Холод начал возвращать его тело в человеческий облик. Делая широкие взмахи, он через плечо взглянул на уменьшающийся силуэт "Йорквилла", который сейчас был похож на потревоженное осиное гнездо. С каждым взмахом он отдалялся от людей и в то же время приближался к ним через опьяняющий вкус дымящегося человеческого мяса. До каменистого, поросшего густым лесом побережья Франции было уже очень близко…
– Ну что же, – я потянулся. Спина от долгой истории лесника и сиденья на неудобном табурете затекла. – Довольно интересная легенда.
– Не только, – старик поднял к потолку свой морщинистый палец. – Она еще и поучительна!
– Чем же? – спросил я, прислушиваясь к загомонившему где-то между стропил потолка сверчку.
– А тем, что не надо спать с кем попало! – хохотнул дед и принялся выбивать об стол трубку.
– А скажи мне отшельник, коль уж ты такой специалист по оборотням, а почему это они только в полнолуние становятся монстрами, а так живут себе поживают, как обычные люди?
– Насчет того, что только в полнолуние, это ты не прав. Оборотни, они, Мартен, разные бывают.
– Как это?
– Ну, Высшие и обыкновенные.
– Не понимаю.
– Высшие и обыкновенные, ну это все равно, что графы и маркизы. У обоих титул дворянский, а положение разное. – Дед засмеялся удачному сравнению.
– И чем же они отличаются? – я вежливо улыбнулся.
– Кто? Графы и маркизы? Да ничем, одинаково дохнут, как мухи.
– Послушай, старик, не пытайся казаться дураком!
– Ну ладно, ладно, – отшельник миролюбиво поднял ладони. – У обычных оборотней две крайности. Они либо навсегда переходят в оболочку волка и становятся людьми только после смерти. Как герои моих предыдущих историй, либо становятся волками только в полнолуние.
– Но ведь этот моряк, снова стал человеком, когда упал в море, – сказал я.
– Верно, стал. Он просто еще ни до конца превратился в оборотня. В нем не было всепоглощающей ненависти Лауры. Обычный укус. Обычного оборотня.
– Так что же? Если оборотень укусит, тоже станешь оборотнем? – перебил я деда.
– Да погоди! Кто тут сказки рассказывает, я или ты? Во! То-то. Об укусах мы поговорим в следующий раз. Скажу, что не ото всех укусов становятся оборотнем. Так о чем это я? А! Теперь Высшие. Высшие оборотни это оборотни, которые могут превратиться из человека в волка в любой миг. Когда они захотят. Нужно только произнести Слово превращения. У каждого оборотня оно свое. И разум в них останется человеческий, они не будут слепо искать мясо. Расплатой является медленная трансформация, сиречь превращение. Ну и обычные оборотни, как бы это сказать? Подчиняются Высшим. Да! Вот еще! Высшего оборотня другие оборотни не смогут отличить от человека, пока он сам того не захочет. Даже Высший Высшего не узнает.
– А как становятся Высшими оборотнями? – этот разговор в ночном доме отшельника все больше и больше забавлял меня. Сюда бы Парижскую Академию наук.
– Ну… – потянул отшельник и внезапно оскалился. – Нужно чтоб тебя самого цапнул Высший. Или чтоб ты родился от Высшей женщины-оборотня. Или нужно прожить очень много лет обычным оборотнем, убить сотни людей. Или продать душу Хозяину.
– Кому? – не понял я.
– Дьяволу, – поправился старик.
– А у тебя есть сказка о таком оборотне?
– А почему бы ей не быть? А если нет, так прямо сейчас и придумаю. Делов-то!
– Ну, так, давай, рассказывай. У меня еще пол кружки вина осталось, – я зевнул.
– Что, спать не хочется? – отшельник ехидно посмотрел на меня.
– Нет, – соврал я.
– Ну, тогда вот тебе история… – дед на секунду задумался. – Ты знаешь, кто такой был Морис Орлеанский?
Я отрицательно покачал головой.
– Да. Немногие теперь помнят это имя, – старик глубоко вздохнул и поджал губы. – Он был вторым кардиналом Франции после папского бунта.
Я удивленно вскинул бровь. Кардиналом? Что-то я не слышал о таком.
– Не удивляйся, – отшельник заметил мое изумление. – Вся информация о нем была удалена из церковных книг и летописей, а само его имя было предано забвению Папой. Сейчас уже и не помнят, что был такой человек.
– За что же его так наказали? – я был ни в меру изумлен. Если эта история правдива, а не сказка сумасшедшего старика-отшельника, то рассказ интересен.
– За поклонение Дьяволу. Это было очень давно. В такие седые времена, что их уже почти никто и не помнит…
Холод и боль. Вот, пожалуй, и все что осталось в его меркнущем сознании. Холод и боль. Будь его воля, он бы давно скатился в пропасть небытия, ушел бы навечно к Великому Хозяину, но проклятая инквизиция была слишком опытна в таких делах, и когда огонек его жизни переставал трепетать, когда он тихо, но верно начинал меркнуть, и Морис Орлеанский, бывший кардинал Франции уже видел распахнутые теплые объятья Хозяина, проклятые церковники приходили в его камеру и возвращали кардинала-отступника к жизни. Как он выл, как он страдал, понимая, что пытка не кончается. Она не прекратится, пока этого не захотят сами монахи.
Холод. Холод стал его сожителем в открытой всем ветрам гор камере. Особая камера. Для особых гостей. Она не располагалась глубоко в подвалах. В горном и забытом богом монастыре с серыми, раскрошившимися от времени стенами просто не было глубоких подвалов, таких как в Париже, например. Камера для особых узников располагалась в высокой и единственной башне монастыря, который затерялся где-то в самом сердце гор между Францией и Италией. Огромные аркообразные окна, расположенные в каждой из четырех стен и загороженные тяжелыми серебряными прутьями совершенно не спасали от колючего январского ветра, что свободно гулял по камере и, приносил Морису свой единственный дар-холод.
Холод покрыл стены камеры легким голубоватым инеем и он искрился под неровным и бледным светом луны. Холод превратил соломенную циновку, единственную постель Мориса, в жесткое и неудобное ложе. Холод, как яростный пес вгрызался в его кости, выедал мозг и глаза. Холод поразил его легкие, и отступник практически безостановочно кашлял, в его груди раздавалось противное бульканье и хрипы. Холод заставлял тело колотиться в сильном и безостановочном ознобе, при котором все мышцы старческого тела скручивались в тугие жгуты, и разносил боль по всему телу. Холод. Проклятый холод абсолютно не давал возможности колдовать, трижды проклятые инквизиторы и это учли. Холод безостановочно стучал в мозг проклятым ледяным пальцем, не давая возможности сосредоточиться, холод заставлял его стучать зубами, не давая возможности произнести членораздельно хотя бы одно, самое простое слово, не то, что длинное и мрачное заклятье превращения, в котором важен каждый звук, каждая интонация.
– Будь ты проклят, холод! – подумал Морис, зябко кутаясь в тонкую, воняющую плесенью и не спасающую от холода тюремную робу. Как бы в насмешку над положением падшего кардинала, на робе золотом вышили его знак – букву "М" заключенную в золотой ромб. Милая насмешка инквизиторов.
Морис вжался в один из углов, надеясь, что проклятый ветер тут его не достанет, и, скрючившись в позе зародыша, застонал от боли…
Он мог стерпеть холод, но эта боль…
Боль. Он помнил извилистую горную дорогу, по которой его несли к месту предстоящего заключения. А затем и казни. Его несли в обычной, хоть и большой клетке. Как какую-то диковинную восточную птицу. Только ни в одной клетке не было таких толстых и таких опасных для него серебряных прутьев. При каждом толчке, при каждой неровности, он задевал плечами, грудью или спиной ненавистное серебро и кричал. Кричал от ни с чем не сравнимой боли. Касание к серебру причиняло его телу огромные не проходящие ожоги и боль. Тем, кто отдал душу Хозяину, приходилось опасаться серебра. Боль мучила его, сводила с ума, не давала свободно двигаться. Он часто ловил себя на мысли, что тихонько скулит как побитый пес от этой ужасной и ни с чем не сравнимой боли. И тогда в его голове вспыхивала ни с чем не сравнимая ярость и жажда мести к своим мучителям.
– Н-ничего, н-ничего, – прошептал синими губами старый кардинал. – Х-хозяин н-не оставит меня, сегодня вссё закончится.
На сегодня была назначена его казнь. Его не пытали, не жгли на жаровне, не растягивали на дыбе, не использовали сто тысяч способов дознания инквизиции. В этом не было нужды. Его реакция на серебро и факты, записанные в десяток толстых фолиантов, говорили сами за себя. Его просто бросили существовать между жизнью и смертью в вечном царстве холода и боли, пока из далекой и теплой Италии не доставят приказ подписанный самим Папой. Вчера, когда он снова почти не умер, и заботливые церковники вытянули его из камеры, чтобы привести в чувство, он услышал сквозь дремоту смерти, что приказ пришел и казнь назначена на сегодня.
Его даже не сожгут. Он все-таки был кардиналом, пускай и падшим. Тем более, что никто не собирается отпустить его душу к Хозяину. Он навечно останется в Ничто, откуда его вырвет только труба Гавриила в Судный день. Его живого, оплетенного тонкой серебряной цепью, опустят в специально вырытый в одной из пещер бассейн со святой водой, а сверху завалят солью. А затем замуруют вход в пещеру и постараются забыть, где лежит тело заживо погребенного кардинала.
Морис вздрогнул. Умирать, тем более так, он не хотел.
Замок в железной двери с искусно сделанным серебряным распятием Христа, лязгнул, и дверь бесшумно открылась. Потянуло таким благостным и таким долгожданным теплом. Морис тихо всхлипнул от боли и повернул голову к палачам. В дверном проеме стояли двое. В плащах инквизиторов с надвинутыми на лица капюшонами. За этими двумя в коридоре маячило еще шестеро.
– Собирайся. Твое время пришло, – безликий голос из-под капюшона.
Морис попытался встать и гордо взглянуть в глаза тюремщикам, но из этого у него ничего не получилось. От боли и холода мышцы совсем потеряли подвижность, а от попытки приподняться с ледяного пола он тихо зашипел. Фигура в плаще кивнула, стоявшие в коридоре вошли и грубо подняли его за руки. Двое других взяли за ноги. С ним не церемонились.
– Предупреждаю, без глупостей. Ты знаешь, чем это тебе обойдется, – тот же спокойный голос, лишенный всяческих эмоций.
Он знал, что случится, если он начнет делать глупости при этих людях. Это были не простые инквизиторы, способные только жечь и пытать. Это был особый орден, созданный по указу самого Папы. Орден Изгоняющих. Орден борцов с нечистым духом, орден бойцов с теми, кто творит непотребное богу колдовство. Он однажды попытался колдовать при них. Колдовать, не подумав, от отчаяния. Когда его только вытащили из серебряной клетки и посадили в камеру. Изгоняющие действовали слаженно. Они не растерялись, когда Морис произнес первые темные слова силы. Другая сила, святая, кувалдой ударила его в грудь, обожгла своей святостью и Морис потерял сознание от ужаса и боли. Больше при них колдовать он не пытался.
Его несли нескончаемыми темными коридорами, лишь кое-где освещаемыми тусклым и дрожащим светом чадящих факелов, бесконечными лестницами с избитыми за несколько столетий каменными ступеньками. Он несколько раз терял сознание от боли, но его все несли, и несли по, казалось, бесконечной территории монастыря. Наконец он очутился в зале, где-то в неглубоких подвалах монастыря. Большая жаровня в углу с тлеющими углями, от которых исходило тепло. Оно проникало в замерзшие мышцы, наливало их силой. Несколько факелов на стенах освящало стол, за которым сидели три судьи Церкви с мрачными и каменными лицами. Лишь глаза настороженно и брезгливо рассматривали его. Как рассматривают грязного, но, тем не менее, опасного пса. Или волка.
Возле выхода из зала стояли два стражника вооруженных дубинками. Такими очень легко можно забить до смерти. Рядом со стражниками встали Изгоняющие. Они внимательно смотрели в спину кардиналу. Остальные сопровождающие, вежливо поклонились Высшему Святому суду, и вышли, закрыв за собой скрипнувшую дверь. Возле жаровни, скрестив руки на груди, стоял человек необъятного телосложения в красном колпаке. Палач. Рядом с ним, на земле, вилась изящная серебряная цепь. Будущий саван Мориса.
– Ты Морис, ранее известный как Морис Орлеанский, кардинал Франции? Отвечай.
– Да. Я известен под этим именем, – Морис облизал пересохшие губы. Спорить с судом не было нужды. Они и так все знали. Ответы – это просто еще один способ потянуть время в надежде, что Изгоняющие вдруг оглохнут или ослепнут и у него будет шанс вырваться из горного каземата.
– Суд уже давно все решил, и ты знаешь наше решение. Заслушай же, волю Папы, Святой нашей Церкви и Господа.
Морис скривил губы.
– Хозяин! Хозяин! Услышь меня! Помоги слуге своему! Ослепи Изгоняющих! Дай мне шанс, – мысленно воззвал он. Но в ответ ему пришла тишина.
Средний из судий встал и стал зачитывать приговор:
– За подлое убийство своих братьев, служителей Церкви, за приношение в жертву невинных младенцев, за людоедство, за желание жить вечно, за отречение истин и догм Святой матери нашей Церкви, за черное колдовство, которое проявилось в виде превращения в богомерзкого волка, за поклонение Сатане, ты, Морис Орлеанский, кардинал Франции, лишаешься всех званий и состояния. Имя твое будет предано забвению и удалено из всех церковных летописей, а затем проклято на веки вечные. А сам ты будешь казнен. Казнен солью, дабы не допустить твою черную душу к Сатане. Покайся сейчас. Признай свои заблуждения и грехи и когда случится Судный день, Господь наш, Справедливый и Всемогущий простит тебя.
Серые глаза Мориса яростно сверкнули.
– Нет. Я верен своему Хозяину, – произнес он, и Хозяин его услышал.
С ужасным криком, стоявшие за его спиной Изгоняющие схватились руками за глаза, стали кататься по каменному полу, кровь хлестала у них из глазниц и ушей, ни о каком контроле над пленником не могло быть и речи.
Морис облегченно вздохнул, Святая сила перестала на него действовать, он свободен! Это шанс к спасению. И тогда он произнес Слово.
Весь мир подернулся кроваво-красной поволокой, он слышал, как кто-то кричал, он краем глаза видел, как рванулись к нему монахи, поднимая над головой дубинки, видел, как палач с расширенными глазами под колпаком вжался в стену. Маленький сухонький старичок развернулся к бегущим и что-то вопящим от ужаса монахам и прыгнул к ним на встречу. Рука-лапа, уже покрывшаяся серой шерстью ударила первого монаха по лицу, снеся половину черепа. Удар дубинкой второго пришелся ему по правому плечу, но Морис не почувствовал боли. Плечо уже покрылось густой шерстью, под ним вздымались жгуты мышц, смягчивших удар. Морис упал на четвереньки и своим деформирующимся ртом, в котором вырастали ужасные желтые клыки, перекусил второму монаху обе ноги. Тот с воплем боли упал на пол, орошая камни и морду Мориса теплой ароматной кровью. Когда Морис обернулся к судьям и палачу он уже перестал быть человеком. Трансформация, которая раньше занимала больше десяти минут, произошла практически мгновенно. Хозяин расщедрился. Перед испуганными людьми, расставив лапы, и вздыбив шерсть на загривке стоял Зверь. Язык не повернулся бы назвать это существо волком. Это не было волком. Это было оборотнем, Зверем Дьявола. Ростом с годовалого теленка, с нелепой бочкообразной грудью, тупой мордой-рылом, из которой торчали не умещающиеся во рту желтые клыки, мощными лапами, весь покрытый густой серой шерстью… Лишь серые глаза напоминали о том, что раньше это был сухой семидесятилетний старик. Оборотень, не обращая внимания на замерших судей, подошел к вопящим от ужаса и боли Изгоняющим и с видимым удовольствием оторвал им головы. Затем наклонился над ближайшим трупом и стал вырывать из покойника огромные куски мяса.
В воздухе сверкнула серебряная цепь, и оборотень взвизгнул от боли. Цепь попала по задней лапе, обожгла болью и снова начала свой разбег. Палач оказался не робкого десятка. Зверь развернулся и прыгнул. Пролетел над несущейся на него цепью, а в следующий миг, страшные клыки оторвали палачу руку. Зверь замер, посмотрел на побледневших судей. С его морды липкими тягучими капельками стекала кровь. Один из людей хрипло захохотал и сорвался в безумие. Оборотень еще раз рыкнул и, развернувшись, выскочил в открытую дверь, сбив с ног вбегающую в зал подмогу…
Высоко-высоко в горах, в одиноком горном монастыре, возле которого летают только орлы, тревожно пел колокол. Серый Зверь, остановился на горной тропке, и в последний раз оглянувшись на возвышающийся на горе монастырь, текучим волчьим бегом направился в ночь…
– Страшная сказка, – немного помолчав, произнес я.
– Почему же сказка?
– Неужели ты хочешь уверить меня, что все, что ты рассказа было реально? – скептически спросил я у отшельника. – Что существовал и этот твой кардинал, и что он был оборотнем, и все остальное?
– Кардинал, действительно существовал. Об этом мне еще дед рассказывал, – серьезно произнес отшельник, и, прихрамывая, направился к очагу. – Что же до остального… Кто его знает?
Он подкинул в затухающий очаг несколько поленьев и стал смотреть на огонь.
– Ну, хорошо, – не сдавался я. – Даже если это правда. То почему он не убил судей?
– А зачем? – старик пожал плечами. – Это лишнее время, а если бы монахи подоспели с серебряными болтами в арбалетах?
– Ну, а Изгоняющие? Почему не справились с оборотнем?
– А они и не должны были, – старик приковылял обратно к табурету и, кряхтя сел. – Изгоняющие не давали ему превратиться в оборотня.
– И что же случилось с этим кардиналом? – я еле-еле подавил зевок. Спать все-таки хотелось.
– Кто знает… Если все это, правда, то живет где-нибудь в глуши… Давай спать. Второй час ночи на дворе.
– Погоди, погоди, – поспешил я. – Твои истории меня занимают, старик. Давай еще одну, напоследок.
– Эх, устал я тебе рассказывать истории, мил-человек. Пора и честь знать.
– Ну, может быть последнюю. Уж больно занятно. Где я такое ещё услышу?
– Ладно, хоть точной истории, я и не знаю, – устало вздохнул старик. – У страха глаза велики. Невежественным людям везде уже мерещатся эти оборотни. Вот взять, к примеру, поместье графа де Риньяка.
– Графа де Реньера? – удивленно переспросил я.
– Нет, де Риньяка, Огюстена де Риньяка, я же сказал. Этот граф очень нелюдимый и странный человек был. У него половина слуг уже разбежалась. А по нынешним временам, того и гляди, остальные, перестанут ждать нового хозяина, назначенного королем, и сбегут, прихватив с собой последние ценности, да ещё и замок подожгут. Хотя какой тут король! Сейчас в Париже такое творится!
– Так что же в нём такого интересного, в этом графе? – тихо спросил я.
– Так ведь рассказывают, что оборотнем он был, только умер лет шесть назад. Уж и не спрашивай, от чего он помер, это мне неведомо. Но послушай, о чем шепчут лесорубы у ночного костра. Когда ему было двадцать пять лет, растерзал он своего сынишку двухлетнего, молодую жену, а заодно и горничную. Разорвал на мелкие кусочки. Вся комната была в кровавых ошмётках, и кровь капала с потолка, а по стенам сползали человеческие внутренности, такую бойню он устроил! Было это лет эдак двадцать назад. С тех пор заперся он в своём замке, никуда не выходил до самой смерти, а поместье его, некогда великолепное, медленно приходит в запустенье. Ночами, особенно в полную луну, он выходил один на старую башню родового замка, да так и стоял там. Ветер развевал его длинные белые волосы, хотя ему пятидесяти не было…