- Не убивайте меня, какая такая яма, не пойду никуда, вот хоть ты со мной что сделай!!!
Прокричал все это, срываясь на визг, и замолк, осмыслив, что только ляпнул. Вот же надо было сказануть такое. Но глаз не опускал, сидел, также вытаращив глаза на дракона.
- Я бы рад тебя отпустить, но, не могу, никак не могу. Да и отпускать тебя мне не зачем. Кто ты мне, зачем ты мне, чтобы я тебя миловал. И не таких в оборот брали Зверь сел, на передние когтистые лапы умостил рогатую голову, прижмурил глазищи - ни дать, ни взять собака подле доброго хозяина - рожа довольнющая, хитрая, вот сейчас заулыбается во всю зубастую пасть, да только от улыбки той кровь застынет в жилах и уши сами отвалятся. Краток век человеческий и пути с драконьими дорожками обычно не пересекаются. Те, чьи пересеклись - они больше помалкивают о таких встречах - их либо в живых нет, либо они в таких местах, что завидуют мертвым. Дракон затаил дыхание, сделавшись похожим на одну из тех диковинных статуй, на дворцовой площади в Блангорре, которые установил один из Примов в честь победы Семерки над Хроном и изгнанием его тварей с лица Зории.
Потом - ррраз и вот он уже рядом, рассыпался на этих мелких зеленых дракончиков, мерзких, пищащих и поскрипывающих, перекрикивающихся на своем, только им понятном языке. Они бегали вокруг Джура, приближали острые морды к нему, пугали выпяченными языками, из пастей несло мертвечиной. Побегали, побегали, невидимыми сетями опутав, поволокли в яму, которая нашлась неподалеку. Кто-то из них отделил уши своими маленькими, остро отточенными коготками, под которыми темнела вековая грязь - багровая, жирная. Один из них схватил отрезанную плоть и проглотил в одно мгновение - одобрительно проскрипев что-то, мол, давай еще.
Добрались до темного провала, сбросили вниз - пахло там сыростью, тиной, могильным холодом. Корни рядом растущих деревьев, переплетаясь, не давали стенкам обрушить всю массу почвы вниз, держа ее крепко-крепко. Лишь сухие комья почвы выкрошились, потревоженные, и посыпались вниз, падая на голову, за шиворот, пачкая лицо, марая руки и обдавая сыро-почвенным запахом в тот момент, когда летел на дно. Джур упал и крепко зажмурился, стараясь плотно обнять голову скрещенными руками, зажимая кровоточащие остатки ушей, чтобы не слышать своего же вопля, мыча от невыносимой боли. Боль удерживала сознание на поверхности. И тут внезапно опять все прекратилось - исчезли дракончики, утихла боль - подступило чувство наступающего небытия, послышался шум реки, ночной гвалт лесных обитателей. Потом вернулась боль и эти мелкие, зеленые - они забегали вокруг, поцокивая, да посвистывая. Эти колебания от полной безнадеги к надежде в конец расшатали и без того не очень устойчивую психику Джура, и он просто-напросто вырубился.
Очнулся, когда уже начало светать. Лежал на дне, разглядывая переплетенье узловатых кореньев, и размышлял, как же он тут оказался. Все произошедшее ночью казалось мрачной сказкой, рассказанной все той же злосчастной теткой Глафирой в пути, под неспешный скрип колес. Сел, еще раз огляделся внимательно, вспомнил, как прозрел чудесным образом. И чудо это даже с рассветом не прекратилось.
Попытался выбраться из ямы, держась за переплетенье корней, но руки не желали такой шаткой опоры, корни соскальзывали и с сухим треском разрывались, не давая даже покрепче вцепиться в них. Скоро вся яма была полна серо-коричневой едкой пыли, забивающейся в нос, заставляющей чихать беспрерывно и лишающей дыхания. Повозился Джур с корнями еще, да потом плюнул и сел, обняв колени.
Весь только извозился в грязи, которая начала проступать на дне - речка рядом слышалась, неторопливо катя свои чуть всплескивающие воды мимо, лысина покрылась пылью, глаза припорошило ею же. Руки горели от напрасных усилий. Все зря. Самому не выбраться. Джур привстал, подпрыгнул и попытался кричать, сорванный за ночь голос не слушался, лишь хрипело обреченно горло. Никто не отзывался. В лесу, как царил гвалт всякой теперь дневной живности, так он и не прекращался. Неумолчный, безнадежный, равнодушный, притупляющий внимание своим однообразием. Не дождавшись ничьего отклика на свой многократный, пусть и не очень громкий зов, Джур и вовсе отчаялся. Случайно задел локтем место, где еще недавно были уши, а теперь коробились заскорузлой кровавой коркой раны, и взвыл от накатившей боли. Повалился на дно, плача и проклиная все и вся. Глаза опухли от слез, раны, пока их не задеваешь, перестали тревожить. Свет дневных светил пробился сквозь листву, извещая о наступлении полудня. Сел, вновь обхватив колени, и решил, что не сдвинется с места: он ранен, изнемог, голоден - пусть спасают, всегда же кто-то приходит на помощь.
Вскоре ему надоело впустую изучать переплетения и прорехи в корнях, и он занялся разглядыванием того кусочка неба, которое было видно со дна. Небо над ямой начало как-то странно темнеть, воздух там сгущался и зеленел, медленно начал прорисовываться мутный силуэт все той же рогатой головы. Джур застонал - он все еще надеялся, что случившееся ночью было мороком, даже, невзирая на отрезанные уши. Дракон показался во всем великолепии, возлежал, сложив зеленые чешуйчатые крылья, подперев морду передними когтистыми лапами - тот же, что был ночью.
Дракон моргнул, смежив ярко блеснувшие глазищи, зажмурился, как сытый котяра.
Потянулся, лениво расправляя и складывая крылья, поиграл изогнутыми когтями, каждое размером с взрослого мужчину. От этого нехитрого упражнения по лесу пронесся ветерок, встревоживший листву деревьев, вывернув ее наизнанку. Зевнул, клацнув выпирающими клыками, рыкнул, размял лапы, приподнял одну и пустил струю кипящей жидкости в сторону. Зелень, на которую струя эта попала, моментально съежилась и обуглилась, превратившись в черно-коричневые угольки.
Почва под сожженными кустами потемнела, став гладкой, и задымилась. Джур, сидевший зажмурив глаза, осмелился приоткрыть один и попал взглядом прямо в змеиный зрачок. Зверь, которому давно надоело наблюдать барахтанье человеческого червячка в яме, беззастенчиво разглядывал его, поворачивая голову то одним боком, то другим, как птица. Оценивал что-то. Джур открыл оба глаза, страх сменился безысходностью, в голове щелкнуло, накатило безразличие, все уже решено, изменить ничего не получится, как ни старайся. Дракон не выдержал первым:
- Что, молодец, страшно? А я думал, ты к утру выберешься, и я больше не увижу тебя.
Джур, сдерживая дрожь, прошептал неслышно - голос сорвал, потом откашлялся и уже громче:
- Да куда я выберусь… Теперь уже и не страшно, только вот не знаю, как вас звать величать.
- Вот что я в людишках не пойму, так это то, как вы очухиваетесь быстро. Только что ведь сидел, как лист на ветру трясся, а вот - на тебе. С драконом разговаривает и не моргнет даже. Хвалю, хвалю. Всегда, гад, ты обходителен был, наслышан я от хозяина, как ты себе девок приманивал, поучиться бы у тебя, да не досуг. Короче, у тебя два варианта - или сейчас сюда в яму попрыгают мелкие, те, которые ночью вокруг тебя круги нарезали, и языками дразнились, либо ты становишься Драконом, зелененьким, таким же, как я, ну или мной, там уж как Хрон положит. Ушей у тебя уже нет, к Семерке все равно теперь дороги нет. Будешь пьянь всякую пугать в лесах, распугивать. Только вот крепче крови и водицы - уж извини, ничего больше.
Ну, можешь иногда рыцарем закусить после пирушки - в кровушке достаточно будет у него, они же хлещут без меры. Мы, Драконы, как-то странно быстро пьянеем, зато, заметь - никакого похмелья. Встал потом, крылышки расправил и полетел восвояси.
Джур почесал остатки шевелюры:
- А зрение мне зачем вернули? Чтобы страшнее, что ли было? Только страшнее того, что твои гаденыши маленькие со мной ночью сделали, уже я ничего не узнаю. Не хочу я ничего решать сейчас, давай ты мне покажешь, что да как, расскажешь, тогда я подумаю. Так с налету, с панталыку - ничего не скажу я тебе. И ушей меня за что лишили - этак только преступников у нас метят.
Дракон оглушительно хохотнул:
- Вот весь ты в этом, все у тебя через заднее место получается, а по-нашему, через жопу ты все делаешь. Ну что вот тебе стоило сказать - да, согласен, или наоборот стойким оловянным солдатиком показать себя и отказаться от вечности. Небось, вспомнил Проклятье ваше? Мол, с чего это драконом становится - это же и Миру конец. Ну да, ну да. Крутишь все, крутишь, так и жил ты - сам ничего не делал, ничего не решал, только пытааался. Поэтому и бабье твое от тебя сбегало всегда. Где жены твои? А? Молчишь, голову повесил. Где дети? Все, кто тебя любил мало - мальски - все бежали от тебя, потому что ты - никто, червяк ты, который всю свою жизнь лишь пытался. Че ты пытался, че сумел? Сдохни, сдохни ты и только мать тебя вспомнит, да дочка твоя, которую воспитывать ты тоже лишь пытался. Без твоего согласия я тебя смогу сжечь, ушей тебя лишили правильно, некуда тебе теперь податься. О Мире и о Зории - не твоя забота беспокоиться, ты, если пытаться еще начнешь - помочь кому - только хуже станет.
Дракон развернул крылья, подцепил острым, отсвечивающим синевой, внушающим дикий ужас когтем за рубаху, приподнял узника, дохнул в яму, и зашипела она, и зашевелились в ней, извиваясь, скользкие, холодные тела, посверкивая в лучах солнц жемчужными брюшками, на миг появлявшимися, когда некоторые змейки пытались выбраться наружу.
- Прощай, червяк-человек. Хотя человек ты был и никакой - все больше червяк, все равно прощай.
И опустил, гадина летучая, Джура в кишащую змеями яму. Джур, вмиг провалившись по самое горло, почувствовал холодное прикосновение чешуи, покрытой слизью, сначала слабое, а потом и потуже и душевнее, объятия всех этих извивающихся тел, сплетающихся друг с другом. Солнца садились, последний день Джура оказался короток. Змейки пока только жались к теплому телу казнимого, но постепенно начинали находить для себя все более и более уютные места для квартирования. Одна, особо прыткая гадюка засунула свою узкую граненую головку туда, где раньше было ухо, обнаружила прекрасное место для ночлега, начала вкручиваться туда, согреваясь по ходу движения. Изо всех сил пытаясь не закричать - залезут же в отверстый рот - Джур откусил кончик языка и почувствовал, как рот заполняется теплой кровью - его кровью - с немыслимой быстротой. Руки и ноги оплетались сколькими узкими телами, стремящимися согреться, потом они начали мешать друг другу, начали покусывать, стягивая крепкие объятия. Глаза Джура выпучились до невозможности, дальше - только повиснуть на зрительных нервах от еще большей боли и большего страха.
Смеркалось, тускло-золотистый свет превращался в багрово-синий, мерцающий, как свежий кровоподтек. Дневные звуки затихали, а ночные твари только начинали запевать свои песни. Дракон прилег на краю ямы и любовался, как угасающий дневной свет осветил яму с обреченным. Закат был сегодня тихим и неспешным, в отличие от короткого минувшего дня, давая Джуру насладиться последними мгновениями выдавливаемой из него жизни. Ползучие убийцы пока лишь немного покусывали, обвивая и сжимая в тесных смертельных объятиях. Но вот, вместо солнц взошли ночные светила, проливая серебристо-мертвенный свет, и облекая каждую былинку светящимся коконом, превращая окружающее в призрачную зону забытья и смерти.
Полуослепший, полуоглохший, полузадушенный Джур попытался - снова попытался, нет, этот человек неисправим, он лишь попытался освободить руку - не удалось, и он покорно закрыл глаза, чтобы не видеть дальнейшего, только прошептал едва слышно, пришепетывая, сплевывая накопившуюся кровь на клубки тел:
- Согласен я…
Дракон встрепенулся:
- Я недослышу что-то, у меня тут птицы ночные рядом перекрикиваются, гвалтом своим все перекрывая. Я так понимаю, что ты согласен? Это я так, чтобы ты не напрягался лишний раз, не балаболил оттуда, а то вдруг тебе какая в рот заползет, а потом еще несколько - им-то тепло будет.
Снова протянул Дракон коготь и подцепил рубаху, которая уже к которой намертво прицепились мелкие и крупные извивающиеся тельца. Приподнял, поднес к мерцающим в наступающем мраке глазищам. Джур, судорожно сглотнув кровавую слюну, снова пошептал:
- Согласен я…
Дракон захохотал-загромыхал:
- Вот что мне в вас нравится, червяки вы этакие, это то, как вы барахтаетесь, пытаясь хоть на чуть продлить свою жизнишку, дышать, жрать, спариваться, испражнять съеденное - для чего? Вот ты же, ты - ничего от тебя толку и нет, тебе и жизнь же никогда мила не была? Что с тобой - зачем тебе вечность? Ты скучен.
Живешь, воздух только портишь. Семерка тебя осудила за уныние, тоску и лень твою, которыми ты бездарно растратил свою жизнь. Хрон теперь с тобой, твои уши он теперь держит в своей ладони. Тебе теперь лишь нужно сказать: "жизнь за тебя, господин мой, жизнь за тебя, темнобородый".
Джур косноязычно повторил за драконом сказанное.
- Согласен, говоришь?! ПУСТЬ ТЕПЕРЬ СВЕРШИТСЯ ТВОЕ ЖЕЛАНИЕ!
И отпустил, гад летучий, Джура снова в яму с сородичами своими мелкими. Ох, не так представлял себе Джур исполнение желания. Стало еще хуже. Полумрак подобрался совсем близко и закатившиеся солнца не грели почву, змеи и змейки становились вялыми, готовясь ко сну, когда превращаемый вернулся в яму. Почуяв тепло, ползучие гады начали сбиваться возле источника в сплошной клубок, места всем не хватало, они и начали сначала отталкивать, а потом и пожирать друг друга, заглатывая целиком, шипя и впрыскивая яд во все, что только на зуб попадалось.
Немало перепало и Джуру, он перестал чувствовать укусы, лишь покалывания ног, рук, туловища, подсказывали, что та или иная змея вымещает свою злобу. Из кучи склизких тел торчала голова, потом она скрылась среди бурлящих чешуйчатых лент.
В яме сильные поглощали слабых и мелких, пресмыкающихся становилось все меньше, выживали лишь самые крупные и злобные особи, забыв о тепле находящегося рядом тела. Скорость происходящего поражала - ползучие твари перемещались так быстро, что глазам было очень сложно уследить за ними. И вот Джур оказался один на один с огромной зеленовато-черной змеей. Экземплярчик был тот еще, на редкость злобный, сожранные собратья не утолили его ярость и голод. Обычная змея впала бы в кому на несколько месяцев, пытаясь переварить то количество пищи, которое было поглощено. Но не эта. И целого Мира, казалось, было бы недостаточно, чтобы накормить эту тварь. Бывший потомок славного клана каменщиков к этому моменту не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, даже головой дернуть не мог. Сил хватало только лежать, как колода и моргать. Вопль стал для него недоступной роскошью. Все тело занемело, пальцы рук тряслись в бессильной попытке хотя бы сжаться. Он не мог закрыть глаза, которые от нечеловеческого напряжения уже начали стекленеть и слезиться, и снова казалось, что мгла застилает их - скорее бы. Мерзко шипя, извиваясь и шурша по влажной почве, змея подползла поближе и начала открывать свою пасть, медленно, медленно. Открывала и наклонялась, одевая казнимого собой, как мантией. Поглощая еще живого и не потерявшего сознания от нестерпимого ужаса. Вот исчезли плечи. Вот уже и вся жертва поместилась в желудке. Змея улеглась и, судорожно сокращая мышцы, проталкивала свой ужин все дальше и дальше в себя. Наступившая ночь скрыла происходящее. В яме наступила тишина. Наблюдавший за казнью Дракон затих, укрылся крыльями и вроде как задремал, обратившись для какого-нибудь случайного наблюдателя в каменную глыбу. Запел ночную песню темный лес, из-за казни никчемного человечишки не поперхнулась ни одна рыба, ужинавшая летающей мошкарой, ни один хищник не отпустил, вздрогнув от ужаса произошедшего, свою уже смирившуюся со смертью жертву. Лишь в недалеком городишке закашлялась бабка Ирания, вспомнив к ночи о сыне, ушедшем на заработки. Вспомнила, утешила себя тем, что уже скоро вернется он, поворочалась еще немножко, да и уснула, похрапывая в тишине. Ночь царила над Миром.
…Насытившийся змей недолго пребывал в своем блаженном состоянии.
Проглоченный им каменщик лежал без движения, лишь в затухающем сознании мелькали образы с пугающей скоростью - все его попытки обустроить жизнь.
Вспоминалась ежедневная тоска о несбывшемся, небывалая скука, облегчить которую могла только выпивка. Что-то непонятное начало происходить с сильным мускулистым туловищем змея-победителя. Похожее недавно уже было - недавно, когда на стыке сезонов пришлось линять и сбрасывать старую, потускневшую шкуру, с трудом вылущивая себя из нее. Вот и сейчас стало как-то неуютно, мешало все. Казалось, что раздувается змей во все стороны. Появились какие-то мысли…
Мысли? Змея передернуло - чужое сознание управляло его холодной головой. Он стал ощущать себя чем-то длинным и скользким, посетовав на отсутствие подпорок внизу и хваталок вверху. Пришло воспоминание, как в сезон дождей лежала она, высунув плоскую голову под теплые щекочущие струйки влаги в норе, высиживая свой последний выводок. А теперь ощущала себя змеем. Странно все это. В середине змея продолжало что-то надуваться и округляться. Похожий на каменную глыбу Дракон пошевелился, сразу потеряв всякое сходство с чем ли то ни было, кроме того, кем он был - Палачом Хрона:
- О! Я вижу, процесс пошел, теперь уже и домой пора. Ты это, звать тебя будут потом Архобалом, ты отзывайся, а то вдруг запамятуешь. Все остальное тебе хозяин при встрече расскажет. Лететь тебе нужно будет туда, где будут ждать такие же, как ты - мимо Блангорры, мимо Пещеры Ветров, к замку Мааров. Найдешь, ты теперь своих чуять будешь.
Расправил кожистые крылья, потянулся, захрустев костями, тяжело подпрыгнул, маневрируя между деревьями, и улетел навстречу занявшим половину небосвода лунам.
В яме же начали твориться совсем невообразимые вещи. Змея расплющило в толстый диск, размером с башенные часы, растянув донельзя чешуйчатую кожу.
Толщина этого диска все уменьшалась, а сам он увеличивался и увеличивался, вот уже и в яме не осталось места, края выпластались на дорожку, постепенно заполняя собой окрестности. Один край тяжело плюхнулся в речушку, тут же затихшую, воды которой приобрели несносный запах - запах перегара, когда пьют уже дня три и на закуску только лук и чеснок, ну еще и цигарки, запах утренней похмельной тоски, когда все надоело и не хочется даже двинуть пальцем. Рыба в речке тут же всплыла пузом вверх. Пожухли прибрежные деревья, пожелтела вся окрестная трава.