Тут Лаура очнулась. С распростёртыми руками и широко раскрытым ртом от безмолвного крика она кинулась к крестьянам, защищая волков. Те на минуту опешили, опустили вилы и рогатины. Это позволило волчице и волчатам скрыться в зарослях. Удар тыльной стороной ладони по лицу свалил Лауру с ног. Кто-то пнул её ногой под рёбра. Ещё и ещё раз, выкрикивая: "Ведьма, проклятая ведьма!" Она потеряла сознание. Её доволокли до сарая, бросили туда, потом пришли и снова били, и вот теперь волокут на костёр. Никто не может остановить их. Сейчас человеческая жизнь ничего не стоит. В Париже, говорят, умирают люди, Варфоломеевская ночь уже год как прошла, но люди все гибли и гибли. Во Франции назревала гражданская война и кому какое дело до какой-то нелюдимой девчонки.
– Нет, я не могу просто так умереть! – бушевало в голове Лауры, когда крестьяне на скорую руку привязывали её к столбу. Откуда-то появились факелы, пламя трепетало на весёлом ветерке ранней зимы. Сейчас запылает хворост, и языки огня будут лизать её тело, сжигая кожу, вены, сухожилия. Глаза лопнут от жара, лёгкие наполнятся удушливым дымом. Где, где её Дар? Почему он не может помочь её сейчас?
– Я ненавижу вас! – крикнула Лаура.
В неё полетели новые заледенелые комки грязи и мелкие камни, раздалось злобное улюлюканье и грязные выкрики.
– Не-е-е-е-т!!! – взорвалось внутри неё.
Всё заглушила мощная, всепоглощающая ненависть к людям. В сознание ворвалась картина ощерившейся морды волка с предсмертным оскалом, глаза застлала алая пелена, как в тот момент, когда она укусила насильника, только плотнее и горячее. Волки гораздо лучше людей! Всё её тело начало ломаться и изгибаться в болезненных конвульсиях. Она уже не обращала внимания на первые, ещё робкие язычки пламени и тяжёлый, начинающий ползти вверх дым, сквозь который падали белые снежинки. Её поглотили ненависть. Ненависть к людям в символе оскаленной морды умирающего волка. Ненависть, несущая чудовищную энергию, ненависть, открывающая и преобразующая её Дар. Она чувствовала, как трещит её череп, как удлиняются уши, как всё тело покрывается плотной белой шерстью, она чувствовала неведомую ранее силу в мышцах, для которых были тесны любые верёвки. Краем сознания она улавливала ошеломлённые и испуганные лица крестьян. Она увидела, как сын старосты кидает в неё вилы. Они впились одним зубцом в бедро, окрасив белую шерсть алой кровью. Лаура взревела, оскалив пасть, в которую превратилось её лицо, с лёгкостью разорвала верёвки, вырвала из бока вилы, переламывая их на ходу как сухую веточку, мощной лапой смела с себя остатки тряпья, бывшего когда-то её платьем. Перепрыгнув через пламя занявшегося костра, она опустилась на все четыре лапы, вращая налитыми кровью глазами. Крестьяне с криками ужаса попятились назад. Выбрав из толпы своего обидчика, Лаура одним гигантским прыжком настигла сына старосты, точным движением мощной пасти перекусила ему шею, и рывком бугрящихся под белой шерстью мышц оторвала голову. Голова покатилась по мёрзлой земле, чуть припорошенной слоем первого снега, оставляя за собой темно-красные брызги. Белые снежинки попадали в дымящуюся кровь и тут же таяли в ней.
– Я ненавижу вас! – снова прокричала Лаура, но из пасти вырвалось лишь глухое рычание. Извернувшись, она лизнула себя в окровавленное бедро, которое уже почти затянулось, ещё раз с переполняющей всё её естество ненавистью взглянула на деревню и уверенно побежала в сторону леса…
– С тех пор, как говорят крестьяне, – закончил свой рассказ старик. – Белая волчица каждый год убивает одного человека. Путника али из деревни, как случится. Говорят, чтобы жить вечно, она должна питаться человечиной. Но пойди поверь этим пропойцам, – улыбнулся он. – Время сейчас неспокойное. То сами подстрелят кого по застарелой вражде, то перепьются и устроят поножовщину, а списывают всё на неё.
– Грустная сказка, – произнес я. – Бедная девушка. Мне даже стало ее жаль.
– Не стоит ее жалеть, – старик вяло отмахнулся от меня рукой и снова наполнил вином кружку. – От доброй и робкой девочки ничего не осталось. Ненависть убила в ней все человеческое, превратив в оборотня, людоеда, убийцу. И поверь, Мартен, если бы белая волчица существовала и была здесь, она бы без колебаний вырвала тебе горло. Оборотням нужно есть. И желательно человечину. Только человеческое мясо удерживает их на границе жизни.
– Но она ведь не существует, эта белая волчица? – спросил я, глядя в глаза отшельнику.
– Ну, разумеется, нет, – старик не отвёл взгляда. – Кто же поверит этим выдумкам?
Наверное, уже наступила полночь. За окнами в ночном лесу не раздавалось ни звука и на меня вдруг повеяло жутью. Нет, хоть убейте, а спать я не буду.
– Еще какую-нибудь сказку? – выжидательно спросил меня старик, раскуривая потрескавшуюся трубку.
– Изволь, – я благожелательно склонил голову.
– Когда Англией правила великая королева Елизавета, – вспоминая давние события, медленно произнёс старик, выпуская изо рта колечки дыма…
Рука покраснела и немного распухла. Кроме того, она всё время напоминала о себе монотонной пульсирующей болью и зудом, что очень мешало целых две недели спать и взбираться по грубым верёвочным лестницам при постоянной качке судна и резких порывах весеннего ветра, который, казалось, еще чуть-чуть и сдует моряка в бурлящее море.
Но Джеймс Роуд мужественно терпел все неудобства, в которые он по сути дела, сам себя загнал из-за любви к чрезмерному употреблению вина. Зато, когда он, наконец, сорвал изрядно надоевшую ему грязную тряпицу, закрывающую правую руку от запястья до локтя, он увидел то, ради чего страдал всё это время. Пышнотелая русалка разгульно обнимала громадный корабельный якорь, (надо сказать похожий на кое-что другое), выставив напоказ две особо старательно вытатуированные груди, при виде которых все портовые шлюхи Бристоля просто повесились бы от зависти. Решение получить такую татуировку Джеймс Роуд принял, находясь под сильным воздействием винных паров в кабаке "Порох и якорь", перед самым отплытием.
Джеймс поиграл мышцами. Русалка тут же откликнулась, пошевелив грудями. Джеймс радостно ухмыльнулся, вся боль сразу куда-то исчезла, и полез на верхнюю палубу, предварительно засучив рукава грязного матросского костюма. В лицо ему тут же ударил свежий морской ветер, а проходивший мимо шкипер, мельком взглянув на руку Джеймса, беззлобно бросил: "Ну и наляпали же тебе срама, Джеймс Роуд!" Джеймс лишь скорчил рожу ему вслед, прибавив выразительный жест из двух рук. У него было действительно хорошее настроение.
Вот уже две недели английский фрегат "Йорквилл" шел в открытом океане, медленно приближаясь к южным широтам. "Йорквилл" был отправлен по приказу самой королевы, при содействии нескольких знатных лордов, которые также вложили деньги в это предприятие. Двор был очень заинтересован в новой порции редкой древесины, семенах загадочных плодовых растений, экзотических животных и птицах, забавных в своей дикарской наивности поделках и масках туземцев. Ни золота, ни драгоценных камней на райском побережье первая экспедиция не нашла. Первое судно, "Чэстети", с трудом вернулось к берегам родной Англии, изрядно потрёпанное долгим морским переходом, штормами, неточностями в курсе, которые пожирали драгоценные дни, а вместе с ними – воду и продовольствие. Под конец им встретился испанский галеон, пославший в сторону "Чэстети" несколько ядер, пробив паруса и свалив одну мачту. Однако испанец не рискнул подойти поближе, завидев вдали три боевых корабля, спешащих на помощь к "Чэстети" на всех парусах. Когда измученная после долгого плавания команда немного оправилась от трудностей плавания, капитан представил подробный отчёт королеве с демонстрацией всех диковинных трофеев. Пронзительный взгляд выдавал любопытство Елизаветы, хотя она была как всегда непроницаема для эмоций под белой маской пудры, рыжим париком, надетым на седые волосы и обязательным великолепным воротником.
Опытные моряки говорили, что настоящее плавание, хотя и долгое, около месяца в одну сторону, обещало быть весьма прибыльным и, что немаловажно, интересным. "Йорквилл" тщательно подготовили, снабдили большим количеством воды, провианта, обменных безделушек для дикарей и грозными пушками против зарвавшихся испанцев. Курс выверили и подправили, что сократило время плутания в бескрайних океанских просторах. И всё же к концу третьей недели все люди чувствовали усталость и раздражение, неизбежные в долгом плавании. Джеймс вместе со всеми без устали лазил по верёвочным лестницам, закреплял канаты, поднимая и опуская паруса, изменяя углы наклона громадных, хлопающих на ветру холстов, что передвигали корабль и горстку безумных людей в изменчивом водном пространстве. Капитан успокаивал матросов, мол, они идут правильным курсом, и что до благословенной суши осталось не больше недели пути. Матросы на нижней палубе, сидя в общем провонявшем потом и морской солью кубрике, коротали время игрой в кости, вралями о любовных похождения в портах и участиями в драках, рассматривали в тусклые осколки зеркал свои небритые и уставшие физиономии. Среди команды было и несколько человек из первой экспедиции. Ребята рассказывали о прекрасных дикарках, обнажённых до пояса и бывших совсем не прочь разделить лунный свет с изголодавшимися по женщинам моряками.
И вот, к концу четвёртой недели усталые люди увидели зелёную полоску суши, от которой отделились, ещё плохо различимые издали, узкие и длинные лодочки дикарей увешанных цветами.
Фрегат поставили на якорь и спустили пять шестивёсельных шлюпок, гружённых пустыми бочонками для воды и дешёвыми подарками для дикарей. Джеймс Роуд был ослеплён великолепием и буйством красок на этой земле. Вместе со всеми он жадно пил свежую воду, вгрызался зубами в незнакомые дурманящие фрукты, и сладкий сок тёк у него по подбородку на грудь, овиваемую ласковым ветерком. Он пялился на обнажённых до пояса низкорослых дикарок с широко расставленными ноздрями и умопомрачительными сочными коричневыми губами. Но не успел он, как следует насладиться свободой и отдыхом, как его послали снова на корабль. Капитан был очень осторожен, он хотел, чтобы на корабле всегда оставалась часть людей, хотя кого им было бояться в этих райских местах? Ни изменчивые голландцы, ни подлые испанцы, ни тщетно пытающиеся достичь английского морского могущества французы не могли появиться в этих широтах. На корабле было полно работы для подготовки трюмов под заполнение дикарскими богатствами. Старший помощник, чтобы хоть как-то скрасить судьбу бесившихся от такой несправедливости горстки матросов, выволок бочонок рома, который мгновенно, с какой-то мрачной ожесточённостью и был опустошён.
Через два дня матросов поменяли недовольной группой бывших счастливчиков с берега, обвешанных гирляндами и привёзших с собой громадные корзины припасов. Капитан намеревался пробыть здесь четырнадцать дней, всё это время неустанно заполняя трюмы "Йорквилла" и меняя вахты матросов на судне.
Джеймс Роуд снова оказался под сенью гигантских пальм, рассматривая радужных птиц, лениво помогая в заготовке товаров и, разумеется, не спуская глаз с девушек, головы которых украшали венки из розовых цветов.
Под вечер он выбрал глазами одну особенно улыбавшуюся ему дикарку и направился прямо к ней. Другие моряки тоже не теряли даром времени, стараясь разделить своё одиночество. На берегу горел гигантский костёр, отбрасывающий на заросли и море странный дрожащий свет. В полу миле от берега покачивался на волнах стройный силуэт фрегата, с которого раздавались пьяные крики, смешиваясь с размеренными ударами барабана и непонятной песней дикарей. Лёгкий ветерок гнал по усеянному крупными звёздами небу обрывки маленьких облачков, набегавших на несколько мгновений на громадное око полной луны.
Джеймс протянул девушке специально припасённые бусы и простую красную ленточку. Девушка осторожно взяла бусы, с восхищением осмотрела подарок, и тут же одела его себе на шею. Затем она взглянула на ленточку и засмеялась. После этого, широко улыбаясь, она прикоснулась к запястью Джеймса и показала головой в сторону от берега, что-то произнеся на своём дикарском наречии.
– Да, конечно, как скажешь, – ответил Джеймс и последовал за легко и пружинисто идущей девушкой в глубь острова.
Странные тени от буйных зарослей падали вокруг моряка. Шум на берегу постепенно затихал, уступая место крикам птиц и неясным шорохам ночных джунглей. Наконец девушка остановилась возле сооружения похожего на шалаш. Землю внутри него покрывали грубые циновки с валявшимися на них высохшими волокнистыми листьями незнакомых растений. Девушка вошла в шалаш, лёгким, изящным движением скидывая короткий фартук с бёдер. Джеймс от восхищения коротко ругнулся и начал стягивать пропитанную потом рубаху. Когда он лёг рядом с ней, его ещё раз поразила скалившаяся серо-жёлтым, болезненно-притягательным светом луна, просвечивающая сквозь редкую крышу шалаша.
Джеймс сжал девушку в объятиях со всей страстью моряка, видевшего целый месяц лишь хмурые мужские лица, бесконечные волны и тяжёлую физическую работу. Девушка ответила ему с каким-то первобытным животным жаром, крепко обхватив ногами его бёдра. Они катались по циновкам, и их любовь действительно стала походить на борьбу диких зверей. На влажные от пота тела падали трепещущие полосы неверного лунного света. Руки Джеймса безостановочно скользили по молодому телу, наслаждаясь прикосновениями к атласной коже и… шерсти. Шерсти? Разгорячённое сознание Джеймса пыталось осмыслить этот странный факт. Ведь у девушки ещё пол часа назад не было никаких волос на спине. Расширенными от изумления глазами Джеймс заметил, всего лишь в дюйме от своего лица, как срастаются брови на переносице дикарки, как выдвигается вперёд челюсть, как растягиваются бывшие такими желанными губы в каком-то хищном оскале. Он подумал, что сходит с ума. Джеймс отчаянно попытался освободиться из цепкой хватки твари, в которую превращалось такое страстное и жаркое тело. Острые когти полоснули его по спине, сдирая кожу, оставляя глубокие кровавые полосы. Жуткая пасть клацнула зубами перед его лицом, разбрызгивая слюну, высунула длинный розовый язык, лизнув его в грудь, а затем впилась зубами в мясо над левым соском Джеймса. Спас его, скорей всего, опыт участия в десятках уличных и портовых драк, мгновенная реакция тела, стремящегося выжить любой ценой. Дико извернувшись, он со всех сил ударил локтём твари прямо в жёлтый, отсвечивающий луной глаз. Существо на мгновение разомкнуло клыки. Джеймс молниеносно вскочил, схватил одежду и понёсся сквозь хлестающие ветки буйных зарослей по направлению к берегу. Сзади послышался раздирающий душу вой. Вой громадного, разозлённого из-за упущенной добычи волка. Или волчицы.
Он выскочил на берег, в чём мать родила, трясясь и не в силах вымолвить ни слова. По его спине и груди стекала кровь. Люди спали вповалку на песке, никто его не увидел. Он наскоро ополоснул раны, перевязав укус на груди полосой от рубахи, стащил у какого-то дикаря копьё и у пьяного матроса нож и всю оставшуюся ночь просидел возле шлюпки, уставившись в темнеющие заросли воспалёнными глазами и, пытаясь унять голос визжащий от ужаса у него в голове. Он с трудом дождался рассвета и с первой же шлюпкой вернулся на "Йорквилл", где жадно припал к спасительному бочонку с ромом.
Джеймса сильно лихорадило, и его временно освободили от работы. Через несколько дней он встал на ноги, почти не узнавая окружающих предметов. Мир изменился. Он стал гораздо многообразнее на запахи и звуки.
Джеймс отказался сходить на берег. Никто не возражал, всё списали на его лихорадку. Он был занят работами по загрузке трюмов. А ещё через неделю "Йорквилл" тронулся в открытый океан, сопровождаемый некоторое время узкими лодками весело машущих им руками дикарей.
"Йорквилл" взял прямой курс к берегам родной Англии, подгоняемый попутным ветром. Укус на груди Джеймса затянулся, то же случилось и с царапинами на спине, но, странное дело, шрамы поросли жёстким чёрным волосом, резко отличавшимся от редких завитков у него на груди. Джеймс тщательно скрывал ранения от посторонних взглядов. Иногда он выходил ночью на палубу, прислушиваясь к далёким звукам, исходившим из морских глубин и, всматриваясь в начавшую убывать, а потом снова возвращаться к полноте луну. У него вызывало отвращение вяленое свиное мясо и бобовая похлёбка, он чувствовал, что желудок отказывается принимать такую пищу. Он закрывал глаза, и на обратной стороне век возникала яркая картина иссиня-черного волка со стекающей по пасти кровью, терзающего свежую оленью тушу.
Море перед самым возвращением приготовило "Йорквиллу" неприятный сюрприз. Подули сильные северные ветры, нагоняя тяжёлые свинцовые тучи и поднимая высокие волны. С каждым часом ветер крепчал. Беснующиеся порывы порвали несколько парусов. Равномерный, и такой успокаивающий, скрип снастей превратился в надсадный зловещий скрежет. Фрегат потерял курс, отброшенный свирепствующими стихиями на юго-восток от намеченного курса. Буря закончилась также внезапно, как и началась, открыв усталым людям ночное безоблачное небо и берега недружественной Франции. Кое-как установив паруса и поставив вахтённых, измученные бессонной ночью и борьбой со стихией матросы разбрелись по своим койкам, и забылись тяжёлым сном.
Джемс Роуд остался на верхней палубе, прижавшись всем телом к грубым доскам верхней надстройки, скрываясь в темноте от утомлённых вахтённых. Всё его тело сотрясалось от внутренней дрожи. В нём, казалось, взрывались источники неведомой ему доселе силы, окрашивая весь мир багрово-кровавыми тонами и, раздаваясь в голове воем островной твари. Он упал на колени и его острые когти, разорвав кожу, выскочили из пальцев и оставили глубокие следы на корабельной палубе. Всё его внимание сосредоточилось на собственном теле. Каким-то чудом он ещё удерживал его в получеловеческом состоянии. Он не замечал окружающую его реальность.
– Что за Дьявол?! – заорал ужаснувшийся вахтённый, делавший обход и внезапно натолкнувшийся на трансформирующееся отродье ада. Джеймс коротким ударом выкинул вперёд мощную руку-лапу, пробив грудную клетку человека, вырвал из груди трепещущее сердце и погрузил пасть в кровавую плоть, наслаждаясь долгожданным и так недостающим ощущением. Вахтённый упал на палубу. Джеймс уже слышал стук башмаков трёх матросов, бегущих на шум. Он выскочил как распрямлённая пружина из тени на освещённое пространство.
Движения людей были чрезвычайно замедленны. Джеймс вспорол одному из матросов живот, наслаждаясь запахом и видом хлынувшей оттуда крови, с дикой силой отшвырнув двух других от себя ударом мускулистого корпуса. Он заметил, как на нижней палубе загорелся свет, и послышались встревоженные голоса, как выскакивает из своей отдельной каюты старший помощник капитана с заряженным мушкетом. Все эти факты ворвались в его возбуждённое кровью сознание. Он полузарычал-полузавыл подняв голову к звёздам, с лёгкостью перепрыгнул высокий борт корабля, бросив новое мощное тело в холодные волны. Рядом вскипел маленький фонтанчик от пули.