Однако на деле Харсунк обладал двумя смертоносными лезвиями. Со дней Нанор-Уккерджи, неисчислимые множества людей пролили кровь на её берегах… души эти пали в сражениях, память о которых сохранилась запечатленной лишь на потрескавшихся и ушедших в землю камнях. Летописи повествовали о раздутых гниением трупах, запиравших своей массой устье реки, об огромных скоплениях мертвечины, которые несло сверху днями, а то и неделями, прежде чем тление и безжалостное течение не оправляли их в глотку Туманного моря.
Харсунк помогал и тем, кто хотел через него переправиться, и тем, кто оборонялся на его берегах - и их кровь в равной мере обагряла воды. - Если эта река - наш Нож, - спрашивает Нау-Кайюти своих самоуверенных генералов в Кайутиаде, - то почему мы поставили Даглиаш сторожить её?
Однако в конечном итоге обух клинка оказался острее лезвия. Не-Богу выпало закончить тысячелетний спор. Даглиаш суждено было оказаться в руинах. Всем поэтическим метафорам, всем словесам века, полуночным, славным и жутким повестям суждено было сгореть вместе с городами Высоких норсираев. Река Сурса, когда её вообще упоминали, превратилась в "Чогайз", - так её называли шранки на своем мерзком языке. Два тысячелетия минуло, прежде чем людям удалось вдохнуть смысл в неопределенный Аспект. Две тысячи лет суждено было Ножу ждать, чтобы Великая Ордалия обагрила своей кровью оба его древних и убийственных лезвия.
Бревно накренилось. Сердце Пройаса ушло в пятки и вернулось обратно.
Два дня назад Ордалия наткнулась на тополиный лес - точнее на то, что осталось от него после того, как мимо прошла Орда. Учитывая окутывавшие побережье туманы, призраками выступавшие из их покрова стволы ободранных деревьев казались, скорее, зловещим предзнаменованием, нежели счастливой находкой. Однако, вечером благодетельная природа её сделалась очевидной. Плотники занялись починкой фургонов и прочего снаряжения. Их праздные собратья, тем временем, радостно возились возле настоящих костров, оглашая воплями стан. Агмундрмены приготовили огромные вертела - для того чтобы жарить шранков сразу целыми тушами. Капающий жир вздымал пламя на высоту момемнских стен. Весь походный стан, из-за недостатка топлива давно уже привыкший к холоду и темноте, веселился в свете бесчисленных костров, люди бродили словно захмелевшие. Бороды их лоснились от обжорства, но в глазах полыхало чересчур много злобы, чтобы назвать их настроение праздничным.
Только адепты и шрайские рыцари уклонились от участия в пиршестве. Но если адепты оставались в привычных им пределах, рыцари занялись поисками и рубкой самой лучшей древесины, какую смогли найти. Под внимательным взглядом владыки Уссилиара они трудились весь вечер, обтесывая, подгоняя друг к другу и увязывая бревна в помост, настолько широкий, что на нем уместилась бы сиронджийская боевая галера.
Они называли его Плотом.
И теперь Пройас стоял на этом покачивавшемся над пустотой помосте, вместе со своими собратьями-королями тупо вглядываясь в окружающие бесконечные лиги… день выдался сухой и ясный - из тех, что свидетельствуют о близком окончании лета. Из всех чудес, которых он насмотрелся за последние годы, это чудо представлялось наиболее удивительным. Потрясены были великие магистры Школ. Многие из присутствующих были свидетелями теперь уже легендарного Метания Кораблей, когда Келлхус опустошил гавань Инвиши, целиком поднимая из воды горящие суда и бросая их на вооруженных хорами лучников князя Акирапита. Хотя тот эпизод и смотрелся куда более внушительно, они всё же наблюдали за ним с куда большего расстояния. Настоящая же ситуация прямо таки дышала отцовской, и тем не менее, безграничной лаской, с которой Аспект-Император вознёс в небо не отдельную личность, но целое место. Пройас смотрел, как собратья его обмениваются удивленными взглядами, слышал восклицания восторга и радости.
Стоявший рядом с Пройасом Коурас Нантилла, вцепился в его руку, словно желая сказать: Смотри! Смотри!
Однако Нерсей Пройас видел только чистую мощь, в которой не было никаких доказательств. Мелкие неудобства, такие как прикосновение Нантиллы всего лишь напоминали об утраченном утешении и приобретенном сомнении в собственном статусе, о понимании того, что он более не является заудуньяни, одновременно принадлежа к их числу. Окружавшие его люди, еще недавно бывшие его братьями, оказались ныне простофилями… чего там, дураками, страдавшими по собственной глупости!
Словом, разбитое сердце его, тем не менее, подпрыгивало и кружило на воздушной невидимой нити.
Следуя инстинкту, он избрал отсутствующий вид и манеру держаться, так помогающую заблудшим душам сохранять приличия на людях. Однако, меланхолии свойственна собственная злоба, стремящаяся проявить себя вне зависимости от желания души. Келлхус развернул Плот, берег Йинваула остался позади, и только Нелеост перед ним вздымал свои валы от самого горизонта. Солнечный свет также падал теперь под другим углом, и Пройас, повернувшись, с удивлением обнаружил, что оказался в чьей-то тени. В тени Саубона. Рука его лежала на поручне, и галеот высился перед ним, как бы заслоняя от прочих.
- Жесткость подобает нашему прискорбному положению, - негромко пробормотал тот, - Но никак не слезы…
Отвернувшись, Пройас стер с лица влагу. Глаза его вообще часто слезились, однако теперь они постоянно были на мокром месте. На мгновение он замер, страшась показаться встревоженному Саубону надломленным и малодушным. Но затем вновь вернулся к своей прежней надменной позе, выражению лица и осанке, подобающим великому человеку, обладающему сразу и временными и божественными полномочиями - глубочайшей уверенностью, доступной человеку. И долгим взглядом поблагодарил Саубона.
Что же происходит?
Лагерь превратился в подобие брусчатки под повозкой. Тысячи людей теснились на вытоптанной земле, все они кричали, гром голосов сливался с шумом полёта? Кричали все до единого, вопили, превознося и почитая своего Ложного Пророка. Смуглые, белые, загорелые лица. Открывающиеся и закрывающиеся рты, подобные ямам в бородах. Лес топоров, копий, мечей уходящий в небытие.
A потом, в мановение ока, всё исчезло - шум и суета растворились позади в дымке. Пытавшаяся угнаться за ними земля отстала, и Плот оказался над волнующейся равниной моря…
Келлхус, стоявший в передней части Плота, смотрел на них, глаза его сверкали даже под яркими лучами солнца. Чуть расставив руки в стороны, словно пытаясь сохранить равновесие на бревне, он один не покачивался, не оступался, но распрямившись во весь рост, стоял на тесаной палубе. Золотые диски вокруг его ладоней то появлялись, то исчезали, ореола вокруг головы вовсе не было видно. Ветер трепал его золотые волосы, прижимал шелковые одежды к коже Аспект-Императора, бесчисленные складки на ткани трепетали под белыми лучами солнца.
Кто он? Кто этот человек, покоривший себе весь этот простор… чья власть простерлась столь широко и проникла в такие глубины?
Бревна застонали, когда они повернули на запад. Новая даль воздвиглась и окружила его божественный силуэт: лохматая туша Уроккаса - гор, которые они могли видеть сквозь растрепанные хвосты Пелены.
Плот устремился к ним, в сторону Даглиаш.
Кто он, Анасуримбор Келлхус?
Или Ахкеймион всегда говорил о нём правду?
Проносясь над морем на высоте мачты каракки, они чувствовали Нелеост собственной кожей, губами ощущали соленую пену. Море уходило вдаль, и при всём своем буйстве, растворялось в безликом совершенстве геометрически правильного горизонта. Береговая линия осталась справа…
Как и Орда.
Пелена, унесенная на юг господствующими ветрами, зашла вглубь моря на несколько миль. Она казалась нарисованной колоссальными охряными и тускло-коричневыми мазками, прочерченными через весь северный горизонт. Перед Ордалией лежали пустынные берега. Сверху не было видно ничего, кроме обнаженной, раскорчеванной и вытоптанной земли, и одинокого миниатюрного отряда кидрухилей на ней, приветствующего их чудесный полёт, потрясая щитами и копьями. Пелена поднималась всё выше, курясь дымками и полотнищами, заставляя до боли запрокидывать шею. Какое-то время Святой Аспект-Император только сверкал и блистал под лучами восходящего солнца, на фоне мрачных, покрывающих небо облаков.
Вой, извергаемый миллионами глоток, заглушал и стон ветра, и рокот прибоя. Пройас заметил, что Сиройон закрыл платком рот и нос. Пелена поглотила их. Мрак. Кашель. Крики и визг бесчисленных глоток, сплетенных воедино в звук, подобно кипящей жидкости вливавшийся в уши. Вонь сделалась нестерпимой смесью низменной и липкой гнили, испражнений, кислятины. Невзирая на эту мерзость, все до единого вожди Ордалии вглядывались в береговую линию. Даже Пройас чувствовал это, как если бы, заглянув за занавесы, сразу и монументальные и запретные, вдруг понял катастрофический факт: враги их…
Неисчислимы.
Увлажнившимися глазами взирал он на кишащие шранками пространства, на тысячи тысяч отдельных воющих фигур. Дымом исходила сама земля, хотя вокруг ничего не горело, кроме гортаней и легких самих наблюдателей.
Кроме Келлхуса, открывшееся им зрелище не обеспокоило лишь Кайутаса и Сибавула. Последний даже бросил в сторону Пройаса мимолетный взгляд, и казалось чистейшим безумием, что можно смотреть столь безразличными глазами посреди испарений, язвящих всякого из живущих. В большинстве своём присутствующие терли уголки глаз. От громоподобного нечеловеческого хора ныли зубы, бежали мурашки по коже. Король Хогрим зашелся в конвульсивном кашле. Тимус Энхорý, великий магистр Сайка, упал на колени, его рвало. Владыка Сотер комично отпрыгнул, чтобы не вступить в блевоту, и по-айнонски сказал какую-то фразу о том, что колдунам, по всей видимости, абсолютно противопоказано море.
Пелена понемногу редела и истончалась, как и лихорадочное крещендо вопля Орды. Недавно блестевшая на солнце броня сделалась тусклой и серой. Пыль осела на заплетенных в косы бородах князей Империи. Чернота засела в уголках ртов.
Люди отхаркивались, сплевывали в бушующее море. Хребет Уроккас во всей своей ясности возник за спиной священного кормчего - скорее угрюмый и приземистый, нежели величественный.
- Внемлите! - Воззвал Келлхус посреди ослепляющего света. - Узрите гибель Орды!