Я вздохнул, немного разочарованный. С одной стороны, от меня ускользнула возможность ознакомиться с магией перевоплощения, магией не саламандра, а огня, если бы она имела здесь место, с другой - из-за того, что некоторым от рождения даром дается нечто, впоследствии привлекающее внимание особ противоположного пола. Судя по моему личному, и, надо сказать, довольно-таки никакому опыту, девушки должны были прямо липнуть к таким, как Звенигор. Честное слово, их разочарований даже жаль. Или… эй, братишка принц, а может, ты их не разочаровываешь? За время нашего продолжительного пути Звенигор во всем, что не касалось высокотемпературных воздействий, соответствовал представлениям об обычном человеке, а для химического анализа тканей не было условий. Ну вот разве что расшитых тонкой золотой нитью перчаток он не снимал никогда, обмолвившись, что руки вечно мерзнут. Впрочем, даже если эта причина была истинной, я очень сильно подозревал, что она не была единственной: на среднем пальце левой руки Звенигора под перчаткой угадывалось утолщение. Оно вполне объяснялось, если предположить, что принц прихватил с собой в дорогу некую важную печатку, отсутствие которой ограничивало полномочия его честолюбивого дядюшки, а присутствие - удостоверяло личность Звенигора. Перчатки же сохраняли его скромное инкогнито.
Я вытряхнул из головы опасные мысли. Еще в Хайпуре однокурсники основательно промыли мне мозги насчет особенно присущего людям шовинизма в отношении межвидовых браков. При возникновении этой темы я до сих пор мучительно смущаюсь, но, надо признать, что "аргументы" леди Рильки продвинули меня по дорожке преодоления предрассудков куда дальше, чем самый яростный спор.
Мы спустились вниз. Деревня была покинута давным-давно по неизвестной причине, крыши провалились, каменная кладка стен понемногу осыпалась, домовые, надо полагать, повывелись. Ни одного дымка не поднималось вверх в прозрачном безветренном воздухе, и все же мы были осторожны на своем продолжительном пути вниз, к воде. Мы максимально использовали складки местности, с большой неохотой покидая надежное прикрытие кустарника и появляясь на открытом пространстве лишь тогда, когда этого никак невозможно было избежать. Даже если во всех этих предосторожностях не было ни малейшего смысла, они служили хорошей школой на будущее.
За рекой дымчатой громадой воздвигся лес, мы пересекли брод и углубились в полумрак, ориентируясь по мху на северной стороне стволов и пологим южным склонам муравейников. Я знал пару-тройку волшебных способов отыскивать дорогу, но знал и то, что засвечивать Могущество без нужды - опасно и глупо. Обозначив свою персону в сфере жизненных интересов разного рода Владык, я рисковал навлечь на себя посторонние Приключения, которые если даже и не представят из себя серьезной опасности, могут увести в сторону от основного пути далеко и надолго, что вряд ли порядочно по отношению к герою, которого я взялся сопровождать.
Лес, могучий и темноватый, полный каверзного подлеска, не выказывал пока ни добрых, ни злых намерений.
- Найдем подходящую полянку, - сказал я, - и заночуем.
Мы блуждали дотемна, но не набрели даже на неподходящую, словно в этом лесу вовсе не было никакого просвета. Лошади выбились из сил, и темнело так стремительно, что я заподозрил лес в затаенном коварстве: поди ухмыляется себе, только и дожидаясь ночи. Пугать Звенигора не хотелось, однако в голову поневоле полезли разного рода ужастики про упырей, дикую охоту, черный час, купальскую нечисть и так далее. Остро захотелось узнать, отчего опустела деревня.
Звенигор, лучше меня видевший в темноте, не проявлял никаких видимых признаков паники и ощутимо расстроился лишь тогда, когда я сообщил, что этой ночью огня лучше не разжигать: вдали от привычного источника силы саламандр чувствовал себя неуверенно.
Очень нервозно вели себя лошади, храпя и шарахаясь от каждого вполне безобидного куста. Мое обостренное волшебное восприятие находилось с лошадьми в полном согласии, распространенная мною по лесу незримая нить ощущений то и дело испытывала боязливые прикосновения липких щупалец, отдергивавшихся прежде, чем я успевал распознать их природу. Я чувствовал себя мухой, тонущей в чернилах. Немудрено, что жители разбежались куда глаза глядят, если пастушок, припозднившийся в поисках коровы, или охотник, проблуждав в этом лесу ночь, возвратились седыми, с безумием в опустевших глазах, и их бессвязные речи несли весть о безымянном ужасе, поселившемся в здешних краях.
- Интересно, - задумчиво сказал Звенигор, и я вздрогнул от звука его голоса, - этот страх-сам по себе, свое собственное главное оружие, или здесь есть нечто реальное, чего действительно стоит опасаться?
В самом деле интересно. Просто отдельно взятый кошмар бессилен, если не пускать его в душу, только вселившись в нее, он способен причинить реальный вред. Однако, если и саламандр заговорил о страхе, значит, дело тут не только в волшебным образом обостренных сенсорах Арти Клайгеля. Значит, это действительно витает в воздухе.
Была еще одна удивительная особенность в этом дурном заколдованном лесу: полное отсутствие ночных голосов, шныряющей живности и дыхания ветра. Воздух был сухим и застоявшимся. Спертым, как в древнем погребе, пахнущим пылью и пустотой.
Внезапно лошадь Звенигора, которую он вел в поводу, взвилась на дыбы. Ржание ее было более похоже на полный ужаса человеческий крик. Саламандр повис на поводьях, я бросился ему на помощь, и тем самым упустил свою кобылу, моментально скрывшуюся в ночи и несколько минут оглашавшую ее удаляющимися воплями.
И тут я взбесился. Какого дьявола я, волшебник, владеющий всей мыслимой экстрасенсорикой, трясусь тут, как деревенский пастушонок? Мне вовсе не улыбалось выбираться из этого леса пешком, а кроме того, я попросту люблю животных, а лошадей - в особенности, за время пути успел привязаться к своей Касторке и подладиться под ее вредный характер, и ни за что не оставил бы ее на съедение незнакомому ужасу. Поэтому я даже раньше, чем успел как следует обдумать последствия, метнул ей вослед мысль, облеченную энергией поиска. Для этого пришлось снять блокаду со своего волшебного Могущества, открыть любой досужей нечисти, что на этот раз в ее владениях объявилась не беспомощная жертва, а кое-что того сорта, на чем и зубки можно обломать. Теперь, когда поисковый клубок следовал за Касторкой по кратчайшему пути, а конец магической нити, состоявшей из чистой энергии, находился в моих руках, я бросился следом, напрямик через кусты, ориентируясь по пульсациям своего волшебного поводка. Следом рванулся Звенигор, намотавший на кулак поводья своего Гейзера, чтобы тот не вдохновился дурным примером коллеги. Я вполне оценил этот акт верности, мне больше нравилось воспринять это именно так, а не в плане страха саламандра остаться тут одному.
Итак, мы с шумом ломились через лес: Звенигор - положась на свое зрение, а я - оставив всевозможные коварные преграды в виде оврагов, волчьих ям, канав и прочих прелестей на совести легендарной фамильной удачи. Не связанный сопротивляющейся лошадью, я двигался чуть быстрее, а потому именно моему лбу повезло с размаху врезаться в занозистую деревянную стойку, и ночь для меня расцветилась поразительной красоты фейерверком.
Потом была продолжительная пауза, в течение которой Звенигор, да и я сам, пытались выяснить степень ущерба, нанесенного моему черепу, а после я недолго каялся (про себя!): мне следовало догадаться, что раз энергетическая нить показывает кратчайший путь, то, разумеется, она игнорирует на своем пути грубые материальные препятствия, не обладающие экранирующими свойствами, а именно: деревья, камни, строения и крупных животных. Она без задержки пронзает их, а вот я, невзирая на все свои таланты, лишен этой удобной способности.
Звенигор замотал голову Гейзера плащом, и, немного переведя дух, мы обнаружили, что местечко, куда мы попали, обоим кажется довольно странным. Концентрация затхлости, сухости и страха была здесь выше, чем где-либо по дороге. Звенигор шепнул, что в состоянии разглядеть здесь какое-то строение, громоздившееся во тьме сгустком тьмы еще более тягостной и зловещей, и менее всего эта штука походила на жилье. От нее тянуло холодом и нехорошим покоем, и на этот раз я подчинился, когда Звенигор коротко потребовал, в сущности, почти приказал зажечь огонь. В самом деле, если нам не удалось избежать попадания в эпицентр здешних ужасов, то, по крайней мере, помирать стоило, удовлетворив любопытство. В любом случае, после недавней нашей гонки по лесам только тупой не знал о присутствии здесь посторонних, а потому я с замиранием сердца, понимая, что от этого все изменится и прояснится, и не будучи по существу уверен, что действительно хочу раскрытия тайн этого леса, зажег в ладонях маленький шарик холодного белого огня. Потом еще и еще один. Подчиняясь моей воле, шарики взмывали вверх и прицеплялись к крыше строения, будто унизывая ее праздничной иллюминацией. И при виде картины, которая открылась нам в их ровном бестрепетном свете, на наших головах зашевелились волосы. За свою, во всяком случае, ручаюсь. Страх во тьме был неведомый, нематериальный. То, что мы видели здесь… Это уже нельзя было назвать минутным помрачением рассудка, вызванным слабостью нервов.
Это был высокий помост с ведущей на него, словно на эшафот, рассохшейся лестницей. По углам возвышались четыре столба, поддерживавших крытый щепой навес, один из которых я и попытался протаранить. Стен не было, и все это сооружение напоминало возведенную на скорую руку эстраду или танцплощадку. Странный, однако, разместился на ней оркестр. Гирлянда развешанных под самой крышей шариков создавала здесь причудливую сетку светотени, и вся постройка казалась временной, созданной для случайной надобности.
Вокруг стоявшего в центре площадки стола сидели трупы. Густая запыленная паутина накрыла их всех, вместе со столом, будто наброшенная единым взмахом гигантской руки, и сквозь нее были неясно видны черты: черепа, облепленные ссохшейся, истлевшей плотью; на пальцах, точнее, на костях фаланг некоторых мертвецов поблескивали драгоценные перстни. Я глядел на этот чудовищный хоровод, и в моем мозгу отчетливо, емко и целостно вставал хайпурский курс под названием: "Магия и техника ее безопасности". Как оказалось, я был весьма силен лестничным умом.
- Как умерли все эти люди? - хрипло и очень тихо спросил за моим плечом Звенигор.
- Пойди и выясни! - огрызнулся я. - Стой!
Но было поздно. Мне не следовало забывать, что Звен - герой этой сказки, а потому способен на любую геройскую дурь.
Лестница визжала и стонала на всю округу, пока Звенигор, а затем и я поднимались по ней на "эстраду". Саламандр медленно обошел вокруг стола, пытаясь под пыльным покровом рассмотреть лица мертвых. Я с облегчением заметил, что он достаточно умен, чтобы ни к чему здесь не прикасаться. Самого меня больше интересовало, чем это все они занимались в момент смерти.
- Выражение лиц прочитать невозможно, - заметил Звенигор, - но в позах у них нет ужаса.
Я кивнул. Я тоже не обнаружил ничего, свидетельствующего о смертном страхе. Скорее, все эти люди были чем-то очень поглощены. Скажем, делом всей жизни. В их позах сквозило глубокое напряжение. Позах? Что такое странное было в их позах? Левое запястье каждого было сжато рукой соседа слева, а правая рука сжимала запястье соседа справа. Этот жест показался мне до боли знакомым, словно и самому мне приходилось проделывать такой фокус. Через секунду я вспомнил! Это же классическая позиция передачи магической энергии. Круг был замкнут. Все, в одночасье умершие за этим столом, были магами. Чем они тут занимались?
Я насчитал одиннадцать трупов за столом. Одиннадцать магов, ради какой-то надобности объединивших свои волшебные силы. Я слыхал о таком методе в Хайпурском Университете, правда, леди Джейн отзывалась о такой технике весьма сдержанно, утверждая, что преимущества ее спорны. В самом деле, если в формуле магической силы N, выражающее число участников, стоит в числителе, то в формуле интеллекта оно же размещается в знаменателе, в корне опровергая поговорку: "Две, мол, головы лучше". Лучше трех? Зримые здесь последствия доказывали, что леди Джейн мыслила здраво. Доколдовались. Я поежился, представив, какая чудовищная силища циркулировала по этому кольцу. "И горе тому, кто разомкнет…"
Поскрипывая рассохшимися досками настила, Звенигор шаг за шагом обходил круг мертвецов.
- Эй, Арти, - позвал он, став на мгновение невидимым для моих глаз, - это, кажется, по твоей части. Посмотри.
Заслоненное Кругом, в плетеном дачном кресле, опираясь на его спинку, зажатое подлокотниками с боков, стояло зеркало. На беглый первый взгляд - обычное, засиженное мухами мутное зеркало, в котором отражалась лишь ночь. Та же чудовищная смесь паутины и пыли свисала со спинки кресла. И я только через минуту понял, что же показалось ему здесь таким неестественным.
На сидении не было пыли.
Звенигор молча указал вниз, на грязный пол вокруг и под самим креслом. Саламандру тоже никак нельзя было отказать в наблюдательности, хотя он и не изучал магических наук. На полу, не затянутые сплошным пыльным ковром, отчетливо виднелись два симметричных следа: нечто вроде отпечатка треугольного копытца размером не более, чем в пол-ладони, и на некотором расстоянии - круглая точка диаметром с мелкую монетку. Совершенно случайно я знал, на что это похоже.
- Женские туфли?
Через мгновение рассудок мой в панике заметался, как обезумевшая Касторка, и я с трудом удержал себя от первого острого порыва сигануть в кусты и нестись сломя голову прочь с этого места, где все внезапно стало очевидным. Я сжал плечо Звенигора.
- Ближе не подходи, - прошептал я. - И если хоть немного дорожишь жизнью, не отражайся в этом зеркале. И давай-ка, брат принц, тишком спускайся вниз, и будем мы с тобой сматывать отсюда удочки так быстро, как только сможем. Который сейчас час?
- Часов одиннадцать, я бы сказал, - с легким недоумением отозвался Звенигор. - Тебя тревожит полночь?
Я покачал головой. Названное Звенигором время совпало с тем, что показывали и мои собственные внутренние часы.
- Есть час и похуже, специально для черной ворожбы. Собачий час, перед самым рассветом, когда у ночи отрастают железные когти и дыхание ее ядовито. Они мертвы?
- Я думаю, уже сотни полторы лет.
- Круг, - сказал я. - А Круг-то не разомкнут! Энергия, которую они объединили, все еще носится по кольцу. И все еще та, кого они вызывали, в свое время появляется здесь. Видишь, она сидит в кресле, а сюда ставит ноги… в туфлях на высоком каблуке. Глупцы, они по своей воле связались с ней. Звен, ЭТО НЕ НАША СКАЗКА!
Мне попался умный герой. Звенигор решил оставить вопросы на более безопасное время, буде то для нас наступит. Быстро и настолько бесшумно, насколько это было возможно, мы спустились вниз, каждый со своей стороны взялись за стремена Гейзера, чтобы не потеряться по дороге, я погасил свои фонарики, и мы спокойным быстрым шагом, в котором проку было куда больше, чем в давешней безумной гонке, очень по-деловому двинулись прочь от здешней жути. Я подумал только, что если бы мы не неслись сломя голову за сбежавшей Касторкой, то подгадали бы в эти края в аккурат к самому черному часу. У хоровода за столом был верный шанс пополниться до дюжины.
* * *
Кстати, о Касторке. Ей, видимо, ворожил тот же бог, что бережет младенцев и пьяниц. Уже на рассвете, когда стало ясно, что нам удалось вырваться на безопасное расстояние от места, где властвовал Круг, возглавляемый Той, Что Выходит Из Зеркал, мы нашли лошадь, обессиленную истерикой и мелко дрожащую в кустах, которыми густо порос край глубокого оврага. Я освободил ее и внимательно поглядел на Звенигора. Тот был бледен и неестественно спокоен. "Спишем на ночной кошмар?" - подумал я. Мне еще не верилось, что нам повезло остаться в живых и в здравом рассудке. Я машинально почистился от пыли. ТОЙ ЕЩЕ пыли.
- Сказать по правде, - признался я, - мне очень не терпится добраться до жилых мест. Я прямо-таки жажду взглянуть в живое лицо ни о чем таком не подозревающего человека.
- А я, - вздохнул Звенигор, - мечтаю о кузнечном горне.
Глава 7. Тот самый Джек
Безумно утомленные ночной гонкой и совершенно обессиленные страхами, нахлынувшими опосля, что, кстати, говорят, отличает действительно храбрых людей, мы выбрались, наконец, из леса, и к полудню набрели на первое жилое место. Увидев ферму, над которой в прозрачном осеннем небе плыл и таял сизый дымок, мы согласились, что наши лошади, да и мы сами нуждаемся в отдыхе и расслаблении. Кроме того, рассудил Звенигор, имело смысл предупредить хозяев, что хотя и не под самым их боком, но все же в неприятной близости завелось опасное соседство.
На холм, где раскинулась ферма, бежала утоптанная тропинка, кое-где отмеченная недавно проходившей коровой. Сверху, со двора доносился размеренный стук топора. Пахло свежими опилками, иногда резко взвизгивала пила. Когда мы поднялись к воротам, то через плетень разглядели бродящих по двору гусей и кур, а среди них - розовощекого господинчика без штанов, лет трех от роду. Еще во дворе виднелись круглый колодец с высоким каменным кольцом бортика и пять гигантских пней под самым окном. Рядом с самой фермой, небольшой и довольно-таки ветхой, стоял новый сруб из золотистых лиственничных бревен. Сборка была в самом разгаре, прерванная для минутного перекура, последнее бревно одним из концов еще упиралось в землю, другой уже поднят был на верхний край, где-то на уровень человеческого роста. Здесь еще много предстояло работы. Двое работников пилили на доски другое бревно, укрепленное в высоких козлах. В очертаниях сруба уже вполне определенно просматривалась будущая планировка нового дома.
Несмотря на усталость и голод, я никак не мог оторвать глаз от картины строительства: я имею к этому делу генетическую привязанность. Человек строил дом для себя и семьи, для сына, исследующего двор в компании сосредоточенных кур, для хозяйки, чье присутствие угадывалось по горшкам, заботливо развешенным для просушки на кольях плетня, по ярко вышитым занавесочкам. Старый дом глядел на мир тщательно промытыми окнами. И вот этому-то апофеозу мирного существования угрожает какая-то заведшаяся в здешних краях нечисть.
- Дальняя была дорога, ребятки? - окликнули нас из-за овина, и, повернув головы, мы встретились глазами с хозяином, выходившим навстречу.
Это был мужчина лет этак за сорок, может, даже ближе к пятидесяти, высокий и крепкий, как лиственничная плашка, в белой, но грязной сорочке, с загорелой грудью, поросшей черным волосом, видимой в распахнутом вороте. Потертые до блеска рабочие штаны поддерживались подтяжками, черные с проседью кудри были припорошены опилками, и что-то имелось в нем такое неуловимое, отчего мы сразу поняли, что перед нами - хозяин. Был он, как ни странно, тщательно выбрит, и хотя над глазами нависали косматые черные брови, глаза под теми бровями блестели приветливо, и взгляд у него, в общем, был добродушный. А еще у него был сломанный нос.
- Дальняя, - согласился Звенигор, - но главная даль впереди еще. Два дела у нас к вам, хозяин.
- Слушаю.
Хозяин подошел ближе и со своей стороны оперся о плетень.
- Во-первых, не позволите ли нам заночевать на вашем сеновале? Мы больше суток в пути.
- В доме есть место, - пожал плечами хозяин. - Я добрым гостям рад, а дурные пускай поберегутся.
- Дурные ли гости те, кто приносит дурные вести?