– И вся вина его заключалась лишь в том, что он оказался в городе в недобрый для себя час. Теперь ты и сам видишь, что царская власть шутить не любит. Ты же добровольно суешь голову в пасть чудовищу и надеешься остаться в живых – я таки не понимаю этого любопытства,- подытожил он.
Пришлось заявить, будто мне "увиделось" то, что еще целый месяц его никто не тронет и все это время он будет по-прежнему находиться на самой вершине своего могущества, а потому мне удастся успеть вовремя "вынуть голову из пасти". Кроме того, в моем видении было и еще нечто, о чем я не могу поведать, поскольку мне это запретили, и я многозначительно задрал глаза к низенькому потолку, обильно затянутому паутиной. Ицхак беспомощно развел руками и замолчал – такой весомый аргумент крыть ему было нечем.
По ходу второй беседы поначалу речь зашла лично обо мне. Пришлось в очередной раз живописать всю свою горемычную житуху. И как батюшка меня вместе с мамочкой отправил в дальнее путешествие, и про то, как она умерла, после чего меня повезли к отдаленному родичу в Испанию, и про жуткую бурю, в результате которой мы оказались выброшены на берега Нового Света, и про мое отрочество среди озер, лесов и зеленых холмов, и про дальнейшие путешествия, когда меня носило по всему белу свету, включая даже Исландию, где мне довелось не просто побывать, но и слегка подзадержаться. Разумеется, не забывал расписывать и красоты стран, в которые меня закидывала судьба.
О той же Исландии закатил такую речугу, любо-дорого. Ходячая реклама красот и чудес диковинного острова. Зря, что ли, я изучал справочник? Зато теперь мог со знанием дела в стихах и красках рассказывать о ее "Голубой лагуне", где можно купаться круглый год, о водопадах Хрейнфоссар, о вулкане Граубок, об очаровании Рейкьявика, чье название переводится на русский как Дымная бухта. Залез я немного и в историю, рассказав, что основал сей град первый из поселенцев Инголфур Арнарсон.
Слушал меня дьяк внимательно, но чувствовалось, что интересовали его, как царского советника, не история с красотами, а более приземленные темы, то есть день сегодняшний. Надо отдать должное – подвел он меня к ним деликатно и как-то исподволь, так что я и не заметил, как перешел на расклад государственного устройства. Тут он заметно оживился. К тому же мой рассказ об альтингах – народных законодательных собраниях, на которых решались все основные государственные вопросы, пришелся ему по душе.
– И у нас иной раз государь собор созывает,- вставил он.
То, что еще триста лет назад альтинг Исландии заключил с норвежским королем Хаконом IV договор об унии, он воспринял спокойно.
– Избалуется боярство, ежели над ним никто не стоит,-согласился дьяк.
Так же благосклонно воспринял он мое сообщение о том, что ныне вся Исландия согласно Кальмарской унии' подвластна датскому королю Фредерик. Не думаю, что это да и многое другое из моих сведений было для него новостью – по долгу службы он и без меня прекрасно знал, где, что и как, однако ни разу Висковатый не показал, что это ему неинтересно. Но для меня получалось как нельзя лучше – человек имеет возможность сразу убедиться в надежности источника, ведь если все, что дьяку уже известно, является правдой, значит, есть смысл доверять и остальному. А вот тщеславия у царского печатника было хоть отбавляй. Едва я упомянул про короля Фредерика, как он тут же не упустил случая вспомнить свое личное знакомство с ним.
– Ведом мне сей государь,- важно заметил он,- Зело разумен и на любезное слово легок.
– А еще он хорошо умеет признавать свои промахи,- тут же вставил я,- И не только признавать, но и исправлять их на деле.
– Это ты о чем, купец? – насторожился Висковатый, впившись в меня взглядом.
– О той войне, что он ведет с королем свеев,- пояснил я,- Сдается мне, что замирье в Роскилле, кое шведы нарушили, ныне непременно закончится прочным миром.
– Почему так мыслишь?
Глаза дьяка, серые, с прищуром, чуть ли не буравили во мне дыру.
"Откуда-откуда. Из учебников. Даже город могу назвать – Штеттин. И точную дату – в сентябре начнутся, а в середине декабря успешно закончатся подписанием так называемого Штеттинского мира".
Интересно было бы посмотреть на его лицо после таких слов. Жаль, не увижу.
– Есть у меня знакомцы среди купцов копенгагенских, а среди них такие, кои на самый верх вхожи, к Нильсу Коасу, к Арильду Хуитфельду и даже к главному из королевских советников – к Петеру Оксе.
– Питера этого я знаю, встречался,- кивнул дьяк,- Муж дельный, худого не подскажет,- И вздохнул,- Беда токмо, что для одних славно, то для других плохо.
– Это жизнь,- развел я руками,- Вестимо, что русским полкам придется куда тяжелее, ежели король Яган от одной войны отделается да устремит свой взор и все свои силы на другую.
– Понимаешь,- неопределенно хмыкнул дьяк, оценивая мой расклад по предстоящему изменению сил в Прибалтике.
– Сейчас бы и надо ковать железо, пока оно еще горячо,- добавил я, отчаянно пытаясь развить первоначальный успех и еще больше заинтересовать Висковатого,- Король свеев пока не ведает о том, что датский Фредерик готов пойти на замирье, потому, если его опередить, можно выторговать много, очень много. Думаю, коль говорю со свеями поведет такой умудренный муж, как ты, так можно и Ревель под руку царя Иоанна миром взять.
Недолго думая я даже предложил свои услуги в этих переговорах. Не в качестве толмача – переводчик из меня, как из козла оперный певец, а в качестве представителя Руси, твердо заверив, что сумею уговорить шведов пойти на уступку Ревеля. Я знал, что обещал, рассчитывая отнюдь не на свои дипломатические таланты – откуда бы им взяться, а на все те же… исторические справочники. Довелось мне прочитать, что последнее перед заключением мира с Данией посольство, которое отправил к Иоанну
Грозному шведский король, имело тайные полномочия в крайнем случае пойти даже на такую уступку, как сдача Ревеля. Юхан III, как здравомыслящий политик, отчаянно нуждался в мире и был готов заплатить за него любую цену, пусть даже самую высокую.
– А что Фредерик на это скажет? – задумчиво произнес дьяк.- Уговор-то порушен окажется.
– Что бы ни говорил, а дело будет сделано. К тому же можно будет намекнуть, что тебе стало ведомо, будто он и сам собирается мириться, вот и…
– А ты не прост, купец, совсем не прост,- протянул Висковатый. Он в задумчивости потеребил свою черную, с изрядной проседью, аккуратную бороду,- Одного не пойму: сам ты такое измыслил али подослан кем?
И на меня сразу потянуло ароматом Пыточной избы, который я уже ни с чем не спутал бы, хотя и был в подвалах подьячего Митрошки всего ничего.
– Сам, – торопливо произнес я. – Хочу осесть на Руси, а потому желаю принести пользу своему будущему отечеству. За рублевиками не гонюсь – слыхал, поди, какую казну вскорости должны привезти мои слуги, потому бескорыстен в своем желании.
Дьяк кивнул.
– Тогда в толк не возьму: отчего ты Русь выбрал? – задумчиво поинтересовался он,- Нешто в иных странах все так худо?
– Ты, Иван Михайлович, про веру забыл. Не любят латиняне православных. В Гишпании я чрез то как-то изрядно пострадал, так что повторять не хотелось бы,- напомнил я.
– А в датских землях али у Ганзы, свеев, да и у той же Елисаветы? Там вроде бы к иноверцам не столь суровы.
– Так-то оно так, да, видать, родная материнская кровь сильнее. Она ж мне с самого детства про красоты Руси рассказывала,- вздохнул я,- К тому же у прочих, куда ни глянь, все больше о выгоде забота, а мать учила и про душу не забывать, мол, она поважнее будет. Хотя все течет, все меняется. Эллинский мудрец сказал, что и в одну реку нельзя войти дважды, а тут целая страна. Потому я и решил поначалу присмотреться, а заодно и благо царю принести.
– Благо – это хорошо,- согласился дьяк и вдруг выдал какую-то иностранную фразу. Следом тут же произнес другую, столь же загадочную.
Ох, говорила же мне мамочка в детстве: "Учи, сынок, иностранный язык. Обязательно пригодится". А сколько трудов на нас, разгильдяев, Надежда Ивановна Гребешкова положила – уму непостижимо. И чего ж я таким непослушным уродился?! Хотя… сейчас навряд ли помогло бы мне это знание, потому что язык явно не английский. Тогда какой? Польский? Отпадает. Там шипящих немеренно – ни с каким другим не спутаешь. Итальянский? Испанский? Нихт, то есть нопасаран, в смысле они тоже по звучанию не проходят. При условии что дьяк не полиглот, оставалось два варианта – датский или шведский. Тогда наиболее вероятен…
– Худо я датскую речь понимаю, почтенный Иван Михайлович. Да и пробыл я в той Исландии всего ничего – одно лето с небольшим. Опять же там ведь народу – с бору по сосенке – со всего свету собрались. А при дворе наместника датского короля я не живал.
– Что ж так-то? – ехидно осведомился дьяк, и я, с облегчением вздохнув оттого, что угадал с языком, почти весело пояснил:
– А рылом не вышел. Купцы ныне, ежели все страны брать, лишь у Елизаветы Английской в чести, а мне туда ездить противно.
– Отчего?
– Когда довелось там побывать, изрядно успел насмотреться… всякого.
– Это чего ж такого? – не унимался дьяк.
– Ныне на Руси бредет юродивый, веригами звенит, зла никому не творит, и власть его не трогает, верно? – Я решил одним махом убить двух зайцев – показать, как хорошо тут и как плохо там, в ихних Европах,- А у них иначе. По тамошним законам любого бродягу, пускай он божий человек, неважно, надлежит бичевать кнутом, после чего взять с него клятву, что он станет работать. И во второй раз так же, только теперь у него уже отрежут половину уха, чтоб всем при встрече сразу было видно.- Я вздохнул и замолчал, изобразив скорбное раздумье.
– А в третий? – не выдержал дьяк.
– В третий раз его казнят,- твердо ответил я.
– Ну, может, оно и верно,- неуверенно протянул Висковатый.- Другим пример. Землица стоит, а он бродит себе, гуляет.
– Это здесь землицы изрядно, а там свободной вовсе нет,- поправил я,- Человек и рад бы работать, но негде. Хозяевам земли выгоднее ее не под хлеба, а под луга для овец пускать, чтоб побольше шерсти настричь да сукна изготовить. Вот и выгоняют местные богатеи смердов со своих угодий. А чтоб те не смели вернуться обратно, они землицу огораживают. Да и некуда людям возвращаться. Дабы их домишки да амбары места не занимали, их сносят. Потому и бродит народ неприкаянный, не ведая, где им главу приткнуть.
– Каждый вправе творить в своей вотчине что захочет,- примирительно заметил дьяк.
– А справедливо то, что всякий, кто донесет властям о таком бродяге, имеет право взять его в рабство? – не уступал я.
– Ну это ты заливаешь,- усмехнулся дьяк.
– А ты, Иван Михайлович, у аглицких купцов, что в Москве проживают, сам об этом спроси. Может, тогда мне поверишь. Мол, верно ли, что хозяин, который получает такого раба, может по закону, что издал покойный братец нынешней королевы, его продать, завешать наследникам и прочее. А ежели он уйдет самовольно, то по- еле того, как поймают, на щеке или на лбу выжигают клеймо – первую букву слова "slave", что означает "раб".
– А в другой раз удерет?
– Еще одно клеймо выжгут. Ну а коль убежит да попадется на третий раз – голова с плеч.
– Эва,- крякнул дьяк,- Сурово.
– А королева Елизавета еще и свой закон семь лет назад издала. "Статут о подмастерьях" называется. По нему всякий в возрасте от двадцати до шестидесяти лет, кто не имеет определенного занятия, обязан работать у любого хозяина, который пожелает его нанять. Деньгу платят малую, чтоб с голоду не подох, зато работать заставляют от темна до темна.
– Ну ежели в поле, когда страда, то тут иначе и нельзя,- рассудительно заметил мой собеседник.
– В поле, оно понятно,- согласился я.- Но там повсюду так. Зашел я как-то раз в их сукновальню, так там дышать нечем. Да и немудрено – в одной избе, хоть и длиннющей, аж две сотни ткацких станков втиснуто, а на каждом по два человека трудятся – ткач да мальчик-подмастерье. А рядом, в соседней, еще сотня баб шерсть чешет, да пара сотен ее прядет.
– Говоришь, недолго там был, а вон сколь всего подметил,- покрутил дьяк головой,- Наши-то послы и половины того не выведали, что ты мне тут…- И осекся, замолчал. С секунду он настороженно смотрел на меня, потом, смущенно кашлянув, резко сменил тему: – А ну-ка, поведай что-нибудь на своем родном языке,- потребовал он.
– Родной для меня русский,- усмехнулся я.- Говорю же, мать родом с Рязанских земель. Под Переяславлем починок ее стоял, когда татары налетели да в полон взяли.
– Я про те земли, где ты жил,- поправился Висковатый.- Вот хошь на индианском своем.
– На индейском,- поправил я.
Чуял, что этим все кончится. Ну и ладно. Тут главное – не робеть. И, набрав в грудь воздуха, я выпалил замысловатую фразу, тут же "переведя" выданное мною:
– Это я сказал, что напрасно ты, Иван Михайлович, мне не веришь. Я не английский купец, которому главное – выгода. Выведывать и вынюхивать я не собираюсь. Мне здесь жить, а потому таить и скрывать нечего. Все как на духу.
– Как-то оно ни на что не похоже,- задумчиво произнес дьяк.
Еще бы. Учитывая, что я пользовался исключительно бессмысленной тарабарщиной, которая только пришла мне на ум, оно и немудрено.
– А что ты там про выведывание говорил? – осведомился Иван Михайлович,- Вроде бы не подмечали за ними тайных дел.
– А им и не надо втайне,- пояснил я,- Они все на виду делают, вот как ты сейчас – то про одно меня спросишь, то про другое. Глядишь, и нарисовалась перед глазами картинка. Понятно, что тебе, как самому ближнему государеву советнику, надлежит знать обо всем. А ну как спросит Иоанн Васильевич, а ты не ведаешь. Нехорошо. Им же требуется иное – про обычаи все вынюхать, про нравы, дабы ведать, как половчее обмануть.
– Ну это дело купецкое. Для того он и ездит по странам, чтоб выгоду соблюсти.
– Свою выгоду,- заметил я.- А стране, где они торгуют, сплошной убыток. Думаешь, пошто они ныне хотят, чтоб вы прочих купцов вовсе из своей земли изгнали? Выгоду от этого поиметь желают, и немалую. Сам представь. Когда уйма купцов – и датские, и свейские, и фламандские, и фряжские,- поневоле приходится платить за товар дороже, чтоб перехватить его у прочих. А коль нет этих прочих, человек тот же воск или пеньку продаст за любую цену, потому как деваться ему некуда. Получается русскому люду убыток. А чтоб другие сюда вовсе не ездили, они еще и пугать пытаются – издают книжицы всякие, как, мол, здесь, на Руси, погано, какие морозы страшные, да про диких медведей, которые прямо по городским улицам бродят, и вообще все у вас так худо, так худо, что приличному человеку надлежит прежде составить завещание, а уж потом ехать сюда.
– Сам читывал? – осведомился помрачневший дьяк.
– Не довелось,- честно ответил я,- Иные пересказывали, а мне запомнилось. Я ведь уже тогда в мыслях держал сюда отправиться, вот в голове и отложилось. И что сама Москва построена грубо, без всякого порядку, и что все ваши здания и хоромы гораздо хуже аглицких, и многое другое. О людях же написано, что они очень склонны к обману, а сдерживают их только сильные побои. Набожность ваша названа идолопоклонством, а еще упомянуто, что в мире нет подобной страны, где бы так предавались пьянству и разврату, а по вымогательствам вы – самые отвратительные люди под солнцем…
– Лжа! – Не выдержав, Висковатый вскочил со своего стула с высокой резной спинкой и принялся мерить светелку нервными шагами. Пробежавшись пару раз из угла в угол, он слегка успокоился, вновь уселся напротив меня и хмуро спросил: – Кто ж такое понаписывал? Али ты запамятовав с имечком? – Он зло прищурился.
– Почему запамятовал – запомнил. Некто Ричард Ченслер, ежели память меня не подводит.
– Не подводит,- буркнул Висковатый,- Бывал он тут. Самый первый из их братии. Встречали честь по чести, яко короля, а он, вишь, каков оказался.
– О встрече там тоже есть,- усмехнулся я,- Написал он, что дворец Иоанна Васильевича далеко не так роскошен, как те, что он видел в других странах. Да и самого государя он редко царем именовал.
– То есть как? – опешил дьяк.
– А так,- пожал я плечами.- Он его больше великим князем называл. Ну и порядки местные тоже изрядно хулил. Дескать, даже знатные люди, если у них отбирают жалованные государем поместья, только смиренно терпят это и не говорят, как простые люди в Англии: "Если у нас что-нибудь есть, то оно от бога и наше собственное".
– Июда поганая,- прошептал еле слышно Висковатый и рванул ворот своей ферязи.
Большая блестящая пуговица, не выдержав надругательства, оторвалась, отскочила к печке и, печально звякнув о кафельную плитку, улеглась на полу.
– Каков есть,- не стал спорить я.
– А сам-то как ныне мыслишь, правду он отписал али как? – криво усмехнулся Висковатый.
– Скрывать не стану – и худого повидать довелось, тех же татей шатучих, кои меня до нитки обобрали, но и хороших людей немало,- вложив в голос всю возможную искренность, ответил я,- А коль сравнивать с народами в иных странах, то, пожалуй, что и получше. Те больше о выгоде думают. Даже церковь и та отпускает грехи строго по установленным ею ценам. Нет такой скверны, которую они бы не перевели в деньгу. Мать убил, или монахиню соблазнил, или со скотиной в блуд вступил – все грехи отпустят, только плати. А у вас о душе помыслы. Как бы худо ни было, все равно вы про нее не забываете. Потому и решил присмотреться да здесь остаться, коль государь дозволит.
– Дозволит,- вздохнул он.- Мы гостям завсегда рады, особливо ежели они без камня за пазухой приходят, не так как некие. А ты меня не обманываешь? Может, ты поклеп возводишь на аглицких гостей? – И вновь вперил в меня свой пронзительный взгляд.
– А зачем? – Я равнодушно пожал плечами.- Пользу отечеству, кое я хочу здесь обрести, напрасными наветами не принесешь, один лишь вред. А супротив англичан я ничего не имею. Опять же человек на человека не приходится – встречаются хорошие люди и среди них.
– Ну-ну…- многозначительно протянул дьяк, но больше ничего говорить не стал, лишь заметил, что время позднее, а потому мне лучше всего было бы заночевать у него. Опять же рогатки, сторожи. Нет, холопов он со мной пошлет, но все равно возни не оберешься.
– К тому же сызнова не договорили мы с тобой,- многозначительно произнес он,- Так что все равно тебе к завтрему сюда ворочаться.
Вот так и получилось, что эту ночь я впервые провел на мягкой пуховой перине. И на, и под. Честно говоря, я и не знал, что они используются здесь не только вместо одеяла, но и вместо матраса. С непривычки долго не мог заснуть, пытаясь проанализировать, не допустил ли где ошибки.
Рискованно было, конечно, вот так вот, с первых встреч, выкладывать на стол козыри – это я про перемирие шведов с датчанами. А с другой стороны, заинтересовал я дьяка этими знаниями, всерьез заинтересовал, да так, что тот время от времени меня почти и не слушал – уж очень важную новость получил.
К тому же этот козырь у меня далеко не последний. Полна рука, только выкладывай. Да еще в рукаве пара тузов припрятана – это я про свое знание истории. Главное – вовремя их подавать, чтоб ни раньше ни позже.