На следующий день следы похитителя свернули в горы, и Конан, не задумываясь, оставил торную дорогу, горя желанием вернуть свое добро. Вверх по крутому склону уходила-едва приметная козья тропа в развалах осыпей, и варвар справедливо полагал, что с конем в поводу вор будет двигаться медленнее, и киммерийцу, выросшему в горах будет нетрудно его нагнать. То, что до перевала через кряж Хована ему оставалось идти еще не меньше суток, Конана ничуть не смущало - вон он, пик горы Ароват, виден, как на ладони; разве здесь потеряешься. Через гряду оно даже ближе будет.
Весь день киммериец карабкался по скалам, с чувством удовлетворения замечая, что неумолимо настигает грабителя. Гирканский жеребец, привыкший к просторам степей, упрямо не желал лезть в горы. Да еще вор, по глупости, навьючил на него всю поклажу и сам норовил влезть гнедому на спину, в то время как гордый иноходец не признавал иной ноши, кроме всадника и седла. Но даже к исходу вечера, Конан все еще отставал на несколько лиг. Устраиваться на ночь снова пришлось голодным, но в бодром настроении - завтра Конан непременно намеревался нагнать похитителя и посчитаться с подлым воришкой.
Однако и следующий день не принес киммерийцу успеха. Тропа пошла по гребню гряды, где место было достаточно ровное для иноходца, и гнусный вор предпочел скорее калечить ноги благородного животного, чем волочить свои по острым камням. Конан был в бешенстве. Он яростно ломал ветки колючего карагача, не обращая внимания на в кровь исцарапанные руки, и швырял их в огонь. Его желудок настойчиво требовал пищи и гудел, как войсковой барабан. Единственное, в чем Конан не испытывал нужды, так-это в воде. Прозрачных горных ручьев с чистейшей водой ледников здесь хватало. Но мысль о баранине с чесноком неотвязно преследовала киммерийца, наполняя слюной его рот.
"Почему именно с чесноком?" - поймал вдруг себя на мысли Конан и, весь напрягшись, чутко потянул носом воздух.
Спустя миг, сомнений у варвара не осталось, нюх у него был отменный; легкий порыв ветерка донес до Конана резкий чесночный запах, смешанный с горьковатым дымком. Мгновенно Конан оказался на ногах, словно сработавший механизм арбалета, и крадучись пошел против ветра. Запах усиливался и возбуждал аппетит киммерийца, но варвар не спешил - в таких делах он не привык действовать сломя голову.
Через несколько сотен шагов Конан приблизился к гребню, за которым начинался пологий спуск с горы. Каменный вал нависал здесь над склоном наподобие козырька, под которым можно было укрыться от ветра и непогоды. Над гребнем, то бледнея, то ярко вспыхивая, плясали отблески костра. Одинокий красивый голос на странной смеси туранского и вендийского выводил веселую песню. Конан бесшумно подполз к краю карниза и осторожно выглянул вниз. В свете костра он увидел сидящего на корточках человека в заношенном до дыр полосатом халате, с голыми ногами, в грубых стоптанных сандалиях. Бродяга 'беспечно пел и жарил на огне мясо. Недалеко от оборванца лежали до боли знакомые варвару седло и сабля, а в стороне стоял гирканский жеребец с торбой на морде, кстати, тоже принадлежавшей Конану, и довольно хрустел овсом. Гнев помутил рассудок киммерийца, и варвар прыгнул прямо вниз. Мягко, словно кот, опустившись на ноги, Конан перемахнул через костер и, схватив бродягу за воротник, легко оторвал от земли. Расширившиеся от страха глаза тощего оборванца с ужасом смотрели на киммерийца.
- Не убивай меня, грозный воитель! - взмолился бродяга, болтая в воздухе ногами. - Мое имя Бахман… Я бродячий певец. Меня все в горах знают! Клянусь, я в жизни не причинил никому зла!
- Ну, надо же! - насмешливо удивился Конан. - И откуда у тебя этот коиь?
- О, ради всего святого, пощади… - только и смог выдавить нищий, страдальчески закатывая глаза.
- Я вижу, ты меня узнал, - удовлетворенно сказал киммериец и разжал пальцы, сжимавшие воротник халата. - Ты грязный, жалкий вор.
Бродяга бесформенным мешком рухнул на землю, но тут же вскочил на колени и, молитвенно сложив руки, запричитал:
- Прости мой грех, о благородный воин! Клянусь своим голосом, Нергал попутал! Посмотри на меня, разве я похож на разбойника?!
Конан, не обращая внимания на причитания оборванца, снял с огня подрумянившийся кусок мяса и с наслаждением впился в него зубами.
- Э-эй!.. Что ты делаешь?! - опешил Бахман. - Это же мой ужин!
- Я не ослышался? - Конан вопросительно изогнул дугой бровь.
- Прости, - поспешно отступил оборванец, прижав руки к груди. - Ешь на здоровье. Я не голоден.
Варвар не заставил себя уговаривать: он крепкими зубами отрывал куски мяса, неторопливо пережевывал, и нарочно громко глотал. Все это время Бахман, сгорбившись, сидел напротив и с тоской провожал голодными глазами каждый кусок баранины, нервно сглатывая слюну. Наконец, он не выдержал и жалобно заскулил:
- Может, оставишь немного и мне?
Конан, даже не взглянув на бродягу, подвинул в его сторону глиняную плошку с вычищенными дольками чеснока. Бахман брезгливо поморщился.
- Благодарю тебя, незнакомец, - обиженно молвил он. - Ты проявляешь истинное милосердие к несчастному певцу.
Конан хмыкнул и не удостоил его ответа, целиком поглощенные едой. На некоторое время замолчал и Бахман. Но аромат баранины назойливо раздражал вора.
- А ведь я мог тебя убить… - как бы размышляя вслух, сказал он, подчеркнуто отвернувшись в сторону. - Но я не сделал этого.
- Думаю, ты сам себе врешь, - возразил ему Конан с набитым ртом. - Для того чтобы убить человека, одного голоса недостаточно.
- Да, наверное, ты прав, - тяжело вздохнул Бахман, потупив взор. - И поделом мне… Еще отец в детстве наказывал - не брать никогда чужого. Но что ты собираешься со мной делать?
- Ты знаешь эти горы?
- Я здесь родился и вырос, - гордо выпятив впалую грудь, ответил воришка.
- Тогда покажешь мне дорогу в долину Ильбарса, и, возможно, я тебя отпущу. А до этого свяжу, чтоб ты не вздумал удрать.
- К чему такие предосторожности? - шипя от боли, недовольно ворчал Бахман, пока киммериец ремнями скручивал ему ноги. - Никуда я не убегу.
- Когда я покидал родительский дом, мой отец тоже мне кое-что сказал на прощание: верь людям, сынок, но никогда не доверяй колдунам и еще певцам, - назидательно ответил Конан, проверяя крепость узлов. - Спи. Завтра ты нужен мне бодрым и свежим.
Сам он устроился возле костра, завернулся в плащ, положив под голову седло, и мгновенно уснул, ощущая приятную тяжесть в желудке.
Утреннее солнце разбудило Конана своим ласковым прикосновением. Первое, что он сразу заметил - исчезновение певца, но, внимательно осмотрев следы, киммериец решил, что беспокоиться не о чем. Ироническая улыбка скользнула по его лицу, и Конан стал неспешно собираться. Бахмана он нашел по четко видному следу шагах в ста от лагеря. Не сумев освободиться от пут, бродяга предпринял отчаянную попытку улизнуть, и эти сто шагов прополз на брюхе, извиваясь, словно змея. Когда Конан с гирканцем в поводу приблизились к нему, он даже их не заметил. Раскрасневшийся от натуги, воришка с остервенением пытался перетереть ремни на руках об острый край камня.
- Может тебе помочь? - шутливо спросил его киммериец.
Певец вздрогнул от неожиданности, вскинул к небу исполненный муки взгляд и весь как-то сник. Впрочем, всего лишь на миг, после чего вновь обрел свой насмешливо-лукавый вид.
- Рад тебя видеть, господин! - не моргнув глазом, приветствовал он киммерийца. - Я тут как раз песню о тебе сочинял. Знаешь, иногда поэтам нужно уединение… И вдруг поймал себя на мысли, что даже не знаю твоего благородного имени.
- Зови меня Конан из Киммерии, - вполне миролюбиво ответил варвар.
- Я так почему-то и думал, - загадочно промолвил вслух Бахман и неразборчиво забубнил себе под нос: - Киммериец… проходимец… нечестивец - нет, не то… Ага, вот оно!
Он неуклюже поднялся на ноги, гордо вскинул голову и торжественно произнес:
Певца отважный киммериец
Великодушно пощадил
Среди богов он был любимец,
Могучий воин, полный сил!
- Ну, как ты находишь? По-моему, неплохо?
Конан поморщился.
- Кто именно? - спросил он.
- Прости, о чем ты? - не понял его поэт.
- Кого ты называешь любимцем Богов - себя или меня?
- Ты ничего не смыслишь в высокой поэзии! - пылая благородным гневом, вскинулся оскорбленный поэт, но тут же забыл о своей обиде и с призрением добавил. - Однако чего иного можно было ожидать от варвара.
- Ладно, - примирительно хмыкнул Конан. - Ты доказал, что ты поэт. Теперь посмотрим, так же ли хорошо известны тебе горные тропы, как ты горазд сочинять стихи.
Конан быстро распутал ремни на ногах и руках певца и слегка подтолкнул его вперед.
- Веди! - приказал он. - И от того, насколько быстро мы доберемся в долину Ильбарса, будет зависеть - получишь ты свободу или нет.
- Не сомневайся. Положись на меня. Мы будем там к исходу завтрашнего дня, - и Бахман дружески подмигнул киммерийцу. - Хочешь, я могу понести твой меч?
- Как-нибудь сам справлюсь, - буркнул Конан, удивляясь, почему до сих пор не проучил этого наглого поэтишку и терпит все его насмешки.
Они пошли вниз по склону: Бахман вприпрыжку бежал впереди, Конан с иноходцем следом. Поэт без умолку болтал, отчего у варвара вскоре разболелась голова, и он поклялся придушить певца, если услышит от него хоть слово. Бахман обиженно надулся и пол-лиги честно молчал, но потом не выдержал и снова принялся нести всякий вздор, - такая уж у него была натура. Впрочем, бежал он уверенно, и дорогу, похоже, знал. Ругаясь про себя на словоохотливого поэта, Конан решил пока не прибегать к суровым мерам и старался не слушать его неугомонной болтовни. Когда дорога позволяла, он садился верхом на иноходца, к огромному неудовольствию певца. Но сколько бы тот ни причитал, жалуясь на свои избитые ноги, Конан оставался глух и равнодушен к его слезным мольбам.
Бахман шипел и ругался, но даже при всем своем поэтическом даровании не находил нужных слов, чтоб достучаться до милосердия варвара. Так они шли целый день. А на ночь Конан снова связал певца, разразившегося целым потоком брани, который даже киммерийца привел в восхищение. Этим воришка заслужил себе ужин и немного успокоился, смирившись со своим положением.
Утром они продолжили путь. Снежная вершина Ароват маячила впереди, и Конан не сомневался, что идут они верной дорогой. С лесистого отрога открывался вид на перевал, и Бахман уверял киммерийца, что, миновав его, они ступят в долину Ильбарса.
Певец действительно знал горы и из тысячи козьих троп всегда выбирал самую торную, где даже конь не чувствовал страха. Конан радовался в душе, что судьба послала ему столь ценного проводника. Подумаешь, беда, что он поэт - у всех есть свои недостатки… Бахман торопил, чтобы подняться на перевал еще засветло и иметь время спуститься в долину, - лучше провести ночь в лесу, а не студить кости на холодных камнях. Конан с ним согласился и подхлестнул коня. Он даже позволил поэту бежать с собой рядом, держась за стремя.
Но когда они достигли вершины и Конан окинул взглядом раскинувшуюся перед ним зеленую долину, лицо киммерийца окаменело, и он сурово посмотрел на поэта. Долина была восхитительна, разбитая на аккуратные квадраты возделанных полей и садов, с системой оросительных каналов, с террасами виноградников, взбегающих вверх по склонам, выше которых шли радующие глаз своей зеленью пастбища. Три крупных деревни насчитал киммериец и еще какие-то развалины в центре долины.
Ни о чем похожем Ракшаш его не предупреждал, да и реки Конан не видел, и быть ее здесь не могло. Вся долина, словно гигантский двор, была окружена неприступной стеною скал. Лишенная естественного стока, она давно превратилась бы в озеро.
- Куда ты меня привел, негодяй? - грозно спросил Конан, наезжая конем на поэта. - Где река?
- Клянусь своим талантом, река была! - слабо защищался Бахман.
- Ты обманул меня, сын овцы!
- Да разве бы я посмел!.. Ну, может, ошибся немного… Прекрасная долина, ничем не хуже той, что ты ищешь…
- Я раздавлю тебя, точно вошь! - стремительно выбросив вперед руку, Конан сграбастал поэта за горло.
- Как только эта мысль пришла тебе в голову?! - прохрипел тот. - Тебе эта ситуация ничего не напоминает?
Киммериец слегка усилил нажим.
- Отпусти меня, я все объясню! - задыхаясь завопил Бахман.
- Что ж, попытайся еще раз, - неохотно уступил варвар.
Вновь обретя под ногами твердую почву, поэт почувствовал себя увереннее.
- Разве я виноват, что эта долина лежит у нас на пути. Твоя - следующая. А в этой деревне я когда-то родился. Жаль было упускать такой случай… Давай здесь отдохнем, отъедимся. А до Ильбарса я тебя провожу, есть отсюда дорога. Отсохни мой язык, если я вру!
- Я сам его вырву, если все это очередная ложь. Хорошо, заночуем здесь. Но ты пойдешь с петлей на шее, как нашкодивший пес, пока еще чего-нибудь не выкинул.
Не бросая слов на ветер, Конан выполнил свое обещание и въехал в деревню, ведя Бахма-на на ремне, несмотря на протесты и крики последнего. Обычная горская деревушка - одноэтажные домики из грубого плитняка, плоские крыши, крытые валявшимся повсюду сланцем. Здесь высоко ценили каждый клочок плодородной земли, приспосабливая их под огороды. По улочкам бродили козы в сопровождении огромных мохнатых псов, недобро косившихся на чужака, но, видимо, настолько гордые своею работой, что не опускались до пустого лая. Поглазеть на киммерийца, казалось, высыпала вся деревушка.
Пока он с гордым видом ехал по улице на великолепном породистом жеребце в своих белоснежных одеждах, и вид имел весьма впечатляющий, толпа все пребывала и пребывала, люди о чем-то шептались и молча следовали за ним. Конан был тронут таким вниманием, но постоянно быть в центре всеобщего обозрения, в планы его не входило.
- Люди добрые, хватайте разбойника! - вдруг завопил Бахман, сочтя, что слушателей собралось достаточно. - Он поклялся убить меня!
Конан приготовился к худшему, но никто не обратил внимания на крики певца. Это обстоятельство удивило киммерийца, и он стал внимательнее прислушиваться к разговорам селян.
- Сияваш, Сияваш, - без конца повторяли они, показывая на Конана пальцами.
- Глядите - это же Сияваш - посланник Небес!
- Значит, Боги услышали наши молитвы!
- Конец нашим бедам!
- Он спасет нас!
- Помогите мне, почтеннейшие селяне! - надрывался между тем поэт. - Это же я, Бахман!
Вид у певца и в самом деле был, как у побитого пса; такого странного приема он явно не ждал, рассчитывая на поддержку и помощь односельчан. И сейчас, с мольбой и укором вглядываясь в знакомые с детства лица и не находя в них и тени сочувствия, он встречал лишь полные счастья и радости взгляды. Происходящее озадачило его не меньше, чем киммерийца.
- Прекрати визжать! - Конан дернул ремень, и петля на шее поэта затянулась туже. - Веди меня на постоялый двор!
- Здесь не было и нет постоялых дворов, - хитро прищурившись, отозвался Бахман. - Но, думаю, любой из этих людей сочтет за честь принять нас в своем доме, если я что-нибудь понимаю в происходящем.
Видно, дошлый бродяга и в самом деле уловил что-то в словах поселян, лишенных смысла с точки зрения варвара, и мгновенно сменил свою тактику.
- Люди! Люди! - надрывал он глотку. - Встречайте своего избавителя! Бесстрашный сын Богов Сияваш снова с нами! Это я, Бахман, подвергая свою жизнь смертельной опасности, привел его к вам!
Певец, как обезьянка на цепи бродячих циркачей, скакал вокруг Конана, размахивая руками, словно базарный торговец, расхваливающий свой товар. Варвар с жалостью посмотрел на него.
"Наверно, боги и солнце отняли у него разум. А ведь неплохой был парень…"
Вслух он попробовал успокоить Бахмана, придав голосу самый дружеский тон:
- Что за бред ты несешь? Кому принадлежит это дурацкое имя - Сияваш?
- Молчи, молчи, глупый варвар, - скороговоркой зашептал поэт, одновременно глупо улыбаясь толпе и заговорщически подмигивая Конану. - Иначе ты все испортишь. Следи за мной и делай, как я скажу!
Киммериец скорчил недовольную гримасу. Поэт что-то задумал, и ничего хорошего варвар от этого не ждал - два дня общения с Бахманом уже многому его научили. Но высказать свое мнение по этому вопросу он не успел. От толпы отделились несколько глубоких старцев и приблизились к киммерийцу с низким поклоном.
- Прости, благородный воитель, за эту дерзкую речь, - прошамкал беззубым ртом самый старший из них, с седой козлиной бородой до пояса и длинным, в человеческий рост, посохом в руках. - Развей наши сомнения - ты Сияваш, или нет?
Конан открыл было рот, чтобы сказать ему правду, но случайно взглянув на поэта, заметил как тот отчаянно подмигивает ему обоими глазами и неожиданно для себя произнес:
- Да, это мое имя.
- Хвала богам! - облегченно воскликнул старик, и дружный радостный ропот пробежал по притихшей в ожидании ответа толпе. - Благословен же будь этот, поистине, счастливый для нас день!
- Почтеннейший Дастан, - обратил на себя внимание поэт. - Я привел героя в долину. Мы устали с дороги и голодны…
- Глядя на связывающий вас ремень, я бы сказал иначе, - старик ехидно хихикнул. - Не знаю, чем насолил ты Божественному, но раз уж он посадил тебя на цепь, значит, на то у него были причины.
- Да нет же! - горячо возразил Бахман. - Клянусь своей сладкозвучной флейтой, я сам надел петлю на шею и почитал за высокую честь, быть псом Посланника Небес.