Пронесся порыв ледяного ветра, прошелестел опадающей листвой и затих. Снова стихло все. Ночные обитатели притаились, почуяв неладное. В центр раздувшегося змея с неба ударила одна единственная молния, расплавившая, сплавившая змея и человека, вложившая в него все обещанное Хроном. Раздувшийся змей, претерпевая страшные муки, взбугриваясь и опадая, начал подниматься ввысь, вытягиваясь. Вот уже зазеленевшая голова приподнялась над лесом. Жидкость, бывшая в телах змея и проглоченного вскипала, перемешиваясь, превращаясь в драконью кровь. То, чему не было названия, становилось Драконом, один из тех, о ком гласило древнее пророчество. Человеческие желания дышать-есть-пить-размножаться заменились на нечто другое. Тоска и уныние, желание жить - испарялись. Все сильнее хотелось убивать. Убивать все, что есть в Мире, не разбирая. Проклюнувшиеся крылья просились в полет, размяться. Пустой желудок алкал пищи. Затуманенный превращением мозг стонал и клянчил то водки, то громко орал себе же в череп что - то об убийстве всего и всех, командуя, как на плацу. Превращенный вытянул рогатую голову к воде, уже вернувшей изначальный запах, повернулся, оглядев себя сначала одним глазом, потом другим. Одобрительно кашлянул, взмахнул крыльями, на окраинах затухающего человеческого сознания промелькнуло: "И зачем я раздумывал так долго, если бы сразу согласился, наверное, и ямы бы не было.
Драконом-то быть о-го-го как! Никому ничего не должен и никто мне не нужен…"
Мысль пискнула, затихая и исчезая бесследно. Новый Дракон, в своем новом обличии, побрел сквозь свой лес на охоту - еще не окрепшие крылья отказались нести зеленую тушу - желая подкрепиться и проверить владения. Часть исчезающего человеческого сознания напомнила, что где-то неподалеку должны быть тетка Глафира с односельчанином, которыми можно славно перекусить.
Глава 7
Искушение весовщика
В семье де Балиа испокон веков рождались только мальчики, которые несли и прославляли родовую фамилию и герб - весы, меч и повязку на глаза. Поэтому жен брали из любых кланов, да и свободнокровых не чурались. Мужчинам де Балиа печатью крови назначено стать измерителями чужих грехов - судьями мирскими.
Иногда матери, жены весовщиков, на сносях которые уже, видели страшные сны, как их новорожденные сыновья начинают говорить, говорить те самые слова Большого Проклятия, и их забирают во Дворец для взращивания престолонаследников. С криками просыпались тогда будущие матери и, обливаясь горькими слезами, дрожащими руками прикасались к округлым животам, чтобы удостовериться, что дети их - на месте и молчат пока. Велика честь быть матерью Прима, но и нет участи горше, чем не видеть, как растет чадо твое, рожденное в муках и слезах. Но в семьях де Балиа не было ни одного случая рождения Прима, Вес не отпускал своих детей, не отдавал их никому. Лишь мужчины рода де Балиа могли преследовать виновных годами, только весовщики находили след там, где никто более не смог, только весовщик мог быть и судьей и палачом, только весовщик способен видеть следы крови там, где она была пролита, как бы не пытались эти следы уничтожить.
Благословенную Блангорру судил ныне Скаррен де Балиа, младший отпрыск, вотчину свою ему оставил отец Кантор де Балиа, когда решил уйти на покой.
Старшие сыновья были разосланы по городам и весям Мира. Младшего же отец решил оставить при себе, и, будучи Маршаллом, повелел должность свою передать Скаррену, дабы наблюдать за ним. Но ключа не вручал - велел дождаться своей смерти, и лишь тогда передать ключ сыну, если не будет других, более достойных кандидатов. С детства был замечен Скаррен в излишней любви к монетам любого достоинства, и в чрезмерном стремлении скопить таковых монет как можно больше.
Тратить же их де Балиа-младший не любил. Любовь к деньгам для весовщика - это было так странно, что, когда отец заметил эту черту в сложном характере своего отпрыска, он решил всяческими путями воспрепятствовать развитию ее, и не отпускал сына далеко и надолго. Когда Скаррен оставался в своей комнате и доставал из тайника накопленные всякими правдами и неправдами сокровища, лицо его искажалось, становясь похожим на какую-то старую мерзкую рожу, отягощенную годами, грехами и неприличными болезнями. Глубокие морщины бороздили юное чело, оттягивали углы рта, который становился похожим в такие моменты на звериную пасть, глаза начинали гореть нехорошим огнем - словом, симпатичный юноша превращался в злобного карлика. Но, выходя из комнаты, Скаррен на людях становился совершенно бесстрастен, бескорыстен и неподкупен, каким и следовало быть любому из весовщиков. Лишь отец, который лишь в раннем детстве показывал какие-то чувства к своим сыновьям, по достижению ими отрочества, становился таким же отстраненным, как и в зале суда, заметил у своего младшего отпрыска странные отклонения. И то случайно. Кодексом Веса весовщикам и всем их семьям было запрещено принимать участие в каких-либо играх, спорах, пари и тому подобных развлечениях. А Скаррен умудрялся не то, что единожды поучаствовать - он постоянно ввязывался во всё, где можно только заработать. Мальчик, а позже юноша, становился яростным спорщиком и игроком, постепенно становясь завсегдатаем всех близлежащих игорных заведений, прикрываясь своей второй личиной - мол, был я там для того, чтобы предотвратить возможные преступления - и ведь никто не мог это утверждение опровергнуть.
Причем, как игрок и спорщик был он очень удачлив - ни единой монетки из его сбережений не было проиграно или проспорено. Скаррен предпочитал жить и столоваться у родителей - пока не стал судьей Блангорры и не смог поселиться во Дворце правосудия, по-прежнему не желая тратиться на проживание и питание. По этой же причине до сих пор он не нашел себе подругу, благоразумно объясняя окружающим свою неготовность к серьезным отношениям. А отец однажды сквозь неплотно закрытую дверь увидел истинную страсть и настоящее лицо своего сына и был напуган появившимся злобным хроновым детищем - в тот момент, когда он любовался своими сокровищами. Впервые кровь Веса засбоила и проявилась какой - то чудовищной смесью в наследнике. Когда пришло время держать экзамен на принадлежность к касте, Скаррен каким-то чудом сдал его, хотя из всех кастовых качеств он мог лишь видеть пролитую кровь, все остальные не проявились. Но что - то случилось, и экзамен был сдан. А где-то на окраине Вселенных, в темных залах хронилищ Хрон усмехнулся, а на небесных полянах вздрогнул Вес. Непогрешимая слава и незапятнанная честь многих поколений де Балиа сыграла свою роль, отец не смог найти причины и отказать и пришлось передать свою должность, но не ключ.
Ключ все еще хранился у него. Скаррен стал верховным судьей Блангорры, по сути, исполняя все обязанности Маршалла, но, не являясь таковым по названию. Скаррен до поры не подозревал о неусыпном надзоре своего отца, который умел находить слуг и приверженцев везде, даже в свите сына. Никто в Мире не знал о пагубной страсти будущего кастыря к монетам и поэтому сведения о новых ценах на судопроизводство и вынесение приговора были восприняты совершенно спокойно - лишь скупцы пошептались, что вот-де государство обеднело, даже теперь весовщикам доплачивать надо. Появилось множество мелких контор-посредников, которые обещали предоставить в самые кратчайшие сроки сбежавших виновных - привести их к полноправному судье - весовщику, от которого потом требовалось лишь, рассмотрев дело, вынести приговор. Заключались браки - записи делались самые, что ни на есть подлинные, только вот семей таких не существовало - ради выгоды, жилья, работы, да мало ли зачем нужны фиктивные браки. Да и всякие другие услуги - весовщику следовало только сделать коротенькую запись в книге своей и все, а полновесные кошели попадали в ящик "для пожертвований". Этим занялись свободнокровые, беря плату за посреднические услуги. Вскоре поползли слухи о том, что можно склонить чашу весов вины и отклонить карающий меч даже от виновного. Первый из помилованных убийц не вынес своего освобождения, и вскрыл себе вены, даже не дождавшись рассвета, сам отрезал себе уши, вручив себя в руки Хрона. Потому как миряне, в большинстве своем, народ, чтящий кодексы и совестливый. Попавшие в руки весовщиков чаще всего сознавались в содеянном без применения силы, и отбывали положенные наказания, чтобы потом начинать с чистого листа. Или быть казненными за то, что по мирским законам не могло остаться безнаказанным. Законы были достаточно мягки и разумны. Ныне же - получив незаслуженную свободу, преступившие закон растерялись - устои Мира поколеблены. Если весовщик оправдывает заведомо виновного, что будет дальше?
Грабители, тиманти, фальшивомонетчики и всякая другая шушера почувствовали безнаказанность и вовсе распоясались. Караваны купцов, ранее беспрепятственно путешествовавшие по всему Миру, теперь отправлялись в путь только в сопровождении сильнейшей охраны, и только из мужчин клана повитух, у которых в крови преданность. Свободнокровкам работы хватало - на подхвате у весовщиков.
Темнобородый все чаще усмехался, злорадно потирал руки, заслышав имя Скаррена де Балиа, судьи, продающего справедливость, и не за маленькие деньги - но к нему не вел ни один след и никто в Мире не мог предъявить ни малейшего обвинения. Правосудие теперь стало платным, в расчет брались только деньги - его не интересовало то, что можно за них купить. Все остальное доставалось бесплатно - девки, яства, драгоценности, лучшие палаты во Дворце правосудия, которое теперь окривело на один глаз с пришествием этого лжевесовщика. Подряхлевший отец старался пристально следить за своим непутевым чадом, но уже многие из наушников переметнулись на сторону богатства - где плавает такое количество грязные денег, каждый может сколотить и свое состояние. Бросали честную и праведную службу на благо мирян и шли богатеть в ряды послушников Скаррена.
Цены на услуги уже были твердо оговорены и занесены в тарифную сетку, висевшую теперь в каждой посреднической конторе. Новый знак правосудия - карающий меч вложен в ножны, дабы не поцарапать своих неверных служителей, повязки и весов нет и в помине - висел в каждой конторе. Старого де Балиа провести трудно, он до сих пор, не смотря на подкравшуюся старость, оставался одним из лучших, и, зная о темных делишках своего непутевого отпрыска, продолжал распутывать грязные делишки того, кто стал теперь неподсудным. Ибо судить главного судью - пусть даже он пока без ключа - Мира некому. Только Вес, спустившись в Мир, мог бы осуществить правосудие.
Прим, Аастр, Вита, Пастырь, Кам, Вес и Торг гневно хмурились. Святая Семерка вновь начала поворачивать лики свои к полузабытому детищу.
Заброшенные башни астрономов, исчезнувшие женщины, пропадающие люди возле Ущелья Водопадов, необъяснимый холод и превращение воды в глыбы холодного, прозрачного камня - льда, снова становящегося жидкостью, неподалеку от Речного перекрестка, убийство всеобщих любимцев - единорогов, грохот и волнения почвы возле Пещеры Ветров, нашествия голодающих кочевников, подозрительные темные крылья, замеченные то там, то сям. Изменилась Зория. И многое изменилось с тех пор, как поселились дети семерки на Зории…
В этот вечер Скаррен вознамерился провести в самом своем любимом месте во дворце - в кабинете, рядом с любовью и вожделением всей жизни. За портретом Прима была незаметная потайная дверца, ведущая в святая святых Скаррена - его кладовую. Там громоздились окованные сундуки с монетами всех стран и народов, которые только приходили за справедливостью во Дворец правосудия, а попадали к посредникам. Изменения в системе правосудия приносили неплохой доход. Большие части посреднических сумм тайными путями передавалась верховному судье. Ну да - почему Магистр может получать часть дохода монастырей, а чем весовщики хуже, просто никто раньше не мог насмелиться и придумать такую схему. Скаррен приходил в эту тесную душную комнату в редкие минуты отдыха, глядя на свои возлюбленные золотистые кружочки, чей вид так бодрил, призывая отдавать все время их вожделению и созерцанию, поглаживанию, пересчету и перекладыванию.
Вот и сегодня судья уже предвкушал приятное вечернее времяпровождение, как вдруг прибыл отцовский слуга с запиской, которая приглашала на ужин в отчий дом.
Кантор де Балиа, Маршалл до сих пор умел приказывать. Отказать было нельзя, де Балиа-младший сделал необходимые разъяснения по поводу вечерних разбирательств - ибо теперь Дворец правосудия не закрывался никогда. Суды шли и по ночам, чтобы не потерять ни крупицы стекающегося со всех стороны денежного потока. А еще Скаррен обдумывал, как бы провернуть такое дельце, и получить разрешение на открытие посреднических контор и в других городах, чтобы они подчинялись лишь ему. О братьях, которые вершили правосудие в этих городах, как - то не вспомнилось. Став верховным судьей, Скаррен смог покинуть отцовский дом, где он чувствовал себя не очень уютно со своими сокровищами. Там их и хранить было неудобно, все время приходилось опасаться отца. Вечерняя сегодняшняя трапеза с отцом - что могло быть скучнее, слушать нравоучения старика о нынешнем падении нравов, перемежающиеся вздохами и смущенным покашливанием матери, которая давно перевалила тот рубеж, за которым остается красота, обаяние и веселость нрава. Но идти надо, ибо его положение среди кастырей должно быть незыблемым, особенно сейчас, когда он хотел протолкнуть свои нововведения. Неуважение к обычаям предков могло привести к тому, что верховные кастыри усомнятся в правильности предлагаемых Скарреном изменений.
Поэтому пришлось собираться и ехать. Своего единорога и конюшни у Скаррена не было - среди бесплатных услуг для блангоррского весовщика этой не было, поэтому пришлось вызывать возницу, это уже можно было позволить и за счет Дворца правосудия. Не тащиться же пешком по запруженным всякими свободнокровками улочкам. Позволить приносить доход Скаррен мог им позволить, но вот общаться - фу, не дай Семерка. Ожидая карету, он выглянул в окно и увидел, что солнца уже начинают свои ежевечерние приготовления ко сну, становясь розовато-золотистыми, и готовятся спрятаться, оставив себе на смену ночные холодно-серебристые светила.
Судья отметил про себя, что в этот теплый сезон практически все закаты были теплыми, неторопливыми. Зория словно наслаждалась жизнью, желая прочувствовать каждый миг существования.
Карета уже стояла у ворот, лошадь нервно поцокивала подковой, застоявшись в ожидании. Скаррен вышел, на ходу отдавая последние распоряжения на сегодняшние слушания, уселся в карету и отбыл на ужин. Прибыв в родительский дом, де Балиа-младший поморщился, найдя все таким, как он и ожидал, только отец выглядел еще более дряхлым, а мать - более унылой, чем он помнил. В мрачной полупустой столовой был накрыт стол для семейного ужина. Мать, узнав о прибытии младшенького - матери, они всегда верны себе - провела на кухне немало времени, постаравшись наготовить всяческой вкуснятины. На столе благоухали специями его любимые рыбные крылья, разноцветьем блистали сладости, к которым он был неравнодушен с детства, даже драгоценный кафео, к которому пристрастился уже, будучи на посту судьи, отливал всеми оттенками синего в фамильных чашках.
Внесли горячее - Скаррен почувствовал аромат, который не спутаешь ни с каким другим - барашек, томленный в печи с мятой. Мать Кайла де Балиа, урожденная Форстон, из клана каменщиков, в молодости пристрастилась к готовке - баловала семью всякой вкуснятиной. Отец, как и положено весовщику, казался равнодушным к ее изыскам, но втайне гордился тем, что дочь каменщика смогла развить в себе способности, не присущие их касте. Каменщицы умели строить и оформлять, у них было потрясающее чувство меры и способность создания строений, которые бывали столь прекрасны, что от их вида захватывало дух. А Кайла еще и научилась превкусно готовить.
Каждая каста гордилась своими умениями, и в течение жизни старалась развивать их до сверхъестественных возможностей. Лишь Примам не было нужды стараться, ибо они уже рождались со всеми знаниями и умениями предков. После того, как повитуха принимала роды и оповещала о рождении царенка, верховные кастыри находили божественного наследника, его торжественно перевозили в Пресветлый Дворец, и более физические родители никогда с ним близко не встречались. Рос наследник под чутким надзором своего наставника Прима Пресветлого, а когда того призывала Великая Семерка, принц становился правителем. В тот же миг, как испускал свой последний вздох Прим, наследника запирали с телом покойного в тронном зале. Открывали лишь, когда наступал новый рассвет, славя Примов и всю Божественную Семерку - так предписывал Кодекс.
Юный Прим выходил из тронного зала после ночи проведенной с покойником, всегда с улыбкой, над челом его теперь реяла никогда не исчезающая эфемерная корона язычков оранжевого пламени, ладони становились гладкими, без единой линии, словно стертые. В эту ночь человек становился богом, но никому не был известен способ, и никто никогда за всю историю Мира не видел этого чуда передачи власти. На месте хладного тела усопшего владыки не оставалось ничего, кроме горстки пепла. В миг появления нового правителя, Прима, супруга почившего, исчезала в лучах восходящих солнц без единого слова протеста или сожаления, чтобы появиться из ниоткуда в момент, когда правящему Приму становилось необходимым ее присутствие. В божественном происхождении Примы не было никаких сомнений. Никто из живущих ныне во всей Зории не мог исчезнуть в лучах восходящих солнц, и никто не мог возродиться потом в ночь полных лун во всей красе в момент особой необходимости. Прим объявлял о возрождении своей Примы, рыцари начинали поклоняться новой Пресветлой Прекрасной Даме, не забывая восхвалять и ее божественных предков и прародительниц. Прима всегда была белокура и сероглаза, высока, стройна, длиннонога, молчалива, мудра - кладезь всяческих достоинств. Корона Примы была идентична короне ее супруга, с разницей лишь в цвете - она была из желтого пламени. Ее не затрагивало даже всеобщее женское заболевание в сезон дождей. Она всегда была приветлива и щедра. Многие мечтали хотя бы о взгляде Прекрасной Примы, но эта мечта была сродни любви к мерцающим в ночной тишине далеким ночным светилам - прекрасным и недосягаемым. Примы были верны друг другу в течение всей жизни, никто из них никогда не проявлял интереса к другим, как это свойственно иногда парам, много лет прожившим вместе. Их прекрасную любовь воспевали в романсах, сочиняли легенды и сказания. Лишь одного не могло случиться с правителями - у них физически не могло быть детей. Рассказывали быль такую, что первый Прим, когда принимал роды вместе с Витой небесной у своей первой Примы, был так впечатлен и напуган процессом, что следующий наследник родился в другой семье. А потом найден повитухой и передан своим духовным родителям для того, чтобы стать Пресветлым, кровь новорожденного становилась кровью Примов, навеки изменившись после произнесения слов Проклятья.
Эти мысли пронеслись в голове Скаррена в миг, когда он почувствовал аромат любимого бараньего жаркого. Странную цепочку умозаключений может навеять запах. Совсем не к месту вспомнилось о Примах, которых он видел, когда бывал на советах верховных кастырей в Пресветлом Дворце. Потом ярким пламенем вспыхнули перед внутренним взором обожаемые золотые монетки, которые томились в закрытых сундуках, тщетно ожидая его сегодняшнего посещения. В сознании Скаррена происходило что-то странное, казалось, что каждая его монетка жива и может чувствовать, говорить, мыслить. Казалось, что все они зовут его.