16. И НЕСКОЛЬКО СМЕРТЕЙ
– Итак, ты – Нида, – сказал Нестор ласково, – возлюбленная великого аэда Майона, потому что он несомненно будет велик, уж я-то в этом разбираюсь. Что ж, выбор Майона делает ему честь – ты поистине пленительна и можешь выслушать это без опасений от старого больного болтуна, чья кровь давно остыла.
Девушка настороженно смотрела на него, отодвинувшись в угол.
– Он оставил тебе рукопись, – сказал Нестор. – Он наговорил тебе много красивых слов о том, как это важно для него и для человечества, что ради вашей любви ты должна… И так далее. Правильно?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Нида.
– Разреши, я с ней поговорю. – Эвимант за руку выдернул девушку из угла. – Или ты скажешь, куда девала эту пачкотню, или я тебя запихну в камеру на потеху моим молодцам.
Нестор, царь Пилоса, звонко щелкнул пальцами. Спартанский метательный нож просвистел по комнате, и Эвимант без стона опрокинулся навзничь. Нида забилась в угол, придерживая обеими руками хитон на груди.
– Убрать, – не оборачиваясь, сказал Нестор, и труп шумно проволокли к двери.
– Ну, знаешь! – возмущенно крикнул Менестей.
– Твои люди плохо воспитаны, – шепотом сказал Нестор, – и совершенно не разбираются в женской душе. К тому же этот молодчик много знал, все равно пришлось бы…
– Ну ладно, – сказал Менестей важно. – И все же в моем присутствии твои люди могли бы…
Нестор, не спуская с него ясных, ярко-синих глаз, надвигался, пока Менестею стало некуда пятиться, и он почувствовал лопатками холод стены.
– Это в каком таком твоем присутствии? – ледяным, как камень подвала, шепотом спросил Нестор. – Что ты о себе возомнил? Я не требую вернуть деньги, которые тебе платил в последние годы, но уж будь любезен не гавкать на хозяина. Из-за того, что ты довольно успешно баламутил недалекие умы и добился некоторых достижений в растлении неустойчивых душ, ты возомнил, чего доброго, что это ты сверг Тезея? Как по-твоему, сколько продержатся твои молодчики, если я брошу на них критских стрелков? И сколько соперников спят и видят, как бы в нынешней неразберихе прикончить тебя и залезть на трон?
– Ну ты уж, право, – сказал Менестей с вымученной ухмылкой. – Столько шума из-за девки и какой-то старой рукописи.
Нестор грустно цокнул языком, сожалеючи покачал головой и громко приказал:
– Всем – вон!
Его люди тенями скользнули к двери, увлекая за собой Менестея. Нестор вывел Ниду из угла, бережно привел в порядок ее одежду и гладил по голове, пока она не перестала всхлипывать.
– Все, девочка, – сказал Нестор. – Ну, обидел, ну, подонок, так наказали же его. Перед тобой верный друг, милая. Ну посуди сама, ты же умница. Питай я какие-то коварные замыслы по отношению к тебе и твоему Майону – отдал бы тебя этим молодчикам, а уж они…
– Но ты тоже со мной играешь, – сказала Нида. – Изображаешь добрячка, но "гарпии" остаются за дверью.
– Ох ты! – с досадой сказал Нестор. – К чему мне было бы тратить на тебя красноречие, если проще и быстрее загнать тебе иголки под ногти? Не отворачивайся и не принимай гордый вид, ты прекрасно знаешь, что не выдержишь. Ведь не выдержишь?
Нида опустила голову.
– Я не злодей и не палач, – сказал Нестор, – но видел достаточно жестокостей, чтобы меня остановили твои заплаканные глаза. Понимаешь, в данном случае условия игры таковы, что ты мне нужна в полном здравии, без единой царапинки, мало того – моей сторонницей. Потому что мне необходим Майон – также живой и здоровый. Теперь веришь?
– Теперь – верю.
– Прекрасно, – сказал Нестор. – Не буду ходить вокруг да около. Читала рукопись? По глазам вижу… Конечно, мы все там выглядим жуткими злодеями, но не в том дело. А дело-то в том, милая, что, пока эта рукопись не сгорела в очаге, за жизнь Майона я не дам и гроша. Понимаешь?
– Да, – сказала Нида.
– Ты любишь Майона и, конечно же, хотела бы стать его женой. И, разумеется, как всякой женщине, тебе нужен муж, занимающий устойчивое положение, нужен достаток в доме и покой. Иначе просто нельзя, женщина хранительница очага и хозяйка, ей в силу ее природы необходимы уют и достаток, сложности и шум большого мира интересуют ее лишь в той степени, чтобы знать, насколько это отразится на ее доме. – Нестор положил девушке руку на плечо. – Пойми, если мы даже его не убьем, если я отпущу его на все четыре стороны и он начнет распространять основанные на рукописи Архилоха разоблачительные поэмы, не будет у него спокойной жизни. Что хорошего быть женой нищего бродяга, постоянно подвергающегося опасности? Какими вырастут ваши дети? И сам Майон, твой любимый? Если ты его любишь по-настоящему, то должна приложить все силы, чтобы он не сгинул в канаве. Он же талантлив, он необходим Афинам. У вас будет дом, как раз такой, о каком ты мечтаешь, у вас будут дети, достаток, вы проживете долгую, беспечальную жизнь. Для этого нужно лишь сжечь старую рукопись, написанную забытым всеми неудачником. Ты умница, ты все понимаешь сама…
– Где он? – спросила Нида.
– Уж, конечно, не у Менестеевых болванов. В собственном доме, под надежной охраной, пока не кончится неразбериха. Ну, хорошая моя, умная моя? Будешь бороться за свое счастье?
– Рукопись зарыта в погребе, в доме моей тетки, – сказала Нида, глядя на него спокойными сухими глазами. – Я покажу. Я уверена, что ты сдержишь все свои обещания – дело ведь не в доброте, верно?
– Уж какой из меня добряк, – сказал Нестор. – Ты исключительно разумная девушка. Кровью в данном случае просто-напросто ничего не добьешься. Эй, кто там, – колесницу!
…Гилл медленно шел по улице, запруженной гомонящими людьми. "Гарпии" расставили повсюду набитые амфорами повозки и, держась с небрежно-гордым видом победителей, щедро плескали вино в подставленные кружки, ладони, миски. Много проливалось на землю, и острый винный дух стоял над бессмысленно хохочущими, поющими что-то невразумительное, галдящими афинянами. Кто-то сунул кружку и Гиллу. Он выпил, не почувствовав вкуса, бросил кружку на землю и побрел дальше.
Он подметил, что бесшабашным вроде бы весельем бдительно управляют – на перекрестках, площадях, у храмов, складов с товарами, у домов знати стояли отряды гоплитов и наемных критских стрелков в полном вооружении. Неизвестно откуда возникли, словно птица Феникс, пешие и конные полицейские, еще вчера подчинявшиеся ему. В толпе шныряли трезвые зоркоглазые личности – и в некоторых Гилл узнавал своих бывших сотрудников. На фронтон белого здания бывшей школы поднимали на канатах огромный чеканный барельеф, изображавший гарпию, – здесь, как понял Гилл из разговоров, Менестей намеревался устроить свой дворец, пока не водворится в царском. На гребне крыши уже красовались четыре таких же барельефа, обращенных на все стороны света.
Он чувствовал себя, как человек, бросившийся с крыши высокого здания: мысль еще лихорадочно работает, но телом управлять невозможно, и каменные плиты мостовой стремительно несутся в лицо. Тезей, кумир и повелитель, ушел из его жизни, как уносится сорванный ветром сухой лист. К Лаис он не мог вернуться – таким. Да и никому он не нужен – таким. Ничего не осталось.
Человек заступил ему дорогу. Гилл дернулся, чтобы обойти, но тот шагнул в ту же сторону. Гилл поднял голову и узнал красивого сатира Назера, строгого и серьезного в эту минуту.
– Гуляем? – спросил он.
Гилл безучастно дернул плечом.
– Тезей уплыл, ну и что? – спросил Назер. Глаза у него блестели, но не от вина. – Разве некому драться с этой сволочью?
– Все можно, – сказал Гилл. – Только без меня. Тезей больше не Тезей, а за отвлеченные понятия я драться не умею. И вряд ли уже научусь.
Он усмехнулся и проверил кинжал под хитоном.
– Не получится, – тихо сказал Назер.
– Мне это нужно в любом случае. Вот что, ступай к Лаис. Скажи ей – Гилл верит, что мир не черен.
– А дальше?
– Сам поймешь. Прощай.
Во дворец его пропустили без звука, внутренние посты не задерживали, видимо, имели на его счет соответствующий приказ. Никаких следов боя, бегства, беспорядка незаметно, стало быть Нестор не лгал, что дал Тезею время бежать без особой спешки. Оживления Гилл не заметил – деловито суетились лишь несколько военачальников и сановников, по их поведению, раскованному и хозяйскому, сразу становилось ясно, что они были в числе организаторов заговора. Остальные, конечно, сидели по домам и обдумывали самый надежный способ убедительно и эффективно доказать новому хозяину свою преданность и верность.
Нестора Гилл нашел там, где ожидал, – в тронном зале. Но, разумеется, не на троне. Царь Пилоса сидел на табурете, чтобы подчеркнуть: трон у него есть свой, чужого ему не нужно. Он даже уселся спиной к трону, а вот Менестей и Анакреон, происходивший, как всем было известно, из семьи, имевшей кое-какие права на афинский трон, стояли так, чтобы трон видеть. Анакреон мельком глянул на Гилла – без злорадства, как на пустое место. Гилл остановился поодаль.
– Я не столь мудр, как ты, Многомудрый, но я подумал об этом заранее, говорил Менестей. – Куда бы Тезей ни поплыл, на Эвбею или на Скирос, везде найдутся мои друзья. Он никогда не вернется в Афины.
– Менестей, Менестей, – укоризненно покачал головой Нестор. Обязательно тебе нужно добить противника. А впрочем, мне все равно. Главное – не в Афинах. Что еще?
– Нужно немедленно разрушить этот мерзкий памятник, оскорбляющий память героев Троянской войны.
– Приятно видеть, – сказал Нестор, – что ты так заботишься об их памяти, несмотря на то что сам в свое время, очевидно из-за загруженности более важными делами, не примкнул к афинянам, что отправились под Трою. Но зачем обязательно ломать столь незаурядное произведение искусства? Прикажи выбить на постаменте "Тезей". И монумент навсегда останется грустным памятником незадачливому царю Тезею, имевшему неосторожность выступить против незыблемых порядков, его бесславному концу.
– Еще я хочу починить наш славный корабль, заброшенный на берегу, и поднять на постамент.
– Хоть на золотой, если у тебя найдется столько золота, – сказал Нестор. – Но, любезный мой, что это за идиотский приказ ты отдал – о вылавливании аэдов, скульпторов и прочих служителей девяти муз? Я его отменил от твоего имени, уж не посетуй. Перестань валять дурака. Пора бы понять, что один живой аэд, который поет нужные тебе песни, важнее сотни повешенных.
Гилл видел, как побагровел массивный затылок Менестея.
– Я все-таки не мальчик, Многомудрый, – сказал Менестей хрипло. – Долго мне еще выслушивать поучения?
– Пока не поумнеешь. Ступай, у меня и без тебя хватает дел.
Менестей пошел прочь, преувеличенно громко топая. Властно, как ему казалось, но выглядело это смешно и глупо.
– А, Гилл, – Нестор словно только сейчас его заметил. – Пришел, наконец? Видел этого барана? Ничего, скоро мы его благополучно прикончим. Мало того что он туп и глуп, он сам свято верит во все те бредни, которыми угощает слушателей. Какой же из него государственный деятель? Смех один…
Не было сил слушать этот бархатный голос. Гилл прикинул расстояние, примерился и, выхватывая кинжал, рванулся вперед.
Что-то прожужжало в воздухе, и Гилл содрогнулся, не понимая, почему он налетел на невидимую стену, тело отказалось повиноваться и клонится к земле. Он скосил глаза и увидел торчащую из груди рукоять спартанского метательного ножа, поморщился, испытывая прямо-таки детскую обиду, – так несправедливо было со стороны судьбы лишить его возможности нанести хотя бы один удар.
Перед глазами встала Лаис, тоненькая, с полурассыпавшимся узлом волос, в сиянии щемящей нежности. Бронзовая ящерка печально ткнулась в его щеку и исчезла за колонной, промельком блеснуло воспоминание, что он так и не собрался спросить у Лаис, за что же она его полюбила, сияние исчезло, мир завертелся и погас.
Чуточку побледневший Анакреон сказал:
– Я не знаю, чему больше изумляться – мастерству твоих телохранителей, твоей вере в него или твоей предусмотрительности.
– Трать красноречие на девушек, это сулит более осязаемые выгоды, отмахнулся Нестор. – Когда доживешь до моих лет, поймешь, что прозвище Многомудрый присваивается не зря.
– Опасная была забава.
– Я не был уверен до конца, что он решится. – Нестор подошел к лежащему навзничь Гиллу и заглянул в лицо. – Бедная марионетка все же оказалась способной на самостоятельный шаг. Так о чем ты собирался доложить, когда ввалился болван Менестей?
– Наши люди выследили Эпсилона со свертком под мышкой. Ты сам сказал, что нужны бумаги, а не человек. Словом, его убили метательным ножом, не хотели рукопашной.
– Но почему же я не слышу радости в твоем голосе? – вкрадчиво спросил Нестор. – Почему ты прячешь глаза, мальчик мой?
– Потому что в свертке не было бумаг. Там…
– Что?
– Навоз, – решился Анакреон.
– Покойный был не лишен чувства юмора. – Нестор невесело захохотал и оборвал смех. – Проиграли. Позорно. Что скажешь?
– Не мы его выследили, а он нам подставился, уводил от того, кому передал рукопись, – я уверен, что не укрыл в тайнике, а именно передал, иначе не лез бы нам на глаза.
– Вот именно. Хоть кентавра-то прихлопнули?
– Без особых трудностей.
– А стрел у нас нет, хотя это не столь уж важно – три последние стрелы не перевернут мир, всего лишь зажгут три пожара. Копия рукописи – вот что важно. Впрочем, подлинник в наших руках, а то, что не написано рукой самого Архилоха, можно смело объявить подделкой. Хотя кто сейчас знает руку Архилоха…
– Прости, но можно подумать, будто ты опасаешься судебного разбирательства.
– Глупости, – сказал Нестор. – Плохо, что остались люди, которые знают. Вот ты, например, знаешь лишь то, что эта рукопись написана неким Архилохом, а кто он был и о чем писал, понятия не имеешь. Иначе прикончил бы я тебя давно, мальчик мой. (Анакреон посмотрел на старика и не решился усмехнуться.) А кто-то – знает. – Казалось, он забыл об Анакреоне. – Я ничего не боюсь, но лучше все же, чтобы исчезли последние следы, последние очаги беспокойства.
17. МАЙОН И ЕГО ГОСТИ
Майон не находил себе места: то бродил по комнате вокруг стола, как зверь по клетке, то бросался на ложе и лежал напрягшись, сжимая кулаки в бессильной ярости. Комната в родном доме стала вдруг чужой, незнакомой, враждебной – потому что дверь привалили снаружи чем-то тяжелым и возле нее стояли стражники, а под окном, почти наглухо торопливо забитым досками, расхаживали другие, и в доме их было полным-полно.
Больше всего терзало то, что он ничего не знал о судьбе друзей. Что произошло в Афинах после того, как нагрянула орава вооруженных людей и его сделала пленником в собственном доме, можно было догадываться. Понемногу из криков и шума за окном он составил представление о случившемся: заговорщики выступили, Тезей бежал, Менестей торжествует победу. Гилл, Нида, Назер – что с ними?
Он насторожился – от двери оттаскивали что-то тяжелое, она растворилась и снова захлопнулась, человек остановился на пороге, ожидая, когда глаза привыкнут к полумраку.
– Гомер! – Он радостно вскочил, но застыл на полпути – он был уже не прежним и научился осторожности. – Как они тебя пропустили?
– Удивительные болваны, – весело сказал Гомер. – Наверняка и окно заколотили, и дверь столом приперли по собственной инициативе, приказали им охранять, вот и лезут вон из кожи.
– Но как они тебя пропустили?
– Приказ, приказ. – Гомер прошел к столу и сел. – Дружище, надеюсь, ты понимаешь свое положение? Только не цепляйся за свои тайны – все наши тайны Многомудрый расколол, как орехи. Но, на наше с тобой счастье, мы ему очень нужны. Ты и я.
– Понятно, – сказал Майон. – Не стоит и голову ломать. Троянская война началась с похищения Елены, кентавров перебил пьяный Геракл, что мы и должны внушить всем и каждому. Правильно?
– Молодец, – сказал Гомер. – Я так и знал, что не придется тебе ничего растолковывать. Подожди, не изображай статую гордой Непреклонности. Пока ты здесь торчал, в Афинах многое изменилось.
– Я знаю. На улице так вопят…
– Я не о том. Гилл мертв. Все его бумаги у Нестора. Понимаешь? Все. А копию рукописи Архилоха твоя Нида собственноручно отдала Нестору. Не веришь? Я сам ездил с ними к ее тетке, и там, в подвале…
Вот это был настоящий удар – хлесткий, ошеломляющий. В голове мельтешили бессмысленные обрывки фраз, он слышал свой голос и не понимал, что говорит.
– Как она могла? – переспросил Гомер. – Да ведь это естественно: она тебя любит и желает тебе только добра. Она – не бесплотное создание, милый мой, она обыкновенная женщина, и необходим ей дом и покой, а не сотканные из воздуха идеи и сомнительные поиски высшей справедливости. Ты проиграл, как видишь, и остается принять условия победителя.
– Нет.
– Аид тебя забери! – Гомер трахнул кулаком по столу. – Я же не о себе забочусь – о тебе. О твоем таланте. Как ты думаешь, кто нужнее людям великий аэд Майон или безвестный борец за истину, вздернутый на суку в смутные времена забытого мятежа? Ты не имеешь права так варварски распоряжаться своим талантом, он принадлежит не только тебе.
– Как я могу стать великим аэдом, если начну лгать?
– Ах, во-о–от ты о чем, – сказал Гомер. – Дурень ты все-таки, уж прости. С чего ты взял, что искусство непременно зиждется на истине? Какого ты мнения о моей "Одиссее"?
– Я уже говорил тебе, что это талантливо.
– Видишь! – Гомер торжествующе поднял палец. – А меж тем там нет и слова истины. Все выдумано. Одиссей вернулся недавно, он проторчал десять лет в какой-то заморской стране. И ничего это не меняет. Остается, как признают самые строгие критики, волнующее повествование о мужестве мореплавателя, десять лет боровшегося со стихиями и немилостью богов. Поэзия с большим философским подтекстом. Ответь честно, как ты считаешь "Одиссея" потеряла сколько-нибудь от того, что ты все узнал?
– Нет, – тихо сказал Майон.
– Так кто из нас прав и что есть истина? Я согласен, история Троянской войны – груда дерьма. Но если ты создашь о ней поэму, подобную моей "Одиссее", то не рукопись Архилоха, а твой труд будет учить людей, даст им примеры мужества, героизма, отваги, стойкости и благородства.
– Нет, – сказал Майон. – Если мы пойдем по этому пути, люди окончательно запутаются и перестанут отличать правду от лжи. Важна будет не истина, а ее толкование в соответствии с духом времени, с чьими-то желаниями, с ситуацией. И эта дорожка далеко нас заведет. Что касается Геракла, то здесь потребуется уже прямая ложь – его, миротворца и героя, нужно будет выдавать за буяна и забулдыгу, забияку, перебившего во время пирушки кентавров. Это и на кентавров бросит тень, их будут изображать грязными и низкими тварями, забудут, что среди них был и мудрый Хирон, воспитатель богов и героев, в том числе, кстати, и братьев Елены Прекрасной, – мы и их запачкаем грязью. Мы начнем производить ложь, как пирожки…
– Ты преувеличиваешь, – сказал Гомер. – Создашь то, что от тебя требуется, а дальше можешь заниматься чем угодно.
– Не получится, – сказал Майон. – Раз измажешься, потом не отмоешься. Разные у нас с тобой дороги.