых простых из всех олюдей.
Людомар с трудом вывел себя из оцепенения и поднялся. Нужно собираться в дорогу.
****
Путь к донаду Светлого предстоял неблизкий. Людомары не любили друг друга и предпочитали жить как можно дальше один от другого. Часто между их жилищами было не менее двадцати дней пешего пути.
Ни один охотник не считал такие расстояния слишком большими. Их громадность скрадывало Чернолесье, раскинувшееся от большой воды до большой воды. Никто не знал, сколько дней пешего пути нужно потратить, чтобы пересечь Чернолесье. Никому не приходило в голову поделить территории на феоды или королевства. Лесные охотники просто внутренним чутьем осязали присутствие друг друга и уходили как можно дальше в сторону.
Отец как-то рассказывал людомару, что некто из дремсов много зим назад заявлялся к людомару Светлому и пытался выспросить мнение высоких охотников на сей счет, но из этого ничего не вышло.
Как бы то ни было, но людомары ни тогда, ни сейчас не задумывались над такими вещами, как территории, богатство, власть. Их жизнь была, с одной стороны, слишком тяжела, а с другой насыщена и привычна, чтобы думать еще и на такие отвлеченные темы.
Природа хорошо подготовила людомаров к жизни в лесу, поэтому они не роптали на сложности. Никто из них не знал, что такое лениться, болеть. Их кости и сухожилия были достаточно крепки, чтобы выдерживать удары и падения, а тело быстро избавлялось от паразитов и ран о клыков лесного зверья.
Это были свободолюбивые себе на уме обитатели темных лесных чащ, единственным жизненным маяком которых было не входить ни с кем ни в какие формы сношений, не путаться ни у кого под ногами, всячески не допускать, чтобы кто-то путался у них под ногами, и, наконец, жить в согласии с собой и Владыкой Чернолесья. Присутствие лесобога они видели на каждом шагу и привыкли подчиняться его едва уловимым повелениям.
Людомар доел хорошо прожаренного уфана, тщательно вытерся и поднялся на ноги.
- Повернись, я оботру тебя, - сказала людомара, и принялась скрупулезно исследовать тело своего друга на предмет насекомых, гнид и другого зверья.
Людомары были чрезвычайно чистоплотны. В отличие от дремсов они старались оставаться незаметными даже на уровне запахов. Подобно кошкам людомары вычищали себя и умащивали тела различными травяными настойками только лишь для того, чтобы их присутствие оставалось тайным. Чернолесье не терпело разгильдяйства, и если дремсы защищались от лесных хищников своей многочисленностью, то людомары могли расчитывать только на себя.
Людомара натирала охотника экстрактами йордона - древовидного безлистного растения произраставшего на границе Чернолесья и Редколесья. Именно туда намеревался идти людомар для встречи со Светлым.
- Таакол, принеси клибо.
Олюдь-медвежонок с криком "тике" неуклюже помчался прочь и через некоторое время вернулся с большим ворохом травы.
Мало, кто с первого взгляда понимает, насколько сильную защиту нашли для себя людомары в симбиозе с вьюном, имя которому клибо. Вьюны клибо произрастали давным давно в Редколесье. Они были плотоядны за что повсеместно подвергались изничтожению со стороны олюдей. И только высокие охотники сумели приспособить этих хищников для своей пользы (недаром именно их, а не дремсов называли "дети Чернолесья").
При хорошем питании вьюны достигали длины многих сотен шагов и толщины с ногу взрослого мужчины. Людомары сумели вывести вид клибо, который не достигал той силы, которая позволяли его диким собратьям передавливать сидока вместе с лошадью в кровавую жижу. Мощные липучки, намертво прикреплявшиеся к жертве можно было снять только лишь отрубив лиану.
Таакол осторожно положил кучу вьюна перед ногами людомара и снова скрылся из глаз. Через мгновенье он, впрочем, вернулся, неся под мышкой кожаный сверток, похожий на бревно.
Охотник, убедившись, что людомара покончила с его обтиранием, взял кожаное бревно и осторожно приторочил его к своему племенному заплечному мешочку. Потом он подошел к вороху вьюна и разделил его на две части: одну из них образовывал овальный плетеный щит, сделанный из тонких прутьев твердокаменного дерева сплошь увитых вьюном, а вторая часть свисала безвольно к его ногам.
Людомар быстро отыскал корни вьюна, очистил их от кусочков мяса и поднес к кожаному бревну. Вытащив нож, охотник разрезал бревно поперек и из-под кожи вылезло свежее мясо уфана, куда он погрузил корни вьюна.
Неожиданно, растение преобразилось. Его лианы в мгновение окрепли и даже зашевелились.
- Таакол, принеси ему еще два куска. Наш ждет долгий путь, - сказал охотник.
Подождав пока вьюн упьется свежей кровью и плотью, людомар водрузил на себя лианы растения, распределил их так, чтобы они равномерно скрывали его торс и часть ног.
Липучки растения тут же впились в его одежду. Улыбнувшись, охотник быстро провел ножом по одной лиане и весь его костюм вдруг сразу ощетинился мелкими иголочками и небольшими треугольными листочками.
Сам костюм соединялся со щитом одной единственной довольно толстой лианой, которая обвила прутья твердокаменного дерева и в точности повторила все те же движения, что и сам костюм.
Забросив мешок за спину и прикрыв ее щитом, людомар повернулся к подбежавшему тааколу. Тот подал ему еще два кожаных бревнышка и несколько маленьких плетенных коробочек. В одной из них кто-то недовольно копошился, в другой - предупреждающе жужжал. Коробочки заняли место на груди охотника, прилипнув к лианам.
- О, Владыка Чернолесья; о, Многобог; о, Зверобог! Уповаю на вас. Окропите ножи эти кровью добычи! Укрепите их дабы выдержали удары чужого оружия! - с этими словами людомара передала охотнику два небольших кривых ножа, которые он просунул между лианами по бокам. - Приклейтесь к рукам его, и не предавайте! Вернись ко мне таким, какой сейчас стоишь! - женщина передала людомару два широких и длинных ножа, которые он заткнул себе за пояс.
Повязав свои голени от коленей до ступней тонкими веревками: и защита, и нужда в веревках в лесу немалая - людомар притянул к себе женщину и дотронулся щекой до ее щеки.
- Иисеп, - позвал он.
Полы донада натужно застонали и на площадку перед домом вышло громадное животное. В холке оно достигало не менее полутора метров, было очень похоже на кошку, если бы не чересчур мощные передние лапы и худощавые задние. Морда у иисепа лишь верхней частью напоминала кошку, но там где у кошки есть маленький нос, у иисепа был большой раздвоенный надвое с четырьмя ноздрями. Привычной челюсти у него тоже не было. Внимательный наблюдатель заметил бы, что челюсть у иисепа было похожа на руку сильно согнутую в локте и занимала все пространство от груди через шею и под нос.
Ело животное очень непривычно. Его нижняя челюсть, подобно руке, тянущейся за пище, резко выскакивало из-под подбородка и своим окончанием с мелкими, но острыми клыками словно рукой хватало пищу.
Людомара улыбнулась.
- Ему бы еще поспать, - подошла она к животному и потрепала его за микроскопическое ухо. Иисеп заурчал от удовольствия.
- В путь! - приказал охотник и животное, услыхав эти слова, встрепенулось и слегка рыкнуло.
****
Пусть к людомару Светлому пролегал по тропе особо нелюбимой людомарами. Высокие охотники вообще не любили тропинки, т. е. пути, которые можно увидеть и на которых можно устроить засаду, поэтому охотник выбрал путь хотя и труднее, но короче.
Спустившись с верхней кроны мека - дерева, на котором находился дом - донад, он не стал спрыгивать на землю, а пустился в путь по нижним ветвям деревьев.
Он шел напрямую к своему фамильному соуну.
На закате он достиг его. Соун представлял собой старый тонкий ствол дерева, надлежащим образом очищенный изнутри. Он ничем не отличался от прочего бурелома, но те, кто знал, что это такое, могли в любое время прийти к нему и подудеть.
Людомары всегда откликались на зов соуна. Помощь людомара стоила немало, но и обращались к ним те, кому было уже нечего терять. Чаще всего это были родители-пасмасы близлежащих селений, дети которых забрели в Редколесье, а после и вовсе уходили в Черный лес, где их могли найти только людомары.
До соуна оставалось пройти всего несколько деревьев, когда оглушительный рев трубы сбил охотника с ветки и чуть не убил.
Людомары обладают очень тонким слухом. Они способны услышать копошение муравьев на расстоянии в десять шагов. Между собой они общаются так тихо, что другие олюди не могут их слышать даже, если приставить их уши прямо ко рту людомара.
Рев соуна был для охотника сродни удару обухом по голове.
Послышалось рычание и рядом с хозяином бесшумно спрыгнул с ветки иисеп.
Людомар встряхнул голов, выбивая из нее звон, поднялся на ноги и, слегка пошатываясь, пошел к соуну.
Рядом с трубой стоял низкорослый мужичок-пасмас. Это был узколобый широколицый и остро смердящий пасмас коих в округе проживало неимоверное количество.
Мужичок хотел было еще подудеть, но охотник рыком его остановил.
Людомар остановился в дюжине шагов от человека, закрыл свои уши ладонями и спросил как можно громче для себя:
- Чего тебе?
- Ась? - не расслышал пасмас.
- Дул зачем? - заорал людомар и тут же охрип.
- Квава пропал.
Людомар нахмурился. Мужичок понял, что ответ недостаточен.
- Сынок мой пропал.
- Не кричи ты так. Он оглохнит жежь!
Словно из-под земли рядом с пасмасом выросла женщина и дернула его за бороду.
- Добрый людомар, - зашептала она, - наш сыночек пропал. Уж третий раз Владыка око свое открыл да нас лицезрел. Третий раз как не видели сыночка нашего, окаянного. Уж я грозила ему вдаль, уж я и поплакала, и к ведьмочке сходила. Прознала та, что в Чернолесье он. Один одинешенек. Страшно ему. - Голос женщины дрогнул и она сбилась. - Верни нам… его… людомар. От нас… от нас… век мы тебе… - И она зарыдала в голос.
Охотник ничего не успел сказать, как она подошла к нему и протянула грязную рубашонку. От нее за версту несло терпким потом, мочой и фекалиями.
Мозг людомара пережил второй после рева трубы шок, столкнувшись в подобным ароматным букетом.
- Его это накидочка… Помоги… помоги, добром да светом-теплом тебя прошу… миленький… помоги. - Она снова заревела.
Охотник кивнул, но тут же вспомнил, что надо идти к Светлому и… снова кивнул.
Дети рождали в душе любого людомара некую странную формацию чувств и ощущений, которую и через века невозможно будет описать даже приблизительно. Эти переживания можно сравнить только с тем, как калека переживает об утрате части плоти или как некто нежно любит то, чего у него никогда не было. Людомары не могли разрождаться от любви между собой, потому что сама раса людомаров была побочной ветвью похотливой страсти доувенов и дремсов. В том было их проклятье.
Никто не знал, чего эротичного находили просветленные доувены в грязных дремсовских женщинах, одетых, как и их мужчины в шкуры, но это имело место быть хотя бы потому, что существовали людомары.
Высокие охотники и мумы - плоды любви пасмасов и тааколов - были двумя расами, которые не воспроизводились.
Людомары не знали детей. А те немногие, кому посчастливилось найти ребенка-людомара, считались самыми счастливыми олюдями в Чернолесье. Таковым был отец охотника - Прыгун.
- Где он пропал? - просил охотник.
- Был с ним вот у рытвины. Они собирали шкуры.
- У смердящей ямы?
- Где? Да, да, у ямы, у города. Он там, - она махнула себе за спину.
- Я пойду сам. Идите домой.
Все время разговора, мужичонка позади жещины стоял словно бы робея, исподлобья смотря на жену и теребя бороду. Людомар уловил его взгляды и понял, что женщину нынче ждет взбучка за то, что влезла в разговор.
Фыркнув и прочистив нос, людомар бегом бросился в сторону города.