Конан чувствовал себя весьма неуютно во время этого разговора, а нелепая ложь поэта раздражала и злила варвара. Он уже сожалел, что бездумно позволил втянуть себя в эту игру, за которой наверняка скрывалась какая-то тайна, а загадок киммериец не любил. Но старик по-хозяйски уже отдавал распоряжения селянам, и люди с просветленными лицами бегом бросались их выполнять. Наконец, он с почтением обратился к начинавшему терять терпение варвару:
- Прости нам эту заминку, храбрейший из героев. Мы не ждали так скоро твоего появления, хотя молились дни и ночи. Но поверь, ничто не в силах омрачить нашу радость. Скажи, где хочешь ты остановиться? Двери любого дома распахнуты перед тобой.
- Благодарю, - с трудом выдавил киммериец. - Твой дом, почтеннейший Дастан, меня вполне устроит. Нам, действительно, нужен отдых.
- О, это огромная честь для меня! - довольный, старик поклонился под завистливыми взглядами односельчан. - Идем, я провожу тебя.
Когда они ступили на двор, в доме старика уже все было готово к их встрече. Хозяйка жилища, почтенная Хумай вышла на порог с полной чашей козьего молока, по обычаю горцев, предназначавшейся самым почетным и уважаемым гостям. Во дворе уже жарилась над костром целая баранья туша; женщины у печи пекли большие круглые лепешки, украдкой бросая на киммерийца восхищенные взгляды. Конан улыбался в ответ, и девушки стыдливо отворачивались, заливаясь румянцем до кончиков ушей.
Варвар принял чашу из рук хозяйки и осушил ее наполовину - вторая предназначалась богам, чтобы обитатели дома всегда жили в достатке и благополучии. Он передал коня в руки шустрого внука Дастана, но сперва отвязал несчастного поэта.
- С тобой я позже разберусь, - зловеще пообещал он побледневшему, как смерть, певцу.
- Да что ты, Конан!.. Ой, прости, ты же теперь Сияваш! - вскинулся обиженный Бахман. - Пользуйся случаем - ешь, пей сколько влезет! Чего тебе еще надо?!
- Здесь что-то происходит, и это что-то мне сильно не по душе.
- Как только выдастся момент, я все тебе расскажу, - успокоил его певец. - Наберись терпения и без забот вкушай радости жизни. Да обо мне не забудь, ведь это я все так чудно устроил.
Внутри дом убрали по-праздничному: на земляной пол, присыпанный свежей соломой, постелили ковры, стены украсили ветвями цветущего жасмина, скотину выгнали на задний двор и тщательно обкурили углы благовониями. Конана и чрезвычайно довольного поэта усадили на почетные места из сложенных стопкой бараньих шкур за огромным низким столом, занимавшим всю комнату.
Женщины - невестки и дочери Дастана - появлялись одна за другой: кто с водой для умывания в медных сосудах, кто раздевал и разувал гостей и умащивал их благовониями, кто просто накрывал на стол.
- Как зовут тебя, милая? - учтиво обратился киммериец к черноокой красотке, натиравшей его тело розовым маслом.
Он заметил ее еще в первый раз, когда девушка приносили им воду, и сразу выделил среди других. Стройная, женственная, с совершенной фигурой, с изящным станом, превосходящим красотой изогнутые зингарские клинки. Без тени жеманства, она не бросала на варвара кокетливых взглядов, как большинство ее подруг, а была так естественна, что киммериец невольно залюбовался ею. Лишь взгляд ее глубоких черных глаз показался ему печальным, а улыбка, тронувшая губы девушки при звуке его голоса, немного грустной.
- Азада, господин мой, племянница почтенного Дастана, - тихо ответила она, скромно потупив взор.
- А меня - Ко… - варвар лишь вздрогнул от неожиданности, получив локтем в бок от Бахмана.
- Тебе незачем называть себя, господин, - улыбнулась Азада. - Всем жителям долины еще с колыбели известно славное имя небесного воителя Сияваша.
- Да, ты, наверно, права, - промычал в ответ варвар, одарив поэта испепеляющим взглядом.
Нежные и ловкие руки девушки, словно бабочки, порхали над киммерийцем, ласково касаясь его плеч и спины, и Конан зажмурился от удовольствия, млея, будто пригревшийся на солнышке кот. Он даже задремал от блаженства, но был безжалостно разбужен громким голосом Да-стана, разрушившим его сладкие грезы.
- Тебя, великий Сияваш, пришли приветствовать старейшины соседних сел. Дозволено ли будет им войти?
- Конечно, пусть войдут, и пусть разделят с нами этот стол, - радушно ответил Конан. - Да, и непременно позови всех уважаемых людей из этого села. Ведь именно к вам я пришел.
Старик расплылся от удовольствия, поклонился и, пятясь, вышел за дверь.
- А ты начинаешь вживаться в роль, - лукаво подмигнул ему поэт. - Смотри, какой стол - это же настоящий пир! Погоди, то ли еще впереди будет.
Что-то в последнем замечании или в самом голосе певца страшно не понравилось киммерийцу.
"Ох, не следовало мне доверять этому болтуну! В какую гнусную игру он умудрился меня втянуть?" - думал Конан, из-под нахмуренных бровей рассматривая беспечного поэта.
Но в это время в дверь вошли гости, и все внимание варвара обратилось к ним. Дастан по очереди представлял киммерийцу почтенных и уважаемых людей долины и рассаживал за столом. Народу посмотреть на Конана-Сияваша пришло столько, что к концу церемонии варвар уже откровенно скучал. Но вот все чинно расселись за праздничным столом, за которым еще оставалось достаточно места, и пир начался. Только тут Конан вспомнил, что он голоден, и не стал отказывать себе ни в чем. Длинные здравицы и полные хвалебных слов речи гостей нисколько не прояснили для него ситуацию, наоборот, все окончательно спуталось у него в голове. Одно только варвар для себя уяснил - этот Сияваш, за которого его принимали, считался полубогом у жителей долины, он был героем их легенд, но появлялся лишь в тех случаях, когда людям грозила опасность. Люди, сидящие в этой комнате и поднимавшие чаши с вином в его честь, ждали от Конана подвига. Какого - оставалось загадкой?
"Героем хорошо быть за столом, богам - жить в небесных дворцах, а ходить по земле, ища на свою голову подвиги - это дело иное", - рассуждал киммериец.
Он себя героем не считал, он был воином. С уходом юношеских лет исчезло и стремление к славе, ему и так ее было не занимать. Но он не был трусом и не бежал от опасностей, хотя и не искал их никогда. Вопрос напрашивался сам собой - что, собственно, он тут делает? Однако исправлять положение было уже слишком поздно. На него с восхищением и надеждой взирали десятки человеческих глаз.
"Ну, поэт, ты кашу явно пересолил."
Конан гневно стрельнул взглядом в сторону певца, но тут же его гнев растаял. Чем-то этот бродяга был симпатичен варвару: поэт уже успел до красноты в глазах налиться вином, хотя, казалось, ни на миг не закрывал свой болтливый рот, и пребывал на небесах блаженства. Конан лишь усмехнулся и решил подпортить бродяге праздник - довольно обжираться и пить вино.
- Бахман, друг мой, почему бы тебе не спеть для нас? - громко, чтобы все слышали, произнес Конан и вернул подмигивание поэту.
Просьбу героя тут же дружно поддержали развеселившиеся гости - отказать было невозможно. Бахман поперхнулся, закашлялся, лицо его налилось пунцовой краской, затем пошло белыми пятнами.
- Достоин ли ничтожный из поэтов услаждать слух богов? - попробовал он отвертеться.
- Не скромничай. Стихи твои прекрасны, как эти горы, а голос сладкозвучен, словно мед, - улыбнулся ему киммериец.
- Благодарю, - поклонился поэт, еще немного и он готов был наброситься на ухмыляющегося варвара. - Но я не могу петь без музыки.
- О, не беспокойся об этом, - поднялся из-за стола Дастан. - Моя племянница Азада чудесно играет на флейте и охотно поможет тебе.
"Какая удача", - подумал Конан. Он был не прочь еще раз полюбоваться красотой девушки.
Бедолаге Бахману не оставалось ничего, как только сдаться. Вошла Азада - сама скромность и чистота, и все глаза в восхищении обратились к ней.
А когда она заиграла, то все разговоры за столом стихли сами собой, и дом наполнился чарующими звуками волшебной музыки. К чести поэта, он тоже не ударил в грязь лицом; стихи, правда, немного хромали, но этот недостаток он восполнил за счет звонкого голоса и природного слуха.
После первой перемены блюд к пирующим присоединились женщины, что было в обычае горцев. Конану этот обычай понравился, и он тут же усадил Азаду рядом с собой. Старик Дастан от радости чуть не прыгал и в ладоши не хлопал, польщенный "божественным" вниманием к своей племяннице. Да и сама красавица была тронута заботой варвара и не скрывала к нему симпатии.
Веселье разгорелось с новой силой и продолжалось далеко за полночь. Сегодня веселились все жители долины; в каждом селе, в каждом доме был праздник - вернулся Сияваш, а значит, все печали позади.
Отяжелевшие от обильной еды и выпитого вина гости уже разошлись. Особо подгулявших уводили под руки. Азада проводила Конана в спальню и застелила его ложе мягкими шкурами. Они уже о многом успели поговорить, но не настолько, чтобы отпустить друг друга.
- Прошу тебя, останься, - сказал киммериец, с нежностью взяв ее за руку.
И она осталась, слова были и не нужны…
Но насладиться счастьем им не дали. Дверь тихонько скрипнула, и кто-то заглянул в комнату. Послышался до боли знакомый голос:
- Вот здесь, кажется никого нет. Входи же, душа моя, - медоточиво звал поэт.
- Пошел прочь, пес! Здесь сплю я! - рявкнул Конан.
- А богоравный Сияваш, - не растерялся Бахман. - Спи, спи. Мы тут тихонечко в уголке побеседуем о поэзии.
Певец за руку втащил за собой в спальню девушку.
Одним прыжком киммериец оказался рядом с ними и схватил поэта за шиворот.
- Ты, кажется, не слышал моих слов! - Без видимых усилий он выставил бродягу за порог и вслед за ним мягко выпроводил девицу.
- Что ты себе позволяешь, самозванец! - громким шепотом возмущался Бахман.
- Еще вернемся к этому разговору, - ледяным тоном пообещал варвар отшатнувшемуся поэту и хлопнул дверью у него перед носом
Азада беззвучно смеялась, сидя на ложе и обхватив руками колени.
- Ты такой странный бог, - прошептали ее губы.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Ты такой… земной… - не задумываясь ответила девушка. - Ты непременно одолеешь Гива.
- Гива? - переспросил киммериец. - Кто та кой Гив?
На некоторое время в комнате повисла напряженная тишина, лишь глаза девушки горели во тьме, испытующе изучая лицо киммерийца. Но он не отвел взгляда, и это убедило ее в его искренности.
- Я слышала, рассказывали старики - когда ты приходил в прошлый раз, то тоже не знал своего предназначения. Это было сто лет назад. Ты можешь расспросить любого, но если хочешь, то я могу рассказать эту страшную повесть.
- Услышать рассказ из твоих сладких уст будет наградой для меня.
Девушка благодарно улыбнулась.
- Когда-то, - начала она, - Стоял в долине дивный город Хаджир. Ты, наверное, видел его развалины, когда спускался с перевала. Здесь жили и вендийцы, и туранцы, и боги улыбались им с небес, оберегая заповедную долину. Пока на трон в Хаджире не взошел кровавый Гиштабс, возомнивший себя земным богом. Тех, кто ему не покорялся, тиран безжалостно казнил, и вскоре казни превратились в чудовищный ритуал человеческих жертвоприношений звероподобному владыке. И тогда боги отвернулись от нас, навеки прокляв долину, и в наказание из земных недр выползло ужасное чудовище Тахамтур, поселившееся в подвалах царского дворца и пожиравшее людей. Но Тахамтур никогда не покидал своего убежища, безжалостный Гив выходил на поверхность и ловил людей для своего господина. Жители в страхе покинули город и расселились по всей долине, но беды их на том не закончились. Раз в месяц Гив выползал наружу и ловил всех, кто попадался ему на глаза. Вскоре выяснилось, что многих смертей можно было избежать, если на пути Гива оставлять лишь одного человека и не сердить чудовище долгими поисками. С тех пор так и повелось, - по очереди из каждой деревни выбирали по жребию жертву и раз в месяц приводили ее в одно и тоже место.
Но, воистину, велика милость Неба. Ужасный ритуал был омерзителен светлым богам, и тогда, он послал нам тебя, Сияваш. В жестокой битве ты убил кровожадного Гива - мир и покой снизошел на долину. Но, видно, огромна темная сила Тахамтура, и через сто лет Гив возродился. И снова, чтобы задобрить чудовище, был восстановлен жуткий ритуал, до тех пор пока вновь не явился ты. Так и повелось издревле: Гив возрождается раз в сто лет, ты приходишь и убиваешь его. Но в ожидании тебя, народ долины платит кровавую дань Тахамтуру…
Для меня ты не шел слишком долго. В этом месяце жребий пал на моего сына, но еще раньше Гив взял моего супруга. Не знаю чем, я так разгневала богов…
Азада беззвучно заплакала и прижалась к груди киммерийца. Конан, потрясенный услышанным, обнял девушку и нежно гладил ее шелковистые волосы и вздрагивающие плечи.
- Не плачь, прошу тебя, - мягко уговаривал он. - Клянусь, твой сын останется с тобой. Верь слову Сияваша.
Девушка подняла на него заплаканное лицо, и в глазах ее мелькнул крохотный огонек надежды. Конан высушил прикосновением губ слезы на ее щеках, и уста их слились в горячем поцелуе…
Проснулся Конан один. Пока он одевался, в дверь осторожно кто-то постучал.
- Великий Сияваш, народ долины собрался на площади, чтобы вручить тебе твое оружие, - послышался голос Дастана.
Конан открыл дверь. Старик поклонился ниже обычного. Вид его был такой счастливый, будто киммериец осыпал его золотом с ног до головы.
- Как провел ночь, богоравный герой? - лукаво улыбнулся старик.
- Эта была лучшая ночь, с тех пор как я спустился с небес на землю, - правдиво ответил варвар, возвращая улыбку. - Пойдем, не будем заставлять людей ждать.
Небольшую площадь в центре деревни заполнили толпы народа, а те, кто не смог пробиться вперед, теснились в примыкающих к ней улочках. Но все хотели видеть своими глазами, как Сияваш получит из рук старейшин карающий меч возмездия. Перед Конаном толпа почтительно расступалась и кланялась до земли. В центре площади на наскоро воздвигнутом возвышении его ждала группа седых стариков, к которым присоединился и Дастан. Киммериец неторопливо поднялся на помост и встал перед ними с гордо поднятой головой. Конан ожидал, что церемония будет долгой, с торжественными речами и гимнами в честь богов, но к удивлению варвара все произошло очень быстро. Вперед выступил один из старейшин, вскинул вверх руки и громким голосом произнес:
- Хвала Богам и первому среди них Эрлику, дарующему нам свет и тепло! Прими же, богоравный Сияваш, свой карающий зло меч и завтра сделай то, чему суждено свершиться!
Говоривший уступил место шагнувшим на сцену двум ветхим старцам, едва удерживающим в дрожащих руках грозный, сверкающий… Меч оказался огромным боевым топором с режущим верхней кромкой.
Конан, прекрасно разбирающийся в оружии, ничего подобного никогда не видел. Ни в одной из известных ему стран оружейники не делали такого оружия. Он взял топор из рук старейшин, которые от чрезмерных усилий уже чуть не валились с ног, попробовал и от восхищения зацокал языком, на манер кочевников. Тот, кто сработал этот топор, был величайшим мастером своего дела. Длинное боевое топорище из незнакомого отполированного дерева так и ласкало ладони варвара. Конан высоко поднял оружие над головой и, словно играя, взмахнул им несколько раз.
- Слава Сиявашу! Слава герою! - взорвалась площадь неистовым криком толпы, подхватив шей на руки киммерийца.
Так, на руках, под рев собрания, ликующий народ вернул его в дом Дастана. После обильного завтрака Конан нашел Бахмана и прижал поэта к стене.
- Ну, что опять я сделал не так? - по привычке заскулил тот.
- Ты еще спрашиваешь меня об этом? - приступил к нему варвар. - Гнусный, грязный обманщик, ты заставил соврать и меня!
- Ладно, ладно. Я виноват, - залепетал не на шутку перепугавшийся бродяга. - Но мне показалось, что ты именно тот человек, кто способен спасти долину. Неужели ты веришь в эту сказку о Сияваше?! Да никогда его и не было!
- Может, и Гива никакого нет? - Конан с трудом сдерживал себя.
- Я вижу, ты уже многое знаешь. Гив, к сожалению, есть, и Тахамтур, наверное тоже, - с горечью ответил поэт. - Все, что касается зла, в легенде верно, как и то, что над нами сейчас светит солнце. А Сияваш… Иногда забредали в долину великие воины… Подумай сам, почему никто из героев не знал, зачем он здесь и как его тут зовут.
Конан отпустил поэта, доводы последнего показались ему убедительными.
- Как ты об этом догадался? - спросил варвар.
- Я же поэт. Ходил из деревни в деревню, расспрашивал стариков. Вот из всего и получилась такая картина, - не без гордости ответил Бахман.
- Хорошо, - задумчиво произнес Конан. - Главное - Гив смертен. Убить его, и конец обману.
- Не просто убить, надо у него еще ключ забрать и запереть вход в подземелье Тахамтура.
- Какой еще ключ? - нахмурился варвар.
- Откуда мне знать? Но, говорят, что Гив проглатывает его и носит в своем брюхе.
- А как он выглядит, этот ваш Гив?
- Рассказывают, он похож на громадного отвратительного паука, и повадки у него такие же. Никто не видел его из ныне живущих - боятся люди. Да потерпи до завтра, сам поглядишь.
- Порой твои шутки перестают меня забавлять, - Конан щелкнул поэта по лбу, отчего бедняга даже присел. - Я хочу видеть место жертвоприношений.
- Чего проще, - заохал поэт, потирая ушибленный лоб. - На южной окраине города стоят развалины древнего храма. Из деревни туда лишь одна дорога, не заблудишься.
Дорогу Конан нашел без труда. Старый, мощеный известняковыми плитами тракт шел вдоль восточного склона долины, змеясь среди садов и виноградников. Видно было, что эта дорога не в чести у селян: плиты растрескались и выкрошились местами, острые грани дыбились в разные стороны, и дорога напоминала застывший в камне бурный поток реки, низвергнутый с гор. Трава пробивалась на стыках, довершая печальную картину разрушения. Сады одичали, а буйные виноградные лозы из последних сил цеплялись за скалистые склоны, откуда потоками теплых вод уже давно вымылась вся земля, с таким упорством и трудом принесенная туда крестьянами.
Конан прыгал с камня на камень, с грустью смотрел по сторонам и задумчиво покусывал губу. Дорога нырнула в ложбину, и киммериец увидел развалины Хаджира. Невысокая крепостная стена превратилась в каменный вал, за которым еще угадывались правильные линии улиц, с фундаментами домов вдоль узких тротуаров. Улицы вели к заваленным каменной крошкой и мусором площадям, напоминающим высохшие озера, - а ведь когда-то здесь шумели базары и громкие голоса зазывал собирали у богатых прилавков сотни покупателей и зевак. Резвящийся ветер озорно гонял по улицам клубящиеся вихри кирпичной пыли и пожухлой листвы, которые, словно призраки, носились по улицам мертвого города.
Немногим лучше городских окраин сохранилась центральная часть Хаджира с дворцом правителя и особняками знати. Это место напоминало киммерийцу могильник, куда степняки сбрасывают павший от моров и старости скот. Величественные некогда колоннады и остовы зданий, выбеленные ветрами и солнцем, торчали в небо, будто кости гигантских животных, нашедших здесь свою гибель. И веяло от них чем-то тленным, заставляющим сильнее биться сердце в груди суеверного варвара, потревожившего тысячелетний сон мертвого города.