О том, как два дона, пробуя поделить одну девушку, делали революцию.
Ника Ракитина, Андрей Ракитин, Ник Средин
Крипт
Пути Господни не отмечены в картах,
И на них не бывает ГАИ…
Б.Г.
Глава 1.
1492 год, 12 мая. Настанг
Дон Болард, барон Смарда, рельмин Ингеворский, стоял на нижней ступеньке парадной внутренней лестницы столичного дворца князя Кястутиса, безжалостно комкая в ладонях поля роскошной, некогда белой шляпы заграничного фасона. Длинное мокрое перо обвисло и моталось из стороны в сторону, будто ободранный кошачий хвост. Сам дон тоже промок насквозь.
- Явился? - князь Ивар спускался вниз, скользя ладонью по холодному мрамору перил. Глаза его светились непривычным диковатым огнем, и свет этот не предвещал Боларду ничего хорошего.
- Как видишь, - молодой человек встряхнулся и предпринял усилие поклониться, как и подобает при встрече с начальством. - Мое почтение благородному дону.
- Оставь… - Ивар поморщился. - Долго я тебя ждал…
Это прозвучало, как зачин из сказки. Болард поморщился и развел руками, гадая между тем, за каким рожном он так срочно понадобился магистру Консаты. Предполагалось, что сегодня утром молодой барон Смарда отбудет в Сарбинур, юго-восточную провинцию Подлунья, благо, приглашение тамошнего князя на традиционную охоту на цапель лежало у него в кармане. На самом деле Боларда ждал в Мансорре великий герольд Ордена Бертальд, и вот с этим-то визитом медлить как раз и не следовало: о чем Ивару было хорошо известно. И вот на тебе: "Прибыть спешно…"
- Что стряслось? - поинтересовался Болард нетерпеливо и не слишком почтительно, отбрасывая за спину хвост влажных соломенных волос, подхваченный мокрым бархатным бантом. Гибкое широкоплечее тело барона в светлом костюме для верховой езды нуждалось в переодевании, огне камина и кубке подогретого вина, но магистр пренебрег вежливостью. Просто сунул в руки Боларда письмо в изящном бледно-голубом футляре. Дон Смарда принюхался: духами от футляра не пахло. К тому же на алом воске сломанной печати ясно различался оттиск клейма Канцелярии Синедриона.
- Забавно… - молодой человек вытряс из футляра пергамент с несколькими короткими фразами и уставился в них.
- Это еще что?
- Ты читать умеешь?
- А благородный дон дозволяет?
- Дозволяет. Не паясничай, читай.
- "Сим предлагается…" - вслух начал Болард, но глаза пробежали по строчкам прежде, чем осилил слова язык, и когда смысл написанного стал окончательно ясен, барону Смарде сделалось нехорошо.
- Ну и что? - тупо спросил он, забывая и о мокрой одежде, и о камине, и о кубке с вином.
Магистр молчал.
- Дон, ты спятил? - голос внезапно охрип до шепота. - Сейчас, накануне Замятни, бунта, так-растак… на подмостках корячиться?!
Дальше молодой человек высказывался в том духе, что он, Болард, личный банерет и оруженосец, никогда не подозревал за своим магистром столь пылкой страсти к лицедейству. И уж, коли князю Кястутису неймется, все лучше податься в любой бродячий раёк, чем соглашаться участвовать - тут дон Смарда с ненавистью потряс пергаментом - вот в этом бреде. Праздничная мистерия побивания Змия Святым Юрием вполне без него, Ивара, обойдется…
- Нет, - отрезал князь.
Болард замолчал.
Ежегодное празднование дня Святого Юрия, небесного покровителя Подлунья, обставлялось в Настанге с особой пышностью. Но гвоздем празднества была мистерия, в которой самым видным дворянам вполне натурально предлагалось победить дракона и освободить прекрасную пленницу. Драконы были самые настоящие: посланцы Синедриона отлавливали в Корморанских пустынях водящихся там в изобилии зверуш - этакую помесь варана и реликтового птеродактиля - и за месяц до праздника привозили в столицу. Поили, кормили, словом, приводили в надлежащий вид. А потом, в назначенный момент, выпускали на храмовые подмостки хищного, злобного, но, в общем-то, легко уязвимого зверя. Прекрасные пленницы добывались где придется, причем, по окончании мистерии их отдавали победителям, которые вольны были делать с девушками, что хотели. Если от сего освященного Церковью союза рождался ребенок, с ним носились после, как с писаной торбой, считая, что это дитя - не меньше, чем знамение Господне, и означает оно непременную в будущем удачу для края, благополучие и обильный урожай.
Так что его мать потом без труда и с почетом можно было выдать замуж, а дитя не считалось бастардом, и закон о рабстве на него не распространялся. Дети, впрочем, рождались редко, видимо, Подлунье не являлось возлюбленной Господом страной. Синедрион это обстоятельство крайне огорчало.
Главнейшим же во всей этой священной круговерти было избрание достойного на роль самого Юрия-Победоносца. Решалось дело обычно жребием. В нынешнем году он выпал на князя Кястутиса, и Болард справедливо считал, что такой выбор не случаен.
- Ты что, - сказал он, теребя в пальцах мокрое перо и кусая губы. - Ты что, не понимаешь, что мистерия - только повод, чтобы убить тебя? До восстания, которое, ввиду твоей смерти, скорее всего не произойдет. И черт с ним, с побиванием варана… тьфу, дракона Святым Юрием. Кстати, бедная зверушка…
Осекшись, он вскинул голову и увидел глаза Ивара - зелень била из них нестерпимо ярко. Болард вдруг подумал, что, может быть, он видит сейчас князя в последний раз, и, значит, должен постараться запомнить его вот таким, каким он был при жизни. Эта мысль так поразила банерета, что он отступил и едва не потерял равновесие, позабыв о том, что стоит на лестнице.
- Я понимаю, - сказал Ивар тихо. - Но пойми и ты. Мне нельзя отказаться.
- Почему?
- Потому что если я откажусь, то после, когда мы победим в этой Замятне, любой сможет кричать о том, что консул - трус.
- А это неважно, - Болард пожал плечами. - Горе побежденным, а победителям - наоборот. - Он хмыкнул. - И потом, если тебя убьют, а тебя убьют непременно, никакой Замятни не будет. И консулата не будет тоже.
Он скомкал и отбросил письмо. Ивар нагнулся за листком.
- Я не могу, - сказал он снизу вверх. - Я нобиль.
- Ну да, - Болард с отсутствующим видом отвернулся к окну.
Снаружи гремел по листьям дождь, желтовато-зеленые соцветия клена липли к стеклам и сквозь рисунок витража казались то синими, то багряными, как будто бы уже наступила осень. - Ну да. "Я не могу воевать за Беларусь с побитой мордой"…
- Что? - удивленно переспросил Ивар.
Барон Смарда вздрогнул:
- Так, ничего… Обещай, что я буду у тебя в свите. Кстати, уж не за этим ли ты меня звал?
Ивар кивнул, Болард пожевал губами:
- М-м… уговорись, чтоб начинали ко Всенощной… Скажи, мол, ночью красивше… Наплети что хочешь! Они послушают! Маленькие вольности в большом обряде - ведь чепуха, верно? Обещаешь?
- Обещаю.
- Вот и славно, - пробормотал молодой человек, не поворачиваясь, чтобы дрожащие губы не выдали его смятения.
Не прощаясь, барон распахнул двери и вышел в дождь. Запах мокрого камня и юной листвы ворвался в дом и заставил Ивара улыбнуться, но, когда он вспомнил, какие несчастные и больные сделались у Боларда глаза, едва тот узнал о жребии Синедриона, улыбка пропала.
Но что они могут сделать в Храме, куда запрещено входить с оружием? Да что угодно, сказал себе магистр. Несмотря на латы, положенные по обряду. И на ненастоящего дракона. Спасенная пленница отравит его или заколет шпилькой для волос на брачном ложе? Князь, не удержавшись, хмыкнул. Почему же тогда Болард уверен, что обязательно случится дурное? И он, Ивар, тоже?
Князь растворил окно, и ливень ворвался к нему, ударил в лицо тугими струями - будто хлынул из ран Господних травяной сок.
Невозможно умереть, когда вокруг такое лето. Если кругом бушуют под майскими ветрами юной листвой сады и ошалевшая от позднего, не ко времени, половодья Настасья плещет в обшитый камнем берег, а на другом ее берегу жгут костры, и ночами звезды отражаются в воде вместе с огнем и сплывают вниз по течению…
Все будет хорошо.
Барон Смарда вышел на дворцовое крыльцо и остановился в нерешительности. Дождь щедро поливал настангские улицы, все вокруг шуршало и хлюпало, и по булыжнику вниз, к Настасье, сбегали целые потоки воды. Казалось, небо прорвалось окончательно и бесповоротно, и солнце не проглянет уже никогда. Какое тут, к лешему, плодородие и богатый урожай, подумал Болард с неожиданной злостью. Еще день такого вселенского потопа, и поля вымокнут до нитки, и значит - зимою жди голодных бунтов… Понятное дело, отчего Синедрион так дрожит за это проклятое празднество. Хотя праздником голодных ртов не заткнешь… И тогда уж восстание. Если Ивар останется жив…
Болард постоял еще. Падающие с жестяного козырька капли разбивались в мелкую пыль о мрамор ступеней. Барон отер рукавом мокрое лицо, набекрень напялил измятую шляпу. Впрочем, на кой ляд ему шляпа в такой ливень…
Дон вдруг подумал, что совершенно не представляет, каким способом намерен через два дня спасти Ивару жизнь. Заставить этого безумца отказаться от участия в мистерии он не смог и не сможет. Сделать так, чтобы мистерия не состоялась вообще? Будут тогда Консате народен гнев и ярость благородная в одном флаконе. Синедрион сдохнет от счастья при таком раскладе. Не-ет… Нужно что-то такое, что вынудит Претора, эту главу тайного церковного сыска, оставить князя Кястутиса в покое, наплевав и на ненависть, и на чувство религиозного долга. Вот только жаль, он, Болард, понятия не имеет, что же это должно быть. Тут совершенно некстати вспомнилась Майка. Как сидит девица на перилах веранды у него, Борьки, во дворе, грызет зеленое яблоко и поглядывает из-под челки хитрым глазом. Ядовито так… Мол, ни за что тебе, бедному дурню, не понять…
Болард вздрогнул и ошалевшими от нежданной удачи глазами уставился на плотную пелену дождя. Мать, мать, мать!.. Наль, Майкина матушка - бывшая супруга Ингевора. Майку, свою, стало быть, дочь, Луций-Сергий, князь Ингеворский, Претор Синедриона и протчее, не видел Бог знает сколько лет. Если вообще о ней знает. Так что Майкино появление на храмовых подмостках с соответственным комментарием как нельзя лучше отвлечет отца от не подобающих к месту и ко времени действий.
Болард через шляпу почесал темя. А уж если подсуетиться и подсунуть девчонку на место прекрасной пленницы, так Претор наверняка удавится от одной только мысли, чтобы отдать родное дитя князю Кястутису.
Было в этой затее что-то такое, что приводило Боларда в замешательство. Он даже не знал, обрадуется ли Ингевор Майкиному появлению или совсем наоборот. С отцовскими чувствами у Претора, как видно, плоховато… Ну, Ивар, конечно, не зверь, Майку он и пальцем не тронет, но, как знать, не все придут в храм безоружными, что бы там ни предписывалось; мистерия сорвется, возникнут паника, стрельба и давка… Подставлять ребенка - а в том, что Майка в свои неполные пятнадцать ребенок, Болард не сомневался ни минуты, - подставлять ребенка подло. Это барон знал наверняка. Но выхода другого не было. И не будет, сказал себе Болард как можно более убедительно. Так что не придется ему поехать ни в Сарбинур на цапель охотиться, ни в Мансорру к Бертальду. А отправится он за Майкой в Гомель, и чем скорее, тем лучше, потому что дня через два полнолуние сойдет, Переход между мирами закроется, и возможности попасть на Землю и обратно не будет еще целый месяц. То-то будет весело…
Дон Смарда засмеялся и, подставив лицо дождевым струям, шагнул с крыльца.
Глава 2.
1989 год, 12 мая. Гомель
- А знаешь, Серафим, отчего воробей воробьем зовется?
Болард сидел на бортике беседки, свесив наружу ноги и держась руками за облупленные голубые перила. Ему было смертельно скучно, но до прихода Гретхен, утащившей с собой ключи, оставалось еще немало времени. Не торчать же под дверью сиротинушкой… Уж лучше Симочке зубы заговаривать.
- Не-а… - рыжий Симочка непочтительно зевнул.
Борька качнулся в сумрачную, пахнущую древесной трухой и отчего-то мышами полутьму и сказал:
- Ну и плохо. Понимаешь, жил один мужик, и у него было просом засеянное поле. Вот он урожай собрал и сложил в амбар. И каждый вечер проверять ходил.
- Ну и что? - приятель опять зевнул и с хрустом потянулся. Лавочка под ним скрипнула. Из куста сирени на головы посыпалась какая-то дрянь.
- А то! Урожай-то меньшает. Вот мужик и стал караулить. Раз видит - птица летит. Огромадная. Крыльями луну закрывает. Черная, как ночь. И на снопы.
На Симочкином лице мелькнула тень удивления. Сейчас спросит, где вычитал или сам придумал, подумал Болард. Но Симочка промолчал. Борька состроил зловещую физиономию:
- А мужик не будь дурак, хвать оглоблю…
Стукнула калитка, и он запнулся. Помрачнел и пошел Гретхен навстречу.
- Ключи давай, - потребовал раздраженно, с неодобрением разглядывая сестрицыны наряд и прическу. - Третий час тут торчу по твоей милости.
Маргарита невозмутимо пожала плечами и, обойдя Бориса, как дерево, по траве поплыла к беседке. На ходу бросила:
- Обойдешься.
"Ведьма крашеная…"
Будто прочтя его мысли, Гретхен снова пожала плечами; опустилась рядом с Симочкой, отчего лавочка сразу перестала скрипеть и крениться на один бок:
- Мальчики, я с вами посижу. Пока мать на дежурство не уберется.
- Поскандалили? - ухмыльнулся брат.
- Да ну ее… - Гретхен извлекла из сумочки ключи и швырнула без предупреждения. Болард поймал их в сложенные лодочкой ладони, подбросил вверх звенящую связку и задумчиво вопросил:
- А мне-то они на кой в таком случае? Я, по-твоему, самоубийца?
- А то! - фыркнул Симочка, не упускавший случая выпендриться перед Греткой.
- Ты - нахал, - сестрица вздернула точеную голову. - Сколько дома не был, а явился - и матерью брезгаешь?
- Во-во! - обрадовался Симочка. - Я и говорю: хам, каких мало.
Болард показал ему кулак, спрятал ключи в джинсы и, снова усевшись на бортик беседки, пообещал лениво:
- Ты, Серафим, схлопочешь. Я с тобой на брудершафт не пил, могу и по морде.
- Феодал несчастный… - Гретхен фыркнула, по-кошачьи сощурив зеленые глазищи.
Борька качнулся, закрыв глаза и ловя лицом солнечные тени, глубоко вздохнул:
- Живи пока, ладно… Шестикрыл…
Кровь тяжело и гулко толкалась в висках. Мамочка, с тоскою вдруг подумал он. Ведь если бы эти Симкины слова - и в каком-нибудь настангском трактире… Да если б он при оружии был… Боже святый, даже подумать страшно… Все бросить к чертовой матери - и к морю, янтари в песочке собирать. И никакого Ордена. В пень!!
- А воробей? - голос сестры мог перекрыть бормашину.
- Чего - воробей? - не открывая глаз, спросил Болард.
- Ну, дальше что?
- А-а… Ну, хвать мужик оглоблю - и давай махать: вора бей! вора бей!
- А птица?
Борька открыл глаза и уставился на калитку. На дорожке стояла Майка. Боларду захотелось снова зажмуриться, но он пересилил себя и соскочил на землю. Пружинящей походкой направился к девочке, остановился перед ней со сложенными на груди руками и, оглядев всю, от крутых рыжеватых кудрей до парусиновых тапочек, осведомился раздельно и жестко:
- Спятила, да?
Розовые губы Майки обиженно дрогнули. Заплакала бы, что ли, сумрачно подумалось Боларду. Хотя зрелище это невеселое… Он понял, почему его так взбесил Майкин вид, лишь оглянувшись на Гретхен. Боевая раскраска на Майкином лице была явным подражанием его дражайшей сестрице. Но что дозволено быку…
- Симка! Колонка работает?
И, дернув Майку за руку, сообщил радостно:
- А теперь переходим к водным процедурам! Пошли, дона…
- Чего? Тронулся, да?
- С тобой - запросто.
Болард с яростью стукнул по рычагу колонки, да так удачно, что тот заклинило, и вода тугой струей ударила в землю. Майка с визгом отскочила. Симочка заржал.
- Заткнись! - заорал Болард. Подтащил Майку, пригнул одной рукой за шею, а другой стал плескать в лицо, размазывая воду с косметикой. Майка вырывалась и попробовала кусаться. В ответ Болард легонько хлопнул ее по щеке. Майка взвыла и отпрыгнула, мокрая и злая, с потеками туши на щеках и жалобно обвисшими локонами:
- Псих ненормальный!!
Болард лизнул прокушенную до крови ладонь:
- Кошка корморанская…
Девица покрутила у виска пальцем и ускакала, на прощание так брякнув калиткой, что на веранде жалобно задрожали стекла.