- Пойдем со мной! Надень плащ с капюшоном и не открывай лица. У девушки твоего возраста должна быть какая-то жизнь помимо работы.
- Ты искушаешь меня, господин. Я так мало знаю о внешнем мире. И все же…
Они долго еще так спорили, стараясь говорить как можно тише, и наконец Рудабе уступила.
- Погоди немного, - сказала она.
Когда Рудабе появилась вновь, она была закутана с ног до головы.
- Кром! - воскликнул Конан. - Ты похожа сейчас на стигийскую мумию. Что ж, пойдем, самая пора.
* * *
В обеденном зале гостиницы стоял гул. Конан испытующим взором окинул столы, чтобы убедиться, что ни ему, ни девушке ничто не угрожает, и провел Рудабе в затененный угол.
Стигийский ученый сидел за соседним столом, разложив свои таблички. За другим столом поблизости сидело несколько новоприбывших - гирканийцы в дорожных костюмах; штанины их были заправлены в сапоги, шапки с загнутыми краями, сшитые из овчины, прикрывали бритые черепа. Они шумно играли в кости, потягивая пиво из огромных кружек.
Из Турана, наверное, подумал Конан, во всяком случае, один из них, углубившийся в какие-то бумаги, точно был туранец. Туранцы, одна из ветвей гирканийского племени, считали себя наиболее цивилизованными и презирали родственных зуагиров, которые кочевали по бескрайним степям к востоку от моря Вилайет. Однако туранцы сохраняли многое от облика и повадок своих предков-варваров, общих и для них, и для кочевников-зуагиров.
Туранец, склонившийся над свитками, был невысокий, коренастый, с аккуратно подстриженной седой бородкой. Одет он был богаче, чем его спутники, короткие седые волосы покрывала черная бархатная, красиво расшитая жемчугом тюбетейка. Отодвинув в сторону тарелку с остатками пищи, туранец внимательно изучал разложенные на столе документы.
Конану показалось, что он где-то видел этого человека, однако не удавалось припомнить, где же именно и при каких обстоятельствах. Одно было ясно: в Йезуде он с ним не встречался, и потому можно было пока не думать о нем. Конан пощелкал пальцами, чтобы подозвать стоявшую за стойкой Мандану.
- Вина для меня и для госпожи, - вполголоса велел Конан. - Хорошего вина, а не вашей кислятины. Что ты можешь предложить?
Мандана, недружелюбно взглянув на закутанную в плащ фигуру, ответила:
- У нас есть красные нумалийское и иантийское и белое аккарийское.
- А что-нибудь получше у вас есть?
Мандана презрительно фыркнула:
- Да, мы держим бочонок вина из Кироса, но это для благородных господ. Тебе не по карману.
- Не твоя забота считать деньги у меня в кошельке, - отрезал Конан, высыпая на стол пригоршню серебряных монет. - Принеси лучшего вина.
Мандана ускользнула. Теперь у Конана вдоволь было денег: пока Парискас болел, накопилось много заказов, и заказчики щедро платили за то, чтобы работа была сделана вне очереди. Эти чаевые значительно превышали жалованье, которое платили Конану жрецы.
Вскоре два кубка с золотистым киросским уже стояли на столе. Конан, вместо того чтобы залпом выпить вино, как он делал обычно, вдохнул в себя изысканный аромат, подражая цивилизованному обычаю, и выпил не спеша, смакуя каждый глоток. Хотя Конан легко относился к деньгам, вино это стоило так дорого, что киммерийцу хотелось растянуть удовольствие.
- Какое чудесное вино! - прошептала Рудабе, которая пила чуть приподняв край капюшона. - В жизни ничего подобного не пробовала.
- Я знал, что тебе понравится, - откровенно заявил Конан. - Как у вас там в хра… то есть там, где ты работаешь, насчет интриг?
- Что-то затевается, - задумчиво, тихим шепотом ответила девушка. - Мой хозяин заговорил об очищении неспроста: он слов на ветер не бросает. Он вынашивает какой-то ужасный замысел и намекает, что вскоре осуществит его - возможно, через месяц.
Конан, наклонившись к ней, прошептал:
- Что он за человек, ваш Верховный Жрец?
Рудабе чуть заметно вздрогнула.
- Все его боятся, - призналась девушка. - Это жестокий надсмотрщик, верный своим правилам; он не знает жалости, если уверен в своей правоте, - а в правоте своей он уверен всегда.
Конан, сузив глаза, пристально взглянул на Рудабе.
- Интересно, что он затевает?
- Не знаю. И потом, визит этих… - девушка кивнула в сторону стола, за которым сидели посетители в овчинных шапках и седобородый мудрец в унизанной жемчугом тюбетейке.
- Что тебе о них известно? - спросил Конан.
- Они прибыли из Аграпура с миссией от короля Йилдиза. Не знаю, как зовут этих головорезов, а старик - это господин Парвез, туранский дипломат.
Конан хлопнул себя по лбу широкой, крепкой ладонью:
- Конечно же! И как это я… - Он вовремя осекся и не сказал, что видел однажды Парвеза при дворе короля Йилдиза, то есть там, где кузнец Ниал никогда не бывал. Желая скрыть замешательство, он сделал знак Мандане, чтобы та вновь наполнила кубки. Рудабе, заметив его смущение, тихо спросила:
- Ты знаешь этого Парвеза?
- Нет, но я слышал о нем, будучи в Шадизаре, - пробормотал Конан. - Что ему нужно от Феридуна? Короли обычно направляют послов к другим королям, а не к иноземным жрецам.
- Не знаю, наверное, здесь существует какая-то связь с женщиной в вуали.
- Женщина в вуали? А кто она такая? - живо поинтересовался Конан. Догадка уже зашевелилась у него в мозгу.
- Незадолго до того, как ты пришел в Йезуд, из долгого путешествия возвратился наш викарий и с ним женщина, покрытая разноцветной накидкой. Она тут же была заключена в храме, в отведенной для нее комнате, и теперь ее не видит никто, кроме жрецов и одной-единственной рабыни. Эта служанка, темнокожая девушка, привезена из какой-то дальней страны и ни слова не понимает по-заморийски.
Конана наконец осенило: женщина в вуали - да ведь это Джамиля, любимая жена короля Йилдиза! Он покрепче сжал губы, боясь проговориться, что ему известно о похищении Джамили. Пытаясь казаться равнодушным, он небрежно спросил:
- Эту женщину жрецы похитили ради выкупа?
Рудабе покачала головой:
- Нет. Зац и его служители несказанно богаты. Монеты в сундуке - это всего лишь символ храмового богатства. Подлинные сокровища Заца - сосуды из золота и серебра, набитые алмазами, рубинами и изумрудами, слитки драгоценных металлов, груды цельных самородков, - все это хранится под семью замками в сокровищнице. Помимо десятины, которую платят верующие, и приношений короля, храм получает доход от продажи нефти: она повсюду сочится из-под земли, и по приказанию жрецов ее вычерпывают из луж и сбывают по выгодной цене. Таковы богатства Заца, и потому даже королевский выкуп не заставит жрецов пойти на преступление. Скорее всего, эта женщина - какая-нибудь особа королевской крови, пожелавшая избегнуть жестокого обращения супруга.
- Или ставшая из-за этого отравительницей, которой необходимо убежище, - добавил Конан.
Глаза киммерийца блестели от алчности, планы лихорадочно роились в голове, но он не стал расспрашивать девушку ни о храмовых сокровищах, ни о запертой женщине, чтобы посетители за соседним столом ничего не заподозрили. Напустив на себя веселость, он беззаботно улыбнулся, осушил свой кубок и вновь подозвал Мандану. Мандана с угрюмым видом наполнила кубки и вновь дерзко взглянула на Рудабе. Танцовщица еще больше натянула на лицо капюшон и съежилась в углу.
- Не обращай внимания на эту девку, - посоветовал Рудабе Конан. - Ей завидно, что ты красиво одета, только и всего. Лучше расскажи мне, как ты проводишь день.
Конан уже заметил, что Рудабе - хорошая рассказчица, говорит она рассудительно, ясно и не без остроумия. Женщины, которые ему попадались, с тех пор как он покинул Киммерию, мололи всякую чепуху, болтовня всякий раз являлась либо предисловием к любовной схватке, либо прелюдией к отказу, если такое случалось. Но беседа с Рудабе доставляла Конану неведомое ранее удовольствие: он наслаждался острым умом девушки.
- Одна из моих задач, - тихо рассказывала Рудабе, - следить за уровнем масла, которым подпитывается неугасимый огонь.
- Как это делается? - спросил Конан.
- Скрученный из волокон фитиль, пропитанный жидким топливом, вставлен во впадину, выдолбленную в мраморной плите прямо под халцедоновой чашей. Из углубления около двери, из которой в святилище появляются жрецы, выведена трубка, в которую вставлен бронзовый вентиль. Я поворачиваю вентиль влево - масло течет, вправо - масло прекращает течь.
- Экая хитрость, - пробормотал Конан, - такого и в королевских дворцах не увидишь. А как наполняется емкость?
- Каждый день, - продолжала девушка, - я проверяю, каков уровень жидкого топлива. Если он довольно низок - например, на третий день, - я сообщаю об этом жрецу, которому поручено наполнять емкость. Он наполняет кувшин и вливает топливо в резервуар. В прошлом году жрецы, отговариваясь тем, что и без того очень заняты, поручили мне эту работу. Первый раз, как я попробовала это сделать, еще не имея навыка, я пролила немного нефти. Верховный Жрец пришел в ярость. Можно было подумать, что я украла глаз у Заца. Позднее он обвинил меня, что я плохо вытерла мраморный пол, из-за чего жрец Мирзес поскользнулся и опалил свой балахон.
- Как же это случилось?
- Мирзес был не слишком осторожен во время Представления Телесмов, то есть священного ключа, зеркала и прочих вещей, - он взмахнул рукавом против пламени. Край рукава вспыхнул, и было очень много суеты и крика, прежде чем удалось загасить огонь.
- Чем же все кончилось?
- Мирзес две недели ходил с перевязанной рукой. Когда он выздоровел, Верховный Жрец поручил ему наливать масло в емкость, заявив, что он-то уж будет осторожен. Я была несказанно рада, избавившись от этой работы, хотя и негодовала на Феридуна за его колкое замечание насчет женской глупости.
- Где вы берете это топливо?
- Не знаю точно, но мне говорили, что подземная труба выходит за пределы храма и ведет к ущелью, где нефть сочится из земли, образуя озеро.
Конан понимающе кивнул:
- Кстати, насчет глаз Заца. Наверное, они из драгоценных камней - во всяком случае, тогда, когда Зац принимает вид статуи. Ты не знаешь, что это за камни?
- Говорят, это восемь искусно подобранных, одинаковых огненных опалов. Стоят они, наверное, не меньше, чем все остальные сокровища Заца.
Окинув взглядом залу, Рудабе вдруг замерла и схватила Конана за руку:
- Ниал! Надо поскорей уходить!
- Почему? Что случилось, девочка?
- Видишь вон того, что сейчас вошел? - незаметным кивком девушка указала Конану, куда следует смотреть. - Только не поворачивайся. Это Дариус, один из жрецов! Если он заметит меня, я пропала!
Дариус был одним из младших жрецов, худощавый, аскетического вида молодой человек, примерно одних лет с Конаном; одет он был в янтарно-желтый балахон и изумрудно-зеленый тюрбан. Не обращая внимания на прочих посетителей, он напрямик двинулся к столу, где сидел стигиец. Они приветствовали друг друга поклонами и величавыми жестами, после чего жрец отодвинул табурет и сел напротив Псамитека. Они принялись шептаться, время от времени стигиец что-то помечал на вощеной деревянной табличке.
- Я слышала, что этот стигиец, - сказала Рудабе, - путешествует, изучая культы разных богов, сюда он прибыл, интересуясь поклонением Зацу. Похоже, Дариус рассказывает ему об этом. Идем?
Конан чуть заметно покачал головой:
- Мы не должны вскакивать и уходить в спешке, привлекая всеобщее внимание. Впрочем, он сейчас совершенно поглощен беседой со стигийцем.
- Дариус из тех, кого я меньше всего боюсь, - шепнула Рудабе. - Он идеалист, не от мира сего; ходят слухи, что он не в ладах с Верховным Жрецом и викарием. Смотри, вот идет арфист. Может быть, стоит остаться и послушать?
- Конечно! - ответил Конан. - Я закажу еще вина, пока он не начал.
Конан махнул рукой Мандане. Рудабе зевнула и улыбнулась за своей вуалью.
- Мне не следует так много пить, но это вино так освежает. Как оно называется?
- Это вино из Кироса, что на шемитском побережье. Я слышал, что сочетание климата и почвы делает его лучшим в мире, а если есть еще лучше, мне предстоит его отведать.
* * *
Арфист сел на табурет и настроил арфу. Проворные пальцы забегали по струнам, и он запел трагическую песнь, в его звенящем голосе слышалась безысходность. Когда он умолк, слушатели зааплодировали. Арфист поклонился и с перевернутой шапкой обошел комнату, собирая плату.
Затем последовала разухабистая баллада о прославленном разбойнике, который грабил богатых и раздавал награбленное беднякам. Но на сей раз нежные переливы струи и красивый голос певца были заглушены грубой перебранкой: меж четырьмя туранцами вспыхнула ссора. Несколько посетителей попытались призвать их к тишине, но безуспешно. Говорили на гирканийском, и потому Конан сумел понять причину ссоры.
Туранцы спорили о том, кто из них нынешним вечером воспользуется расположением Манданы. Конан был в замешательстве, когда впервые узнал, что Бартейк торгует телом своей дочери. Несмотря на то что киммериец позабыл многие нравственные предписания своего варварского отечества, все же он находил бесчестным поведение отца, заставляющего родную дочь заниматься непотребством. Но чего еще ожидать, говорил он себе, от развращенных заморийцев? Тем не менее сам он был не прочь, до того как встретил Рудабе, прибегнуть к услугам девки из таверны.
Спорящие наконец решили, что их разногласия покончит удачный бросок игральной кости. Какое-то время бряцание арфы сопровождалось стуком игральных костей. Внезапно самый удачливый игрок воплем возгласил о своей победе, прочие приветствовали его громкими выкриками и непристойными жестами.
Рудабе, отпив вина, сказала:
- Да ведь это… ведь это позор, невозможно слушать арфиста. Ниал, нельзя ли успокоить этих невеж?
Однако Конан не имел намерений впутываться в какую-нибудь заварушку. Киммериец опасался, что его самого либо его спутницу могут узнать или - что еще хуже - Бартейк откажется его впускать. С другой стороны, не в его характере было сидеть сложа руки, когда женщина взывает о помощи.
Прежде чем он успел взвесить, как ему следует поступить, пьяный туранец поднялся и, пошатываясь, подошел к столу Конана. Он хлопнул Конана по плечу и пробубнил на ломаном заморийском:
- Эй, парень! Уступи свою девушку на ночь.
Стараясь не взорваться, Конан сказал:
- Моя девушка, как ты сам назвал ее, не сдается внаем или напрокат. И потом, ты ведь уже договорился с дочерью хозяина?
Туранец, покачнувшись, сплюнул на пол:
- Нет, она досталась Тутушу. А я, козел похотливый, остался без бабы. Сколько ты возьмешь? Я не поскуплюсь.
Конан скрипнул зубами:
- Я тебе уже сказал, что эта девушка не продажная.
Туранец шлепнул Конана по плечу, что можно было счесть и дружеским похлопыванием, и враждебным тычком.
- Э-э, не задирай нос! Я Чагор, известный боец. Клянусь Эрликом, я беру то, что хочу…
Конан вскочил на ноги и резко выбросил кулак, метя Чагору в подбородок. Челюсть лязгнула, и туранец повалился на спину как подрубленный. Конан, с бесстрастным лицом, сел и отпил глоток вина.
Однако туранец быстро пришел в чувство. Он слабо зашевелился, пытаясь встать на ноги. Конан снова поднялся из-за стола, перевернул Чагора концом сапога, сграбастал его за края одежды и понес к выходу. Пинком открыв дверь, Конан вышел во двор и погрузил туранца в лохань, из которой поили лошадей. Окунув соперника несколько раз, он швырнул его в грязь и вернулся в гостиницу.
Едва переступив порог, Конан оказался лицом к лицу с товарищами Чагора, каждый из них держал наготове обнаженный клинок. С ловкостью пантеры вытащив собственный меч, Конан готов был уже броситься в атаку, зная, что только молниеносное наступление спасет его от участи быть окруженным и изрубленным в куски. Вдруг из-за спин туранцев повелительный голос провозгласил на гирканийском:
- Смирно! Вложить мечи в ножны! Назад к своему столу, болваны!
Седобородый туранец в тюбетейке, поднявшись с места, громовым голосом отдал какой-то приказ - резкий, будто удар кнута. К изумлению Конана, неотесанные туранцы моментально повиновались. Они побрели назад к своему столу, с недовольным ворчанием вкладывая сабли в ножны.
Конан тоже убрал оружие и возвратился к столу. Там он увидел, что Рудабе спит, прислонившись к стене, несмотря на шум вокруг.
Арфиста не было. Молодой жрец, беседовавший со стигийцем, встал, отвесил прощальный поклон и тоже ушел.