- И ты, Брут… - вяло отмахиваюсь я. - Ну чего ты приперся-то? Я бы вернулась. Куда ж я без тебя? - я пытаюсь улыбаться, но слезы опять собираются в уголках глаз. Я задираю голову к небу и делаю вид, что меня страшно интересует воронье над полем.
- Я так и думал. - Геркулес садится рядом, будто чешуйчатый крылатый пес.
Мне не хочется ничего у него спрашивать. Наверное, он всегда был драконом. И потому он такой ответственный. Придется мне учиться у него. Учиться не заноситься. Учиться совмещать всемогущество со смирением, которое я так ненавижу. Пойти, что ли, в заложники к какому-нибудь царю? Пусть он научит меня исполнительности. А я в награду научу его плохому.
Геркулес читает мои мысли и усмехается. Вот мерзавец! Смеется. И это после всего, что я для него сделала! Примерившись, я даю ему могучего драконьего поджопника. Зеленое тулово с огненным хэканьем валится наземь. Почва сотрясается, как от взрыва.
И я с издевательским смешком поднимаюсь в темнеющее небо, в сердце заката.
* * *
- Герочка, конечно, мужчина, у него потребности! - трещит мать. - Ему женщина нужна. А девушки - они ведь разные бывают. У них в голове одно: замуж выйти. Ну какая там любовь, о чем вы? Немки вообще расчетливые, у них вместо сердца калькулятор. Вот и ему надо все просчитать, прежде чем с кем-то надолго связываться. Из какой она семьи? Кто ее родители?
- Ее родители умерли пять лет назад, - холодно отвечает Гера, пытаясь усмирить разрезвившуюся бабулю. Зря надеется.
- Ну и ладно! - отмахивается маман. - А кто они были? Герочка, помни: ты у нас непростого рода! Моя прабабушка, между прочим, столбовая дворянка была! Конечно, с твоей мамой об этом забываешь, она же себе тако-ое позволяет… А про тетушек твоих я вообще молчу! - она презрительно оглядывает нас, притихших под струями материнской критики. - Кстати, что это за негр со мной в лифте раскланялся? Не твой ухажер, часом, а, Сонечка? Я бы не удивилась, если ты и с негром… Ай! - мать встряхивает ручками. - Так вот, о чем я? Ах, да! О родителях этой, как ее, Хелены надо узнать. И вообще все выяснить. Есть у нее образование? Квартира? Счет в банке? Немки хороши, если у них все это есть. А если она безродная, безденежная и вообще непонятно кто…
- Ты бы сперва узнала, чего они с Герой хотят, - бурчу я.
- Мало ли, чего она хочет? Сперва надо посмотреть, на что эта девица годится! Хи-хи… Может, он переедет к ней, поживет - да и плюнет. Вдруг у нее таких Гер полна коробушка…
- Девочки, - произношу я деревянным голосом, - и Гера. Выйдите на минуточку.
Скривившийся, словно от удара под дых, племянник обходит бабулю по параболе и покидает комнату первым. Сестры, подталкивая друг друга, пропихиваются в дверь. Я поворачиваюсь к матери.
- Слушай сюда, гадина. - Дракон в моей душе разворачивает гигантские белые крылья и разевает бездонную огненную пасть. - Сейчас ты закроешь ротик и прослушаешь краткую лекцию, первую и последнюю. Еще одно ядовитое словечко в адрес Хелены, Геры, меня или девочек - и я выкину твое шмотье из окна. Второе слово - и ты полетишь следом. Тоже из окна. Того, что ты УЖЕ сказала, достаточно, чтобы ты сразу после рождества (во время которого будешь вести себя тихо-тихо, тише мыши под метлой) собрала свои манатки и вымелась вон. Никаких шопингов, никаких культурных мероприятий, никакого шика за Сонин счет. Едешь в аэропорт и отправляешься к чертям собачьим. К своим любимым конфиденткам. Им будешь заливать насчет расчетливых немок и непочтительной родни. А сейчас ты поменяешь излюбленную манеру поведения на приличную.
- Ася, что ты себе позволяешь?… - севшим голосом шепчет мать. Жалкая попытка.
- Я позволяю себе только то, что МОГУ себе позволить. А я могу себе позволить закрыть твой вонючий рот!!! - грохочу я. У меня даже голос незнакомый. Тяжелый бас, отражающийся от стен.
- Как ты разговариваешь с матерью?… - у нее по-детски обиженное лицо. Вот-вот. Пусть осознает, что такое детская обида, когда нет никакой возможности дать сдачи. Лучше поздно, чем никогда.
- Ты мне не мать. Ты мерзостная чужая старуха. Старуха, которая говорит гадости тем, кто мне дорог. Но больше ты этого делать не будешь.
- Это пачиму эта?! - срывается она на крысиный визг.
- Потому. Что. Я. Не. Позволю. - Я наклоняюсь к старой ведьме и аккуратно прихватываю ее за глотку.
И откуда столько силы? Как будто вся мощь моего тела вошла в кисть и превратила нормальную женскую руку в драконью лапу. Мать слабо ворочается, горло у нее дергается, я вижу, как проступают яремная вена и сонная артерия, представляю, как ломается подъязычная кость, как с пеной лезет изо рта синеющий язык, представляю так отчетливо, что этот образ передается женщине, замершей под моей рукой, остолбеневшей от накатившего знания: нельзя сопротивляться, нельзя кричать, нельзя даже дышать, иначе конец…
В дверь звонят. Пришла Хелене.
- Сейчас я тебя отпущу. И ты будешь милой и обходительной с этой девушкой. Ты будешь с ней именно такой, какой бываешь со своими сраными подруженьками. Ты постараешься ей понравиться. А завтра уедешь. И больше мы не увидимся. Никогда. Будь послушной - и я ничего тебе не сделаю. Но только если ты будешь вести себя так, как я велю. У тебя нет другого выхода, старуха. Помни: я рядом и слышу каждое твое слово. Даже непроизнесенное. А, Хелена, здравствуй! Знакомься - это наша мама, Герина бабушка!
- А зачем ты держишь ее за шею? - растерянно улыбается Хелене. - Это какой-то русский обычай?
- Нет, просто мама подавилась тортиком. Она очень любит тортики, откусила слишком большой кусок - вот и подавилась, - ухмыляюсь я, отпуская такое мягкое, дрожащее горло. На нем остается отпечаток не только пальцев, но и ладони. Будет синяк. На память о том, что когда-то у этой женщины была дочь.
Остаток вечера прошел в атмосфере глубокого радушия.
А на следующий день мне стало не до мамаши. Потому что Дракон нашел меня.
Глава 19. "Let's forget about tomorrow"…
Все это время мы переписываемся. Перебрасываемся ни к чему не обязывающими фразами. Чтобы не связывать друг друга ни надеждами, ни обещаниями. Вернее, чтобы не связывать СЕБЯ. Не обманывать. Не уговаривать. Не строить в воображении сказочных замков, населенных фантомами красивого ухаживания, верной любви и душевной близости. Потому что реальный мир никогда не выдерживает тяжести подобных фата-морган. Твердь действительности проламывается и красивые видения улетают в преисподнюю, по дороге эффектно рассыпаясь в прах.
Страннее всего то, что очередная погибшая фата-моргана не в силах нас образумить. Мы продолжаем надеяться, что есть такое время и место, где окружающий мир способен выдержать все, о чем безумствует мечта, выдержать и не сломаться… Потому что изо дня в день любоваться на неказистое лицо реальности - невыносимо.
Когда-то одним из самых страшных видений было: я, расплывшаяся в кляксу, с рыжеватой нахимиченной шерстью вместо волос, улыбаюсь покорной улыбкой лысому кривоногому мужику с тупо-оживленным лицом - "главе семьи", рядом вертится подросток, выбирающий - огрызнуться или подлизаться - семейная фотография из тех, которыми хвалятся на сайтах… И ужас даже не в том, что мы уродливы, будто зверолюди доктора Моро, а в том, что отныне мы в связке. И ни один из нас шагу не сделает отдельно от двух других.
У нас больше нет ни собственного мнения, ни собственных желаний. Сохранить в душе заповедный уголок и лелеять там призрак девичьей мечты - предательство по отношению к лысому-кривоногому. И по отношению к его отпрыску. А значит, если сам Ланселот Озерный придет ко мне под окна с копьем, сонетом и букетом, я его попросту не замечу.
Психическая слепота, вот как это называется. Слепота не глаз, а мозга. Когда не видишь вещей, в которые ежедневно, ежечасно тычешься носом, когда не можешь объяснить себе, почему отвергаешь самое простое решение проблемы, почему, страдая от одиночества, отталкиваешь все протянутые тебе руки…
А потом выясняется: можно не заметить рыцаря на боевом коне и не будучи женой и матерью. Достаточно привыкнуть к мысли, что ты связана. С кем-то или с чем-то, требующим всю тебя, без остатка. Муж? Ребенок? Болезнь. Она отбирает у человека все права на него самого. Она изменяет наши глаза так, что те больше не видят выхода.
Бывает, люди, не обремененные тактом, спасают нас от психической слепоты. Как сестра моя Сонька, когда без стеснения читает не предназначенную ей почту. И отвечает вдобавок! Не всем, конечно. Только тем, кого я, по ее мнению, недооцениваю.
Пусть не наутро, а лишь на вторые сутки после Кровавого Рождества, принесшего немало приятных мгновений (ах, как вздрагивала и запиналась наша самоуверенная мамочка, опасливо поглядывая в мою сторону!) я вознамерилась осуществить вторую часть плана. А именно - выставить маман из дому. Пока драконье самоощущение не испарилось.
Но Соня не дала мне даже обратить на мамулю огненный взор. На взлете перехватила.
- Аська, собирайся! - тараторит сестрица, пихая круассан в мой изумленно открытый рот. - Кофе-кофе-кофе, на-на-на-на-на! Скорей-скорей-скорей!
- Да фто флуфилофь-то? - взрываясь крошкам, пытаюсь узнать я, полузадушенная круассаном.
- То, чего у тебя сто лет не было и еще сто лет не будет, кабы не я! Свидание!
- Сви… С кем?
- С Костиком!
"Ужас из железа вырвал стон". Я представила себе Олега Меньшикова, Костика из "Покровских ворот", легкомысленного аспирантика, читающего Пушкина надменной девице в пышной юбке и нитяных перчатках… Что-то не то. Встряхнувшись, как пес, вылезший из воды, включилась в происходящее. Костик - это Дракон. Свидание у меня с ним. Но как? Естественно, Сонькиными молитвами, больше никто не осмелится. Ругаться поздно, придется расхлебывать.
- От кого ты ему отвечала - от меня или от себя? - скрежещу я сквозь потоки кофе и круассановый заслон в горле.
- Ну, не такая уж я безнравственная… - кокетничает Соня. - От себя, конечно! Написала, что я твоя старшая сестра, что могу с ним стакнуться и выгнать тебя на него, как дичь на стрелка.
Думаю, эти двое нашли друг друга. Удивительно, что на свидание с Драконом иду я, а не Соня.
- Чудо нравственности, что и говорить… - ворчу я, распахивая платяной шкаф и выворачивая из него потроха. - Что мне надеть, загонщица?
- Это, это, это! - сестра пихает мне в руки какие-то яркие тряпки. Бог с ним, надену, что она скажет. Мне еще с волосами надо что-то сделать.
- Где хоть мы встречаемся-я-а-а-а-а?! - выкрикиваю я в такт движению щетки, дергающей мои волосы.
- Под задницей Старого Фрица* (Прозвище Фридриха II Великого, короля Пруссии, а также название памятника ему на Унтер-ден-Линден - прим. авт.).
Хорошо хоть недалеко. Памятник Фридриху Великому, водораздел между Западным и Восточным Берлином, разминуться невозможно. Налево - темные переулки Музейного острова, колкий ледок на воде, серые громады музейных зданий. Направо - целый квартал рождественских базаров, музыка фонтанами, запахи волнами, спиртное реками, Abba вперемешку с ароматом тушеной капусты, все столы уставлены горячими кружками с глинтвейном… Мы стоим между базарами и музеями, на границе света и тьмы и смотрим друг другу в глаза проникновенно… как два последних дурака.
Наконец, Дракон неловко хмыкает и протягивает мне цветок. Хорошо, что только один, а не целый веник.
- Я тут подумал: может, стоит приехать к тебе в Берлин? - нерешительно начинает он. - Это не город, а настоящая сводня. Париж ему в подметки не годится.
- Да уж заметила, - усмехаюсь я, нюхая драконов подарок - красивый, словно опаловая брошь.
Кажется, Константин боится, что я примусь ворчать. Хотя на красивые жесты вроде этого женщине положено отвечать восторженным писком и повисанием на шее у щедрого и нежного поклонника. Женщины ведут себя иначе только в дурацких комедиях, где героине положено кочевряжиться битых полтора часа. Ведь если не выдумывать подлые мотивации, что руководят героем, то придется зажить с ним полноценно и счастливо на пятой минуте фильма. А то и на третьей.
Почему-то ни первый, ни второй вариант не кажутся мне подходящей манерой поведения. Как всегда, мне требуется что-то третье.
- Куда пойдем? - спрашиваю я Дракона. - Направо или налево?
- Сейчас туда, где поговорить можно. А там посмотрим!
И мы пошли туда, где можно поговорить. Через синие-синие ворота Иштар, в подземный зал Пергамона* (Берлинский музей - прим. авт.), к разверстому склепу древнего царя, имя которого немедленно улетучивается из моей памяти. Гробница, откровенно говоря, похожа на вентиляционную шахту метро - и эстетикой, и размерами. Но мы отчего-то все бродим и бродим вокруг нее, как привязанные.
Впрочем, для меня спускаться в подземный мир и кружить там, пока в моей собственной голове не рассветет и не забрезжит, - неизбежность. Это примета. Или совпадение. Мне все равно. Я привыкла, что перед всяким поворотом в судьбе оказываюсь в подземелье и блуждаю там, как неприкаянная душа по Тартару. Не обязательно в каком-нибудь особенном подземелье - может быть, в метро. Или в погребе. Может, всего-навсего случайность. А может, взаимное притяжение подземных богов и моей судьбы.
Зал крошечный, единственный источник света - слабое сияние витрин с жалкими обломками некогда могучей цивилизации. Как будто время стало штормовым морем и обрушилось на царство позабытого потомками царя, и разметало все, чем был он славен и богат, а на берега будущего вынесло лишь горсть бусин и черепков. Вот и делай после этого карьеру в политике…
- Ну что, признаешься добром или принести тебя в жертву Эребу* (Олицетворение мрака в греческой мифологии - прим. авт.)? - звучит из-за темного куба гробницы.
- Признаться в чем?
- Ты боишься меня или себя?
- Я боюсь… Ну как бы тебе объяснить? Понимаешь, я недавно подумала: люди - не персонажи чего бы то ни было. Они не воротят нос, когда на их порог вступает молодой-красивый-богатый… м-м-м… претендент. И нормальные (впрочем, это не про меня) женщины не шарахаются от таких, как ты "по идейным мотивам".
- От таких, как я? То есть от каких? Не так уж я молод, красив и богат, согласись! - немного растерянно говорит Константин. Как будто впервые задумался над тем, по какой шкале себя оценивать, от кого отсчитывать - от олигархов, от кинозвезд?
- Раньше существовало подходящее определение - "интересный". Жаль, что оно устарело! - смеюсь я.
- Да, оно бы, пожалуй, подошло, - кивает он. - Итак, я интересный и тебе не полагается воротить от меня нос.
- Вообще-то, не полагается…
- Вообще-то?
- Ну, если не слушать всяких злоехидных мореплавателей…
* * *
- Да разве ж я его критикую, дракона твоего? - Мореход смотрит на меня без тени участия. Мог бы, между прочим, не притворяться посторонним и не имитировать невмешательство.
- Не ты! Оно! - показываю в сторону борта. Оно, море Ид, встревает между мной и кем бы то ни было. И кажется, намеревается встревать вечно. Благодаря прихотям своего Ид я и себе-то не верю, как же мне поверить другому?
- А ты ему все-все позволяешь? - интересуется Мореход. - Может, хоть раз да вступишься… за кого-нибудь интересного тебе?
Я молчу. Даже в ходе внутреннего диалога мне неловко признаваться в собственной трусости. Но Мореходу и не нужны признания. Он знает меня лучше меня самой. И это он рассказывает мне, какая я, а не наоборот.
- А теперь скажи, почему трусишь. - Глаз капитана, ведущего наше общее судно через мое неповторимое подсознание, загорается глубоким синим огнем, точно подсвеченный камень.
- Потому что мне больно. Мой разум - это зверь, попавший в капкан. Он ничего не сознает, кроме страха и боли. Но знает: если перетерпеть боль, стократ ужаснее этой, и отгрызть собственную лапу, можно освободиться. И ускакать в лес на трех ногах, оставив кусок себя в зубах капкана. И лишь потом умереть в равнодушном лесу, медленно и мучительно. Или дождаться того, кто придет, полыхнет в морду огнем - и подарит избавление. Вот и все, чего я могу ждать от жизни. Но как бы я ни устала, как бы мне ни хотелось избавления, избавителя я все-таки боюсь.
- А если он разожмет капкан?
- Да разве его разожмешь? И лапа давно омертвела, ее, можно сказать, у меня уже нет. Я обречена.
- Ты просто потеряла надежду. Вот и не видишь, что есть и другой путь.
- Другой путь… О чем это ты?
- О том, что кроме передвижения по земле на трех лапах, - лицо Морехода приближается к моему и синий огонь светит мне в самый зрачок, - есть и другие способы. По морю, по небу… Не все живут в лесах. Так и скажи избавителю, когда он придет. Если, конечно, в него поверишь.
- Я поверю. Я приложу все силы, чтобы поверить.