И силы у Богуславы имелись… то‑то супруг ее удивился, когда… и испугался… и страх этот сделал его хорошим мужем… удобным.
Богуслава коснулась пальцами губ, вспоминая сладкий вкус крови.
Тоскуя по этому вкусу.
И по утраченной силе… тогда она, глупая, не сумела сберечь демона. А ныне вынуждена прятаться, поскольку все же слишком слаба, чтобы устоять перед людьми.
Перед всеми людьми.
Хлопнула дверь, громко, пожалуй что, раздраженно, и мысли разлетелись осколками. Богуслава поморщилась, все же в нынешнем ее состоянии ей было тяжело сосредоточиться на чем‑то, что касалось чужих забот, до того пустыми, никчемными казались они.
И от маски Богуслава уставала…
Домой бы… она бросила взгляд на каминные часы - еще одна жалкая подделка, исполненная столь грубо, что поддельность эта становилась очевидна каждому. И часы наверняка врали, но… ждать.
Еще полчаса?
Час?
Сколько получится. Богуслава лишь надеялась, что ожидание это будет вознаграждено.
- Евдокия, - меж тем Катаржина, которой было невыносимо молчание, обратила свой взор на купчиху, которая вернулась в гостиную, - а вы что думаете о служении Богам?
- Ничего не думаю, - спокойно ответила Евдокия.
Хорошо держится.
С должно отрешенностью, с подчеркнутым равнодушием, которое и бесит глупеньких девиц Вевельских. Им‑то мнилось, что Евдокия станет заискивать, золотом осыпать в попытке снискать расположение новоявленной родни.
Богуслава осыпает.
Но ей не расположение надобно, а поддержка, когда…
…все ведь изменится.
И скоро.
Катаржину этакий ответ не порадовал. Она поджала губы, и без того узкие, а ныне превратившиеся вовсе в черту. И лицо ее сделалось еще более некрасивым.
Не в отца пошла, тот хорош, Богуслава видела портреты.
И не в матушку…
- Вы не чувствуете в себе внутренней потребности очиститься? - Катаржина раздраженно воткнула иглу, будто бы не канву перед собой видела, но врага… воплощение порока, которое и собралась одолеть железом да шелком.
Железо Богуславе не нравилось.
Холодное.
И холод этот отличался от зимнего, поселившегося внутри.
- Не чувствую, - Евдокия присела на софу и расправила юбки.
…и платье ей идет.
…у кого шила? Надобно будет выяснить…
…и намекнуть, что нехорошо истинно верующим людям потворствовать нечисти. Сегодня они волкодлачью жену одевают, а завтра, глядишь, и сами на луну выть начнут…
Богуслава потерла виски пальчиками. Она сама чувствовала близость луны, и странный бессловесный ее зов, который, впрочем, был слишком слаб, чтобы увлечь ее…
- И все же, - Катаржина не собиралась отступать. - Вам следует больше уделять внимания своей душе… вы слишком погрязли во всем этом…
Катаржина взмахнула рукой, едва не выпустив при том иглу.
- В мирском… в суетном, - она вновь склонилась над вышивкой. - Вы только и думаете, что о деньгах, меж тем сказано в Великой книге, что золото мостит Хельмовы пути.
Это прозвучало почти вызовом.
Или упреком?
Или и тем, и другим сразу?
Но Богуслава не собиралась вмешиваться в сии семейные дела. Она откинулась в кресле, довольно удобном, пусть и перетянутом дешевою тканью, каковой она сама побрезговала бы…
…вечер, кажется, переставал быть томным.
Глава 4. В которой речь идет о многих достоинствах женщин, а тако же о благотворительности
Уже вернувшись в гостиную, Евдокия пожалела о том, что не осталась на балкончике… или вот в саду можно было бы прогуляться… или в библиотеку заглянуть, которая была хороша и почти не пострадала…
А она, глупая, в гостиную…
К беседам изящным.
К рукоделию.
- Значит, - Евдокия вдруг осознала, что неимоверно устала, не столько от их нападок, сколько от собственного покорного молчания, которое было ей вовсе несвойственно. - Значит, вы полагаете, что золото - от Хольма?
Катаржина кивнула.
Медленно. Снисходительно. И с этаким… пренебрежением? Дескать, что еще ждать от купчихи…
- И ратуете за благочестие, дорогая сестрица? - Евдокия не отказала себе в удовольствии отметить, как дернулась щека Катаржины.
- Ратует, - подсказала Августа и модный журнал отложила.
Чего вычитала?
Что ей понадобится? Веер из страусовых перьев?
Или шляпка с дюжиной дроздов?
Горжетка на кротовьем меху? Или новый корсет, который сделает ее еще стройней, еще тоньше?
Экипаж?
Лошади? Собственный выезд, чтобы как у взрослой дамы?
Чемоданы из крокодиловой кожи, пусть бы и вовсе она не собирается путешествовать… или собирается с Богуславой на воды, да не наши, а заграничные… и на водах тех без чемоданов крокодиловошкурых отдыхать вовсе невозможно…
- Благочестие - вот истинная добродетель любой женщины, особенно - женщины знатного рода. Ибо сказано, что дева благородная благочестива и смиренна, и свет ее души ярче света звездного, ярче солнца самого и светил иных. И не шелками она богата, но лишь делами добрыми…
Катаржина уставилась на Евдокию холодным рыбьим взглядом.
- Та же, - медленно продолжила она, - которая позабудет о предназначении своем, отринув свет небесный по‑за делами земными, будет наказана…
И в гостиной воцарилось тревожное молчание.
- Что ж, - Евдокия усмехнулась. - Я рада, если тебе… дорогая сестрица, хватает малого. Полагаю, добрых дел ты совершила предостаточно…
Катаржина важно кивнула.
О да, помнится, она упоминала о том, что состоит в благотворительном комитете.
И самолично вышивает салфетки для благотворительной ярмарки и учит детей - сирот вышивке, и плетению кружев, и кажется, созданию кукольной мебели…
…и чему‑то еще, столь же ненужному…
- И я горжусь тем, что Боги соединили нас узами родства, - Евдокия поклонилась, прижав ладони к груди, стараясь не слушать, как колотится нервно собственное ее сердце. - И зная о твоем тайном желании покинуть сей мир, всецело посвятить себя служению Богам…
Младшие княжны синхронно вздохнули.
- …имела беседу с настоятельницей монастыря святой Бригитты… она будет рада принять тебя…
Катаржина скривилась.
О да, монастырь святой Бригитты… тихая скромная обитель, которую в народе именуют Домом Кающихся… принимают туда всех, вот только идут большей частью уличные девки в попытке переменить жизнь, и крестьянки, и вдовицы либо женщины одинокие, от одиночества уставшие.
- Эта обитель… - мрачно начала было Катаржина.
- Скромна, - Евдокия перебила ее. - И весьма добродетельна. Они не так давно открыли больницу для бедных. И приют при ней. Я готова пожертвовать ему еще пять тысяч злотней… скажем, в качестве приданого невесты господней.
Катаржина отложила шитье и сложила руки на груди.
Она думала.
Искала.
И злилась за то, что ее поймали в ловушку собственного благочестия. Увы, монастырь святой Бригитты недостаточно хорош для княжны, ей хочется белых одежд и белых же деяний, совершать которые можно, сии одежды не пачкая. И желание это написано на челе Катаржины.
Как и честолюбивая мечта однажды стать не просто монахиней, но матерью - настоятельницей…
…почему бы и нет?
…если у нее будут деньги… за нею будут деньги и связи семьи… а лучше двух семей, связанных брачной клятвой…
…и если бы Евдокия еще тогда, осенью, выслушав бессвязный лепет Катаржины о Богах и предназначении дала бы деньги, то…
…то их бы приняли, как должное.
- Боюсь, я еще не столь добродетельна, чтобы идти путем мучеников, - произнесла Катаржина и поднялась. - Полагаю, вы просто не способны понять, что женщина моего рода… моего происхождения… не может жить среди тех, кто…
- Беден?
- Бедность из происходит единственно от лени или порока, - Катарина остановилась у камина, пустой зев которого был прикрыт ширмой. - Ибо сказано, что каждому воздастся по трудам его. Вот к примеру, возьмем… вашу матушку… она ведь женщина простая… не поймите превратно, я вовсе не осуждаю, ибо мы не выбираем семью, в которой рождены, но праведным трудом и милостью Богов ей удалось снискать благополучие для себя и своей семьи…
Наверное, это могло бы быть похвалой, если бы не слышалось за словами скрытое презрение?
Или раздражение?
Ей, должно быть, обидно весьма, что рожденная в княжеской семье, она вынуждена просить денег у купчихи. И эта Катаржинина обида странным образом примиряла Евдокию с ней.
С ними всеми.
Она вдруг ясно поняла, что нелюбовь их происходит естественным образом от собственной несвободы, зависимости от ее, Евдокии, капризов.
А они ведь и вправду полагают ее капризною, вздорной и ничего‑то не разумеющей в нарядах.
- И вы честным своим трудом его укрепляете, тогда как люди иные, дурного свойства, тратят жизнь попусту… взять тех падших женщин, которые спешат укрыться в обители. Разве достойны они милости Богов?
Катаржина раскраснелась.
И стала почти красива.
- А разве нет? - тихо поинтересовалась Евдокия.
- Они согрешили.
- Все грешат.
- Они отринули заветы Иржены, опорочили и тело свое, и бессмертную душу, а теперь мыслят, что стоит помолиться и будут прощены. Но сколько правды в их молитвах? Сколько искренности?
Всяко побольше, чем в ее собственных, только говорить это Катаржине нельзя. Не обидится - оскорбится смертельно, заподозрив, что Евдокия равняет ее с гулящими девками… или не самому сравнению, но тому, что сделано оно не в пользу Катаржины.
- Нет! Только тяжкий труд во благо общества способен искупить содеянное ими, - она сложила тощие цыплячьи руки на груди.
- И где же им трудиться? - Евдокия провела пальцами по кружеву.
Жесткое какое… и накрахмаленные нитки - будто проволока… если сжать в кулаке, то кружево захрустит… кто его плел?
Кружевницы на той фабрике, которую матушка еще прикупила…
…и в рабочем поселке…
…и брали туда всех, кто готов был работать. Не во искупление призрачной вины, конечно, но за деньги. Пусть и труд кружевниц был тяжек, но и платили за него щедро.
Учили.
И выучивали.
И было ли это благотворительностью? О том Евдокия не думала.
- В работных домах, - ответила Катаржина, гордо вскинув голову. И на блеклой шее ее вспухли синие сосуды. - Вот прекрасный пример цивилизованного решения проблемы. Всех бедняков, а также грешников, следует отправить в работные дома, где их будут кормить…
- …проповедями, - тихо сказала Евдокия.
- А хоть бы и так! - Катаржина не собиралась отступать. - Слово божие никому еще не вредило.
- Кроме слова божия людям многое еще надобно. К примеру, еда… одежда…
…сама жизнь, которая возможна вне клетки работного дома. Евдокии не случалось бывать в подобных заведениях, но матушка рассказывала… вот только вряд ли ее истории Катаржину впечатлят.
Грешники - уже не люди.
И стоит ли тратиться на сочувствие им.
- Вы, дорогая Евдокия, вновь ставите материальные блага поперек духовных. Тогда как сказано, что спасши душу, обретет новую жизнь, тогда как спасший тело душу утратит… но полагаю, в том не ваша вина. Вы с младенчества были приучены тело пестовать…
И надо полагать распестовала она это тело так, что едва - едва в корсет оно помещается…
- А вы, дорогая сестрица, плоть умерщвляли.
- Я соблюдаю посты, - острый подбородок Катаржины задрался так, что видна стала и родинка под ним, круглая, аккуратная, с торчащим из нее черным волоском. - И придерживаюсь умеренности во всем…
- Кроме веры.
- Вера не может быть неумеренной!
С этим Евдокия спорить не стала. Ни к чему…
- А вы что скажете, Богуслава, - Катаржина обратилась к той, от которой ждала поддержки и понимания. - Вы ведь много занимаетесь благотворительностью…
Легкий наклон головы, надо полагать, согласие.
И улыбка, преисполненная участия.
- Я полагаю, что судить - это дело богов, - голос медвяный, сладкий до одури, и хочется слушать его, внимательно, чтобы ни словечка не пропустить… и даже не в словах дело, но в самом звучании этого голоса. - Людям же следует в меру сил соблюдать их заветы… и помогать оступившимся… я делаю ничтожно мало… вы, моя дорогая Катаржина, говорили о золоте… золото я получила едино по праву рождения. И до того несчастного случая со мной полагала сие единственно возможным… правильным даже… я думала лишь о себе, о собственных желаниях… и к чему все привело?
Богуслава потупила взор.
И руки ее в кружевных перчатках дрогнули. Тонкие пальцы скользнули по изумрудному атласу, комкая… точно желая продрать плотную ткань.
Или содрать?
Евдокия с немалым трудом отвела взгляд.
- Но Иржена в своей милости преподала мне хороший урок… я поняла, то жизнь наша скоротечна, что душа - беззащитна пред созданиями Хольма… и что путь праведных тяжел… да, признаюсь, я и сама думала о том, чтобы уйти от мира, но…
Ресницы дрожат.
А взгляд… не во взгляде дело, но в самих глазах, неестественно - зеленых, ярких чересчур.
- Мне не хватило смелости. Я слишком люблю эту жизнь… и вашего брата…
Ложь.
У лжи сладковатый вкус, но нынешняя горчит. И Евдокия касается собственных губ, слишком жестких, несмотря на все бальзамы и восковые помады, которыми ей приходится губы мазать в попытке сделать их хоть сколь бы подобающими даме ее положения.
Как же ненавидит она собственное это положение!
- И потому остается малое. Я помогаю иным, тем, о ком некому позаботиться… или тем, кто имел неосторожность оступиться… мне ли осуждать их? Я ведь знаю, сколь сильны порой искушения… - батистовый платочек у щеки.
И странно, что щека эта белей платочка.
А слез нет. И сам платочек этот - часть представления. Вот только для кого его играют? Для Катаржины, которая глядит на Богуславу с восторгом, едва ли не как на святую… для Евдокии?
Для близняшек, которые застыли, склонив головы друг к другу…
- В моем приюте примут всех и дадут укрытие. Накормят. Утешат. Научат полезному делу, а после обучения определят в хорошее место. Я сама беру девушек в свой дом горничными, а после, когда вижу, что они освоились, даю им рекомендации…
- Вы так добры! - хором выдохнули Августа с Бержаной.
Добра.
И странно, ведь не вяжется эта доброта с обличьем Богуславы. Никак не вяжется, однако же…
…есть приют, о нем писали газеты.
…и Евдокии пришлось побывать на открытии, потому как она ведь родственница ныне…
…будущая княгиня…
…княгине надобно заниматься благотворительностью и делать это правильно, не роняя своего, княжеского, достоинства…
- Более того, - платочек выпал из пальцев Богуславы. - Я помогаю этим девушкам устроить свою жизнь. Кому как не мне знать, что истинное счастье женщины - в ее семье. Я хочу, чтобы мои подопечные были счастливы…
…снова ложь.
Но в чем? И не может ли случится такое, что Евдокия в своей иррациональной неприязни отвергает поистине доброго человека? И пускай Богуслава надменна, но так она, в отличие от Евдокии, урожденная княжна…
- Я пригласила сваху, хорошую проверенную женщину, которая осознает все тонкости… положения моих подопечных…
- И у нее получается? - шепотом поинтересовалась Августа.
А Бержана кивнула, присоединяясь к вопросу.
- Получается. Конечно, не в Познаньске, здесь мужчины избалованы. Кому нужна бесприданница? А вот на границе… там трудолюбивую сироту встретят с радостью…
Наверное, она бы еще рассказала, о границе ли, о приюте и его обитательницах, но дверь в гостиную распахнулась:
- Доброго вечера, дамы, - Себастьян отвесил шутовской поклон. - Хотелось бы надеяться, что вы мне рады, но давно уже не тешу себя иллюзиями…
Катаржина поморщилась.
Близняшки вздохнули.
- Себастьян такой…
- …невежливый.
- …совершенно невоспитанный…
- …мы здесь беседуем…
Они говорили по очереди, в этой речи дополняя друг друга.
- Катаржина, ты с прошлой нашей встречи стала еще благочестивей, - Себастьян поцеловал сестре ручку, близняшкам кивнул, а Богуславу и вовсе будто бы не заметил.
- С чего ты взял?
Как ни странно, но Катаржина зарозовелась, верно, эта похвала была ей приятна.
- Чувствую, - вполне серьезно сказал Себастьян и, отстранившись, внимательно оглядел сестру. - Ты уж поаккуратней, дорогая… а то этак и нимб скоро воссияет…
- Какой нимб? - улыбка Катаржины мигом исчезла.
А вот румянец сделался красным, болезненным.
- Обыкновенный. Такой, знаешь… - Себастьян поднял над головой растопыренную ладонь. - Нимб, конечно, не рога, но сомневаюсь, что к нему в обществе с пониманием отнесутся.
- Ты… все шутишь!
- Стараюсь.
Близняшки вновь вздохнули.
- А вы, дорогие, смотрю цветете, что майские розы… сиречь, пышно и бессмысленно… впрочем, я ж не о том… то есть, о том тоже, но это к случаю. Дусенька, отрада сердца моего, а также разума, которому общение со слабым полом всегда дается тяжко, не соблаговолишь ли ты уделить мне минуту твоего драгоценного времени? Можно пять. От десяти тоже не откажусь.
Себастьян оказался вдруг рядом.
Руку подал.
И хвост его скользнул по юбкам.
- А мне вы ничего не хотите сказать… любезный родственник? - голос Богуславы утратил прежнюю сладость.
Теперь каждое произнесенное ею слово отдавалось в висках тянущей болью.
- Ничего, - Себастьян рывком поднял Евдокию. - Боюсь, у нас с вами не осталось общих тем…
- Пока не осталось.
- В принципе, - жестко отрезал он.
- Вы злитесь… интересно, что же стало причиной вашей злости? И почему вы готовы обвинить во всем меня?
Ноющий тон.
Зудящий.
Будто комар над самым ухом вьется… и Себастьян тоже слышит этого комара. Встряхивает головой и, стиснув зубы, бросает:
- Прекратите…
- Что прекратить?
Богуслава улыбается. У нее белые красивые зубы, и почему‑то за этими зубами Евдокия не видит лица.
- Вы знаете, - ненаследный князь держал за руку и крепко, и пожалуй, Евдокия была ему благодарно. - Или вам помочь? Знаете… ходят слухи, что в Совет подали проект… об особом учете лиц, наделенных даром… и о мерах, направленных на выявление оных лиц…
- Разве это не замечательно? - улыбка Богуславы стала шире. Ярче.
- А еще об ограничениях… ведьмаков и колдовок надобно контролировать… особенно колдовок.
Себастьян произнес это медленно, глядя в глаза.
- Вы что, намекаете, будто бы я… - притворный ужас.
И оскорбленная невинность, которая фальшива насквозь. Невинность у Богуславы плохо получается играть.
- Себастьян, дорогой. Вы только скажите, и я завтра же… сегодня пройду освидетельствования… - и вновь платочек батистовый в пальцах. - Мне оскорбительны подобные подозрения, но я понимаю, что после всего… у вас есть причины меня ненавидеть…
- Себастьян, ты поступаешь дурно! - возвестила Катаржина, должно быть, уже сроднившаяся с мыслью о нимбе. - Богуслава - пример многих добродетелей…
Близняшки кивнули.