Утром первым проснулся Ицхак, а уж потом, спустя время, от его деликатного покашливания пробудился и я.
– Говори имена,- коротко произнес купец.
Я назвал, но тут же, не выдержав, добавил к ним еще одно – князя Андрея Долгорукого, сразу пояснив, что мне желательно только выяснить, где именно он проживает, а занимать у него не надо, поскольку среди казненных я его в своих видениях не видел.
– Тогда зачем? – недоуменно поинтересовался купец.
– Жениться хочу на его дочке! – откровенно выпалил я после мучительного раздумья, как бы половчее соврать.
Ответ Ицхаку понравился, и он снисходительно пообещал навести справки, разумеется, после того как управится с главным делом, то есть найдет поручителей, а также прозондирует почву, где и как поживают наши будущие заимодавцы.
Вернулся купец под вечер, усталый, но чертовски довольный. Выяснил он не все, но вполне достаточно, чтобы можно было начинать действовать. Оказывается, из числа названных мною пока гуляют на свободе чуть ли не все – арестованы всего двое.
Что же до моего князя, то тут был не то чтобы тупик, но и ясности тоже не имелось, поскольку Ицхак узнал… слишком много. Например, то, что дворов у Долгоруких не один, а несколько – это раз. Во-вторых, живут на каждом князья, о которых я ни сном ни духом, хотя перелопатил у Валерки всю Бархатную книгу, пытаясь вычислить, чья Маша дочка. Расплодились они к этому времени просто ужас. Один только Владимир, сын родоначальника князей Долгоруких Ивана Андреевича, оставил после себя семь сыновей. Но было это давно, очень давно. С тех пор каждый второй из сыновей Владимира обзавелся собственным многочисленным потомством – и не только сыновьями, но и внуками. К тому же разнообразиями в именах здешний народец не отличался, а потому Андреев, как потенциальных пап, имелось сразу несколько. Вот и думай теперь, кто ее родной батюшка.
А уж найти их жен или дочерей – двойная проблема. Все та же Бархатная книга ответа на этот вопрос не давала, за редким исключением принципиально игнорируя женский пол, будто его и вовсе не существует в природе. К примеру, помер какой-нибудь князь Степан, оставив после себя пять дочерей, а в книге этой напротив его имени стоит пометка – бездетен.
Ицхак к моему расстройству отнесся спокойно, заявив, что моя женитьба может и подождать – последовал выразительный взгляд на мое одеяние – до лучших времен, которые, несомненно, настанут. Сейчас же мне гораздо уместнее заняться нашим общим делом, которое в случае его благополучного завершения – еще один красноречивый взгляд на одежду – обязательно и самым положительным образом скажется на моем сватовстве.
– А я-то чем могу помочь?! – спросил я и с удивлением узнал, что, оказывается, занимать придется мне.
Дескать, будет лучше для нас обоих, если сам Ицхак выступит в роли поручителя за честное имя фряжского князя Константино Монтекки, который был дочиста обобран гнусными татями, но чье богатство известно чуть ли не каждому почтенному купцу в далекой солнечной Италии.
– А если тебе, то есть нам, не поверят? – осведомился я.
– Особо недоверчивым я предложу другую сделку. Мол, я сейчас не имею при себе достаточное количество талеров, но настолько доверяю князю, что готов самолично занять тысячу или две тысячи рублей и передать их Константино Монтекки. Более того, под меня также найдутся весьма почтенные и уважаемые поручители.
– А зачем так? – полюбопытствовал я.
– Такого количества поручителей и под столь солидные суммы я отыскать не смогу,- пояснил купец,- Если хотя бы в половине случаев согласятся на мое поручительство – дело иное. Словом, завтра мы идем заказывать на тебя княжескую одежду, я займусь предварительными переговорами, а когда все будет готово, то подадимся к первому из твоего списка.
Припомнив, что первым я назвал царского печатника и думного дьяка Ивана Михайловича Висковатого, я решительно замотал головой:
– Его срок придет не скоро, поэтому к нему мы подадимся в последнюю очередь.
– Опять видение? – полюбопытствовал Ицхак.
– Оно,- коротко ответил я, еще раз поворошив свою память и убедившись, что она не подвела. Читал я, что Ви- сковатый вначале проведет переговоры со шведскими послами, которые состоятся в июне, а уж потом, после их окончания, угодит в царские застенки, так что к Ивану Михайловичу мы попали после всех.
Забавное, должно быть, было зрелище, когда я ехал по улице. Во всяком случае, весьма необычное – народ собирался поглазеть чуть ли не толпами. Еще бы. Впереди нарядный молодой боярин в красных сафьяновых сапогах и такого же цвета штанах, в дорогой рубахе, шитой золотом, застегнутой на серебряную пуговицу с синим сапфирчи- ком, а поверх к ней пристегнуто еще и богато отделанное ожерелье. На рубаху надет распашной венгерский полукафтан из бархата, причем пуговицы на нем – и тоже серебряные – располагались почему-то слева, то есть по-женски. Поверх полукафтана меня перетянули алым кушаком с золотой бахромой, из-под которого торчали узорчатые перчатки. Сверху на меня была накинута роскошная ферязь, а венчала одеяние шапка, зауженная вверху и длиннющая, так что сам верх был заломлен и уныло свисал набок. По краям шапки внизу шли узкие отвороты и тоже не абы какие – расшитые золотом и жемчугом.
Жеребец был обряжен под стать хозяину. Над головой какие-то цветные перья, по бокам с упряжи гроздьями свисает уйма серебряных колокольчиков и даже каких-то яблочек с прорезями, а спереди, на уровне груди, болталась шелковая кисть, перевитая серебряными нитями. Да что украшения, когда даже сама уздечка с поводьями перемежалась серебряными кольцами. Про седло и вовсе отдельный разговор. Обтянутое фиолетового цвета бархатом, который крепился гвоздиками, да не простыми, а тоже из серебра, оно само по себе представляло произведение искусства.
Ехать в таком виде было достаточно жарко – погодка стояла теплая – и чертовски непривычно. Сам себе я напоминал то ли ряженого в каком-нибудь спектакле на средневековую тему, то ли – особенно когда колокольчики колыхались и звенели громче обычного – некоего шута.
Виду я не подавал, изображая надменность и суровость, но на душе было неприютно, и мечталось только об одном – поскорее стянуть с себя эти маскарадные штучки-дрючки и напялить что-то поприличнее. Потом конечно же привык – куда деваться,- а поначалу ох как тосковал по нормальной одежде.
Это я вам описал ее лишь частично, просто для общего представления, причем по возможности стараясь избегать всяческих там загадочных терминов. Не думайте, что я такой уж бестолковый и за все время пребывания на Руси не нашивал опашней, охабней, не научился отличать турско- го кафтана от куцего польского, а терлик от емурлука. Вот только вам оно зачем?
По той же причине я называю некоторые из общеизвестных сегодня одежд именно так, как принято в двадцать первом, а не в шестнадцатом веке, то есть снова исключительно для вашего удобства. Например, не именую один из видов кафтана сарафанцем, хотя сам его не раз носил, потому что он является тут мужской одеждой. Все женские как раз наоборот – буду именовать в основном сарафаном. Вам же лучше. Можно, конечно, скорчить умную физиономию и начать сыпать всяческими мудреными названиями, вроде "сукман", "костолан", "носов", но оно вам ни к чему, Да и мне тоже.
А комизм ситуации в том, что рядышком с эдаким щеголем, выделяющимся среди прочих не только прической – здесь народ, и даже знатный, как я заметил, стрижется в основном чуть ли не под ноль,- но и многими другими нюансами, из-за которых во мне чуяли залетного чужака, следовали сразу Три купца, причем все как один – типичные евреи, и не только по своей внешности, но и по одежде.
Колоритное зрелище, ничего не скажешь. Нанятые Ицхаком холопы, вооруженные до зубов для охраны заемных денег, только добавляли экзотики. А без них никак. Каждая тысяча условных рублей весила свыше четырех пудов. И без разницы, в чем именно ты ее получишь, в новгородках или в московках. Правда, мы старались брать преимущественно золотом, так что получалось в двенадцать раз легче, да и навряд ли кто-нибудь осмелился бы нас грабануть посреди бела дня в самом центре Москвы, но береженого бог бережет.
Разумеется, в предварительном прощупывании будущего заимодавца я участия не принимал – для того имелся Ицхак. Лишь когда становилось ясно – человек в принципе не возражает, хотя не факт, что согласится,- наступала моя очередь. Не хвалясь, замечу, что именно благодаря мне ближе к середине мая в наших карманах, а точнее в сундуках у Ицхака, приятно позвякивало свыше двенадцати тысяч серебром.
Причина в щедрости. Будь на моем месте еврей, он ни за что не стал бы увеличивать и без того достаточно высокий процент, ограничившись предлагаемым вначале – с каждого рубля по шесть алтын и две новгородки. Зато я, если кто-то продолжал колебаться, без малейших раздумий лихо его увеличивал, при необходимости доводя до тридцати, сорока, а то и до пятидесяти копейных денег с рубля. Ицхак только губы кусал, слушая, как я небрежно набавляю ставку.
Зато благодаря этой щедрости – все равно отдавать не придется – мы и набрали столь внушительную сумму, потому что даже у тех, кто поначалу колебался, жадность в конце концов превозмогала остальные чувства, и они, вздыхая, лезли в свою мошну, жаждая в три месяца получить на своей тысяче триста, четыреста, а то и пятьсот рублей. Единственное, что поручительства Ицхака не всегда хватало, поэтому приходилось прибегать к помощи других купцов, которые соглашались, но далеко не безвозмездно, требуя свой процент за риск.
Тем не менее дело двигалось, и весьма успешно. Один только казначей Фуников отвалил нам пять тысяч рублей в обмен на долговую расписку о выплате с каждого рубля аж по тринадцать алтын и две сабляницы – сорок процентов. "Крапивное семя", то есть дьяки с подьячими, вообще оказались самыми богатыми – куда там знати. От них нам в общей сложности перепало почти десять тысяч. А самым денежным, если не считать казначея, оказался дьяк Разбойной избы Григорий Шапкин.
Да-да, тот самый. Хотел было я с ним переговорить о судьбе Андрюхи, дабы вызволить парня из застенков, но Ицхак отсоветовал, заявив, что тем самым я все испорчу. Мол, насторожившийся дьяк и денег не даст, и Андрюху не выпустит. Более того, он еще и сам займется расследованием, и как знать, что именно там накопает. К тому же Апостол по бумагам числится моим холопом, следовательно, что бы ему ни приписали, а ответ держать хозяину.
Зная, сколько у этого хозяина денег, нет сомнений, что Шапкин найдет изрядно грехов за Андрюхой.
И вообще, такие дела лучше вести поврозь – вначале взять деньги, а уж потом, спустя несколько дней, выходить на него с ходатайством об освобождении, но не мне, а кому-нибудь другому. Поколебавшись, я согласился, о чем буквально через три дня горько пожалел – Шапкина отвезли на Пыточный двор в Александрову слободу, и с кем теперь договариваться об освобождении Апостола, я понятия не имел.
Что же до займов, то чаще всего благодаря моему неистовому напору все удавалось решить за один день. Реже на это уходило два, а один раз – три дня, причем всякий раз переговоры заканчивались бурной попойкой, и, когда мы подались к думному дьяку Висковатому, я с ужасом думал только об одном – снова придется пить.
Но у царского печатника все пошло не по стандартному, обычному раскладу…
Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.
Совсем.
Глава 11
ВИСКОВАТЫЙ
Сколько раз замечал – первое впечатление у меня, как правило, в конце концов оказывается самым верным. Бывает, зайдешь в дом или квартиру, и охватывает чувство неприязни к его обитателям. Случалось такое и здесь. Не знаю, аура у них такая или еще что-то, но вот не нравится, и хоть ты тресни. Психолог и да экстрасенсы подобрали бы по этому поводу немало объяснений, а то и какую-нибудь мудреную теорию. Я ж по-простому, без анализа – не по нутру мне у них и все тут. В лучшем случае чувствуешь себя не в своей тарелке – и сам скованный, и лавка под тобой неудобная, и тоскливо как-то. В худшем и вовсе хочется бежать без оглядки.
У Висковатого мне впервые было нормально, даже как-то уютно. И светлее – хотя в окошках была точно такая же слюда, как и везде, но зато сами рамы по размерам гораздо больше. Кстати, были у него кое-где и настоящие стекла тяжелого тускло-зеленого цвета, но они пропускали свет даже хуже слюды. И чище – двор был не только застелен бревнами, но на них поверх еще и набили доски. Такое мне тоже доводилось встречать пару раз, но тут следили и за чистотой – все подметено так, что любо-дорого смотреть.
Неприятных запахов тоже не ощущалось. Даже забор у него и тот отличался от соседских – не тын, то есть вкопанные в землю и заостренные наверху колья из стволов молодых деревьев, а замет. Если кратко, то это точно такой же тын, но… "лежачий", как его тут называют, то есть бревнышки вставлены в прясла – пазы столбов – горизонтально земле.
Да и внутри терема комнаты тоже были обставлены совершенно иначе. Обычно, когда заходишь, то возникает ощущение, что попал в простую, только очень богатую, а потому многоэтажную крестьянскую избу, которая топится по-белому и имеет не одну-две, а массу горенок, светелок и прочих закутков, да еще обилие холопов. Даже у солидных людей, вроде казначея Никиты Фуникова, все отличие от прочих заключалось лишь в более богатом угощении, выставленном на стол, а тут…
Такое я наблюдал лишь один раз, когда мы прибыли к думному дьяку Посольского приказа Андрею Васильеву. Но если у Васильева видно, что он лишь копирует стиль своего начальника Висковатого, который и предложил его на свое место лет восемь назад, когда уезжал с посольством в Данию, то Иван Михайлович обустроил собственные хоромы действительно со вкусом.
Во-первых, они были каменные, причем полностью, если не считать парочки мелких пристроек. Во-вторых, стены внутри были не только оштукатурены, но в доброй половине помещений еще и обиты достаточно дорогой материей приятной расцветки. А было еще в-третьих, в-четвертых, в-пятых и так далее.
Например, здоровенная печь, бок которой я увидел в светлице, куда нас проводили, была не только побелена, но и обложена красной плиткой с рельефным узором. Стол покрыт скатертью, а помимо блюд с едой перед каждым из гостей поставили по отдельной тарели, как их здесь называют. Помимо лавок имелись еще и стулья с высокими резными спинками. Даже полы представляли собой не обыкновенные доски, а были выстелены дубовыми пластинами, по виду приближающимися к паркету. И выстелены не абы как, а в шахматном порядке. Правда, такое я заметил не во всех комнатах, но даже там, где эти пластины заменяли обычные доски, они тоже были выкрашены именно в шахматном порядке зеленой и черной краской. Двери обиты басменной, то есть тисненой, кожей.
Словом, ничего не скажешь – чувствуется, что царский печатник не просто побывал и изрядно повидал в иных землях, но и многое намотал себе на ус, а приехав – внедрил.
Хозяин терема выглядел хоть и патриархально, то есть в обычной одежде и с усами и бородой, но чуточку и европе- изированно. Например, борода была не просто ровной и аккуратной, но и подстриженной. Усы не топорщились во все стороны, а волосы на голове – слово "прическа" не употребляю в связи с неуместностью – были подлиннее обычных миллиметров, что тут приняты. Внимательные, с легким прищуром, серые глаза смотрели на собеседника пристально, но в то же время доброжелательно, как бы поощряя и даже подталкивая к откровенным высказываниям и суждениям. Наш разговор с ним тоже начался необычно.
– Я не собираюсь давать тебе в рост, да и нет у меня столь большого количества рублевиков, однако ежели я останусь доволен нашей говорей, то займу несколько сотен просто так, без резы,- сразу расставил он все точки над "i".
Ицхак, как выяснилось уже по ходу общения, был ему не очень интересен. Купец говорил мало и весьма осторожно, тщательно дозируя информацию и взвешивая каждое слово. К тому же сведения его касались исключи – тельно торговых дел, а если речь заходила о политике, то тут он еще больше скукоживался. Да и знал он кое-что только о делах в некоторых германских городах, которые Висковатого мало интересовали.
Зато я – дело иное. Не зря перелопатил столько справочников. Вдобавок наши с Ицхаком цели на данном этапе разошлись. Если царский печатник и сам в свою очередь стал неинтересен Ицхаку – раз не светят хорошие деньги, не о чем и говорить, то я расстроился лишь поначалу, но потом пришел к выводу, что ничего страшного. Отчего не побеседовать с хорошим человеком, который вдобавок ко всему неплохо знает всех бояр. Ну пускай не всех, а только тех, кто проживает в Москве, но мне и этого за глаза. А если уж как-нибудь раскрутить его, чтобы он сам отвез меня в гости к Долгоруким,- лучшего и пожелать нельзя.
Получалось, надо заинтересовать человека с первой же встречи, да таким образом, чтобы он к моему уходу понял – не все я еще сказал, далеко не все, а потому надо бы встретиться еще разок. Ну а дальше – больше, после чего, глядишь, у меня и получится задуманное. Ктомуже, когда придется осесть на Руси официальным образом, мне не обойтись без аудиенции у царя, и рекомендация Висковатого окажется как нельзя кстати. То, что он будущий опальный, я помнил. Но до его казни еще почти два месяца, и если бог удачи Авось придет на помощь, то могу и успеть.
Честно говоря, о международной политике того времени знал я не так уж и много. Ну что можно одолеть за те несколько дней, что я сидел у друга. О соседях Руси из числа тех, с кем она в союзе или, наоборот, воюет, то есть о Речи Посполитой, Швеции, Дании и Англии – тут поподробнее. Зато все остальное – лишь общие сведения, своего рода выжимку, за исключением фигур, сидящих на троне. О них я тоже успел прочитать, так что и тут мог изречь кое-что мудрое.
О своей парсуне, то есть о медальончике с чудесной светловолосой женщиной приятной полноты, я не заикался – тем для разговора хватало и без этого, тем более что царь в эту пору вроде бы подбивал клинья к самой королеве. Тогда может получиться еще хуже. Возьмет государь и решит, будто Елизавета, подсовывая ему эту даму, таким ловким образом отделывается от нежелательного сватовства. То, что он опечалится,- пес с ним, а вот если осерчает – быть худу. О гонцах, которым на Руси за худую весть отрубали головы, я не слыхал, но и первым быть не хотелось. Пусть этот сезон открывает кто-нибудь другой. Нет уж, лучше помалкивать, пока не разберусь. К тому же мое знание английского…
Затем Ицхак заторопился уходить. Висковатый уговаривал его остаться, но исключительно как гостеприимный хозяин, и продлились эти уговоры недолго. Я – из солидарности – тоже было поднялся со своего места, но тут дьяк оказался куда настойчивее и отпустил меня лишь после полученного обещания завтра непременно вновь навестить его после полудня, ибо "мы не договорили".
Ицхак всю обратную дорогу сокрушенно вздыхал и вечер посвятил исключительно уговорам, чтобы я каким-то образом увильнул от завтрашней поездки в гости. Доводов в защиту своего мнения, что чрезвычайно опасно иметь дело с будущим опальным, он привел массу, в том числе – как одно из доказательств моей игры с огнем – рассказал о трагической судьбе отца.