В те дни, да и после долгое время вся эта возня казалась Боларду детской игрой, страшноватой и потому очень серьезной. Но тогда - тогда он жизнь готов был положить, только бы его взяли в эту игру. Взрослые люди - десятилетнего мальчишку… Он вспомнил, как добирался до монастыря Паэгли, как, полуживого от усталости, привели его к Великому Герольду - Бертальд взглянул на ребенка невидящими блекло-серыми глазами, выслушал переданное на словах послание, а затем произнес в адрес князя Кястутиса такое, отчего у Боларда мгновенно зардели уши.
Через день Бертальд встретил мальчишку в часовне. Тот стоял на коленях перед распятием и, глядя в пол, читал молитву. Бертальд неслышно подошел ближе и прислушался.
- Что это? - спросил он строго.
Болард вскинул к нему бледное от многодневной усталости лицо с воспаленными глазами:
- "Сredo".
- Начни снова.
- Верую во единого Бога, - послушно начал Болард. - Отца и вседержителя, Творца неба и земли…
- Дальше, - потребовал Бертальд, когда он запнулся. Болард переглотнул. Взгляд его сделался твердым.
- И в Сына Его, - сказал он очень тихо. - Господа нашего…
Бертальд в молчании выслушал молитву до конца.
- Кто научил тебя этому? - спросил он глухо. - Говори, не бойся.
- Мать. Дона Дигна баронесса Смарда.
- Однако… - пробормотал Бертальд задумчиво и, взяв Боларда за плечо, проговорил: - Пойдем со мной, мальчик.
Так же послушно, как только что читал "Верую", Болард поднялся с колен. Тогда, конечно, он еще не знал, что разговаривает с Великим Герольдом, тогда он вообще не знал очень многого. Да и сейчас знает немногим больше…
А тогда они сидели в библиотеке монастыря, в одном из бесчисленных круглых скрипториев. Бертальд неспешно потягивал из серебряного кубка пряное вино, Болард же впервые в жизни попробовал горячий шоколад. Великий Герольд уже успел выспросить у него все, что хотел, а сам рассказывать не торопился. Впрочем, кое-что все-таки сказал. И Болард очень удивился, когда выяснилось, что мать была права относительно того, как следует произносить молитву. Отчего в Подлунье не признают Мессию - этого Бертальд объяснить мальчишке не смог, хотя заметил, что были времена, когда думали иначе и верили по-другому. Только очень и очень давно. И что нынешняя смута в Подлунье не то чтобы из-за этих разногласий, но близко к тому. И вообще, если Болард помнит, до вступления на принципальский престол Юзефа Симненского в Подлунье был Консулат…
Болард помнил. Он кивнул и с упрямством десятилетнего ребенка, отсекая все не нужные сейчас и малопонятные подробности, с интересом спросил:
- А что такое Консата?
Карета остановилась так внезапно, что Болард, потеряв равновесие, больно впечатался плечом в решетку. Дверца распахнулась, и он боком вывалился на мокрые камни двора.
- Благородному дону помочь? - осведомились над ним участливо.
Он поднял вверх разбитое лицо и увидел над собой опрокинутые в пасмурном сером небе башни Твержи.
И криво улыбающуюся сестру.
Глава 13.
1492 год, 24 мая. Твержа, Настанг
Солнце вползало в камеру косматым огненно-рыжим зверем, золотя оконные решетки и разложенные на столе допросные листы. В открытое окно лезла черемуха, и в ней орала горлинка. Гнездо устроила, глупая… Хотя не такая уж глупость. Тут не станут швырять камней и стрелять из рогатки. Какое солнце! Лица сидящих за столом людей понемногу смягчались, приобретая то странное выражение, какое присуще только святым на старинных фресках и сытым персидским котам.
Правда, и дона Луция князя Ингевора, и благородную дону Гретхен к лику святых причислить было затруднительно. Об остальных Болард сказать ничего не мог - он их не знал. Да и узнавать не хотел. Гретхен улыбалась брату тягуче и ласково. Она сидела чуть поодаль, в высоком кресле с жесткой спинкой, и руки ее, до самых костяшек пальцев утопленные в кружева, поглаживали подлокотники. Глаза недобро щурились из-под капюшона надетого поверх платья балахона.
- Я и не знал, сестренка, что благочестие тебе так к лицу, - дон Смарда стоял посреди камеры, слегка покачиваясь на гудящих ногах. Улыбался разбитым ртом.
- Не понимаю, - раздражено дернула плечом Гретхен. - Что тут смешного?
- Пока - ничего. - Болард переступил босыми ногами. Солнце прогревало каменные плиты пола, и было приятно ощущать это ласковое тепло. - Вот начнется спектакль - и мы посмеемся вволю. Верно, сестренка?
- Спектакль? - непонимающе переспросил кто-то.
- Мистерия, - объяснила Гретхен любезно.
- Похвально, дон Болард, - Ингевор встал, опираясь на столешницу. И Боларду отчего-то подумалось, что Претор не так уж молод. Вот только спокойная старость ему никак не светит. - Похвально…
На жестком лице Ингевора с вертикальными морщинами от крыльев носа к углам рта ясно читалось, что ничего похвального в поведении Боларда нет.
- Может быть, - предложил Борис, мучаясь жалостью к пожилому человеку, - мы, как взрослые, солидные люди, оставим эти реверансы? Тошно, в самом деле…
У Луция Сергия задергалась щека. И он заговорил о том, что барон Смарда - плохой рельмин, переметнулся на сторону противников, и сей факт его, дона Ингевора, печалит безмерно. И вдобавок, хотелось бы увериться, что донос, изобличающий дона Боларда в ереси - тут Ингевор потряс в воздухе мятой бумажкой - ложь и гнусная клевета.
- И уверовавший в меня да пребудет жить вечно, - в тон ему откликнулся Болард. Лицо Ингевора сморщилось, словно от зубной боли.
- Я хотел бы напомнить благородному дону, - подал от стола голос невзрачный человечек в черной судейской мантии, - что подобное поведение лишь отягчает.
- Подите к черту! - посоветовал дон и добавил, что тут нагло попирается судебно-процессуальный кодекс и презумпция (Боже, они и слова-то такого не слыхивали) невиновности, и что ему, Боларду, как гражданину демократической страны, во-первых, положен один телефонный звонок, а, во-вторых, он будет говорить с ними только в присутствии адвоката. И вообще, пусть только пальцем тронут, и завтра все прогрессивные газеты мира будут кричать о том, как попираются в этой стране права человека. Вот так вам. Святые ублюдки!
- Оскорбление Трибунала при исполнении, - отозвался судейский бесстрастно. - Равно отягчает.
Боже мой, подумал Болард устало. Пускай бы все это поскорее кончилось. Второй день подряд они трясут его как неспелую грушу, а он мило улыбается им в ответ. Задрали. Ведь ясно же, что в конце концов они вздернут его на дыбу - так, в порядке развлечения - но, странное дело, он ждет этой минуты с таким трепетом, с каким многодетная семья ожидает прописки на новую жилплощадь. Потому что тогда станет ясно, что развязка уже близка. Любопытно, а Ивар - магистр Ордена Консаты, князь и без пяти минут консул Подлунья - Ивар шевельнет хотя бы пальцем ради спасения его, Борькиной, жизни? Даже если до сих пор свято уверен в том, что Болард опоздал на мистерию нарочно. Хоть бы поглядеть пришел, как друга распинать будут…
- Вам угодно продолжать запирательство? - осведомился Ингевор сухо, исключительно по обязанности.
Болард потряс головой и увидел, как бледность заливает лицо сестры. А ей-то чего бояться? Дон Луций поднялся и стал складывать в стопку допросные листы - совершенно чистые.
- Повторяю, вам угодно…
- Мне угодно ваши рожи больше не видеть.
- Мы исполняем ваше желание. В связи с тем, что милосердие Церкви не дозволяет кровопролития, Трибунал передает ваше дело светским властям для окончания дознания и осуществления приговора.
- Вот и завертелась веселая мясокрутка, - сказал Болард. - Аминь.
Писец быстро заполнял цепочками строк желтоватые листы. Ничего он, Болард, им не скажет. Ему нечего сказать. Просто все начинается снова: кровавые сполохи в ночи и тела, гниющие на крестах. Хорошо читать об этом в теплой комнате, прикрыв книжку учебником истории.
- Подтверждаете ли вы только что зачитанное?
Болард, наконец, понял, что обращаются к нему. Поднял голову.
- Я сильно похож на идиота?
- Прямо отвечайте на поставленный вопрос.
Подонки, душу бога троюродного крокодила маму! Кто из нас тупее, в конце концов?! Или я настолько трус, чтобы подписаться под собственным приговором?
- Пишите: подсудимый отвечать отказался. И поскольку виновен в злоумышлениях и нарушении вассальной клятвы и в ереси упорствует…
- Я требую суда чести, - прохрипел Болард.
Судьи не засмеялись. Они вершили дело всерьез и строго, как всерьез и строго хоронили князя… живым… Кричать? Черта с два…
- …ругается.
Он лежал на полу в собственной крови и блевотине.
- Ну, благородный дон, у вас не пропала охота смеяться?
Болард плюнул.
- …они все беснуются… сначала…
Какая многозначительная пауза. Как многозначительно каждое слово… слухи не преувеличили и вполовину… палач - бездумное орудие правящего класса? Гуманизьм!.. Сюда бы того, кто это говорил!
- Снимите.
Засуетились, как кошки при пожаре, когда им припалят хвосты…
Как, меня только повесят?
- …он хохочет, он спятил!..
- Приговор. За израдство и ересь… не снисходя…
Голова Боларда стукнулась о каменный пол.
Конец 1 части.
И в час, когда настанет расчет,
Господь мне не простит, но зачтет.
М.Щербаков
Глава 14.
1492 год, конец мая. Твержа, Настанг
Гражина на полуслове прервала молитву, в который раз с ужасом осознав, что истовость оной вызвана не безграничной верой, а вечной памятью о постыдном клейме. Даже не от той вайделотской крови, что течет в ее жилах - оттого, что отец Гражины князь Ольгерд Кястутис позволил смешать эту кровь с его благородной кровью. Он женился на жрице языческих богов, на ведьме! И это мучает его дочь уже двадцать лет. Принуждает - сохраняя на лице благостное выражение - прерывать самую горячую молитву.
Дона Гражина всегда ловила на себе любопытствующие взгляды, слышала: "Сестра Альбина? (так ее звали в постриге) Да она святая!" А потом человек проникал в тайну ее преданности Богу, и его вера в эту святость таяла. Иногда - вместе с жизнью. Счастливец брат! Чужой взрослый мужчина, которого она совсем не любит и не знает. Ивару никогда не испытать ее стыда. Мертвый князь…
Гражина спрятала покрасневшее лицо в ладони. Щелкнули накрахмаленные крылья рогатого чепца.
Мысли и молитвы оборвало цепкое прикосновение к плечу.
Гражина поднялась с колен. Децим преторской когорты, улыбнувшись, дал знак следовать за собой.
В тесную келью сквозь раскрытое окно тянуло вечерней прохладой и запахом цветущего шиповника. Мужчина в сером балахоне стоял к Гражине спиной, упираясь ладонями в раму, но монахиня безошибочно узнала Ингевора.
- Дона, - произнес претор, когда дверь захлопнулась за децимом. - Я соболезную, дона…
И они засмеялись.
Гражина присела на жесткую скамью у стола, быстрым взглядом окидывая документы и успевая прочесть две-три фразы уставного письма и по цвету и форме гербов и печатей, по текстуре пергаментов уловить, куда, откуда и кем они были посланы. Ингевор прекрасно все замечал, но давал Гражине насладиться невинной игрой, зная и то, насколько предана ему эта стареющая надменная женщина.
- Я соскучился по тебе.
Гражина кивнула.
- Ты стоишь половины моей тайной канцелярии.
Монашка игриво взглянула на претора, склонив голову к плечу:
- Это и есть твое дело?
Луций расхохотался. Вздохнул, подвигал по столу менору.
- Князь не оставил наследника и завещания.
Гражина лицемерно потупилась:
- Отец, посвящая меня Церкви, специально оговорил мой отказ от наследования Кястутиса в обмен на тот вклад, что сделал за меня в монастырь.
Ингевор согласно кивнул.
- Если бы не эта оговорка, княжество сразу перешло бы в распоряжение Синедриона, - Гражина дернула бровями и еще сильнее выпрямила и без того прямую спину. Ингевор отхлебнул вина из массивной серебряной чаши - приношения одного из квесторов. Эти квесторы обеспечивали его власть на местах и были сильно нелюбимы князьями. Ну, пусть бесятся, лишь бы были ревностны в вере Единственному и десятину платили вовремя.
- Меньше всего я сомневаюсь в твоей преданности Церкви, дитя, - он провел рукой вдоль шеи Гражины, с удовольствием наблюдая, как гордая монахиня заливается девичьим румянцем. - Документ мог быть утерян (Гражина хихикнула). В нашей власти также освободить тебя от принесенных обетов, - рука скользнула к ее груди, балахон натянулся. - И ты стала бы самой обаятельной княгиней и… самой желанной невестой в Подлунье.
Гражина тяжело задышала. Сердце ее забилось, едва не выскакивая из груди, тело охватил тяжелый жар. Она отвернулась, стискивая кулаки:
- Не-ет!
Это "нет" гулко ударилось и отразилось каменными сводами, словно раскололся тот самый хрустальный кораблик в тверженском соборе. Тысячи важных аргументов, объясняющих этот странный отказ от богатства и власти, пришли уже потом. Впрочем, и богатство и власть у Гражины уже были. А правду она бы не сказала никому, особенно Ингевору.
Претор небрежно пожал плечами:
- Что же… Я не стану давать тебе время на раздумье. Поговорим лучше о… последнем претенденте на княжество Кястутисское.
Гражина потупилась, кусая губы, прижав кулаки к животу. Она очень хорошо знала про отношение князя Ингеворского к графу Эйле. У Луция… до сих пор чешутся рога.
- М-м…
- Наследников не выбирают, к сожалению. Но раз уж мне не хочется трясти грязным бельем, придется пустить… Виктора на престол. В то же время Церковь должна знать, чем дышит этот… бывший мятежник.
Гражина кивнула:
- У меня есть человек.
- Насколько он надежен?
- Более чем… Мало того, никому и в голову не придет, что между этим человеком и Церковью может быть хоть какая-то связь.
Она полностью справилась с собой. По узким губам зазмеилась улыбка. Гражина вытащила из кошеля, привешенного к поясу, и расправила на ладони соломенную, неровно откромсанную прядь. Серые глаза Ингевора сверкнули непритворной заинтересованностью.
- Это что?
- Залог его верности.
Претор захохотал.
- Ты что, всерьез веришь в сказочки про ногти и волосы?!
- Главное, чтобы она верила.
Претор кивнул. Прошелся по келье, и та показалась особенно тесной при его росте и ширине плеч. Мягко позванивали преторская цепь и шпоры.
- Гражинка, ты чудо, - он подтянул ее узкое лицо за подбородок, поцеловал дрогнувшие губы. - Ну, вели привести свою ведьму. Я сгораю от нетерпения.
* * *
- Это - она?! Твой верный человек? - Ингевор с вытянутым лицом уставился на создание, замершее в дверях. Женщину создание напоминало весьма отдаленно. Низкое, с копной всклокоченных волос и пестрых лохмотьев. Впрочем, кому-то оно и показалось бы хорошеньким - если бы не было таким грязным. Из-под спутанных кудрей сверкали зеленовато-серые, опасные, как у рыси, глаза.
- От нее воняет.
- Угу, не нохийской розой, - Гражина пожала хрупкими плечами. - Но ты просил преданности, а не ароматов. Да и легче отнять у дракона сокровища, чем у нее - ее тряпки. Но это искупают…
- Искупают? - хмыкнул Ингевор. - Вот именно. Искупать и переодеть!
Если человеку не доводилось отмывать сарбинурскую ведьму - визжащую, брыкающуюся, царапающуюся, как тысяча кошек, - он не в состоянии оценить прелесть ситуации, наступившей в Тверже в ближайшие полтора часа. Две дюжие послушницы-биргиттинки, используемые для черной работы, и три крыжака преторской когорты, через пять минут призванные им в помощь, хлебнули мощи и достоинства сарбинурок на долгие годы вперед. Зато отскобленная ведьмочка в серенькой хламиде послушницы с отложным воротничком выглядела чуть ли не ангельски, когда легионер, прикрывая синяк под глазом, втолкнул ее в келью его преосвященства.
Ингевор задумчиво обошел ведьму со всех сторон:
- Уже лучше.
- Я рада, - сказала Гражина. - Ее зовут Сабина.
- У нее есть имя?
- И не одно. Она обожает святых покровителей.
- Ну, теперь ее покровителями будем мы.
- Пока девочка будет вести себя пристойно, - Гражина выразительно коснулась кошеля на поясе.
- Буду, - буркнуло чудо из-под отмытых, но все таких же взъерошенных кудрей.
Сабина была девушкой необразованной, но неглупой, и умела сложить два и два. И непрочное благоволение претора показалось ей опаснее откровенного презрения монашенки. В который раз прокляла себя ведьма за детскую жадность, принудившую таким богопротивным способом снискивать удачи в воровстве. Для казненного все равно - "тау" или "глаголь", но для сведущего в чародействе годится только рука повешенного. И эта рука, почерневшая, скрюченная, высохшая до погремушечного щелканья, уже лежала у Сабины в сумке, когда двое крыжаков в придорожном трактире принялись состязаться в остроумии на ведьмин счет. Сабинка хотела убежать. Крыжак схватил суму. Нет бы бросить и спасаться - пожалела. Рванула. Ветхая дерюжка треснула, и любопытные отшатнулись в ужасе. Потом дознание в местной курии Легиона… появление доны Гражины, полномочного легата Синедриона… Какое-то уж слишком своевременное появление. И теперь она, Сабина, связана по ногам и рукам.
- Слушай внимательно, девочка…
…Голос Гражины все еще звучал у нее в ушах, хотя та уже давно замолчала и вела теперь ведьму вдоль площади перед Архикафедральным собором. Сабина украдкой зыркала по сторонам. Удивительно красивая женщина с колечками вороных волос, падающих на светлый лоб, в черном с зеленью муаровом платье стояла на виду, лупя в брусчатку квадратным каблуком замшевой черной туфельки с золотой пряжкой поверх банта. Сабина даже облизнулась, так роскошно красавица была одета. За спиной, точно оттеняя девичьи прелести, цвел жасминовый куст. Гражина тоже красавицу заметила и точно споткнулась на ходу. Больно подтолкнула ведьму в спину. Уже у самых ворот, даже скромно потупясь, как и положено послушнице, Сабина смогла рассмотреть сквозь ресницы, из-за кого бесилась красотка. Двое крыжаков проволокли под локти к подвалам истерзанного, но насмешливого красавца дворянина. И особа, успевшая, верно, продолбить дыру в мостовой, уронила визгливым голосом:
- Я так и знала!
Сабина, пряча глаза, быстро склонила голову. Зловещая монахиня ее любопытства не заметила.