- Оставьте этот шум, сэр Мордред, и примите мой совет. Ступайте прочь от дверей этого покоя и не поднимайте такого крика, и не занимайтесь больше наветами. И если вы разойдетесь и перестанете шуметь, я завтра утром предстану перед Королем, и тогда мы посмотрим, который из вас - или, может быть, все вы - осмелитесь обвинить меня в измене.
И там я отвечу вам так, как надлежит рыцарю, что сюда я пришел не со злым умыслом; и это я там докажу и внушу, как должно, моими собственными руками.
- Тьфу на тебя, предатель! - прокричал Мордред. - Мы все равно захватим тебя, несмотря на твое бахвальство, и убьем тебя, если захотим.
Другой голос проорал:
- И знай, что мы от Короля Артура получили право выбора: убить нам тебя или помиловать.
Ланселот опустил забрало на затененное лицо и острием меча сдвинул засов. За распахнувшейся с грохотом крепкой деревянной дверью обнаружился узкий проход, забитый железными фигурами и мечущимся пламенем факелов.
- Ах, сэры, - зловеще произнес Ланселот, - а другого благословения нету на вас? Тогда держитесь.
8
Спустя неделю, клан Гавейна собрался в Судебной Зале. При дневном освещении комната выглядела иной, поскольку окна теперь занавешены не были. Она больше не походила на ящик, лишившись отчасти обманчивой и угрожающей ровности всех четырех стен, которая превращала ее в подобие гобеленовой западни, вроде той, что соблазнила рапиру Гамлета на поиски крыс. Свет послеполуденного солнца вливался в створчатые окна, расцвечивая тканый рассказ о Вирсавии, сидевшей, выпятив чету округлых грудей, в ванне, установленной на зубчатой стене замка, который казался сложенным из игрушечных детских кирпичиков; ярким пятном выделяя Давида на ближайшей к ней крыше - бородатого, в короне и с арфой; зыблясь на сотнях коней, копий, торчавших все в одну сторону, доспехов и шлемов, рябивших в сцене битвы, ставшей для Урии последней. Сам Урия, напоминая неопытного ныряльщика, валился с коня, получив от вражеского рыцаря удар мечом, застрявшим в области диафрагмы. Меч, дойдя до середины тела, развалил несчастного надвое, и из раны обильно извергались пугающе реалистические вермильоновые черви, по всей видимости, изображавшие Уриевы кишки.
Гавейн угрюмо сидел на одной из поставленных для просителей боковых скамеек, скрестив руки и затылком прислонясь к гобелену. Гахерис, присев на длинный стол, возился с кожаным плетением соколиного клобучка. Он пытался поменять местами стягивающие клобучок ремешки, чтобы тот садился плотнее, и, поскольку плетение было сложным, запутался. Рядом с ним стоял Гарет, испытывавший острое желание отобрать у брата клобучок, ибо был уверен, что сможет поправить дело. Мордред с белым лицом и рукою в повязке люлькой стоял, прислонясь, в амбразуре одного из окон и смотрел наружу. Его все еще мучила боль.
- Это надо в прорезь продеть, - сказал Гарет.
- Знаю-знаю. Я хочу сначала просунуть вот этот.
- Дай я попробую.
- Погоди минуту. Прошел. Мордред сказал от окна:
- Палач готов начать.
- Угу.
- Жестокая ее ожидает смерть, - сказал Мордред. - Дерево взяли выдержанное, дыма не будет, так что она сгорит, не успев задохнуться.
- Это ты так думаешь, - мрачно сказал Гавейн.
- Несчастная старуха, - сказал Мордред. - Даже как-то жалко ее становится.
Гарет гневно повернулся к нему.
- Мог бы раньше об этом подумать.
- А теперь верхний, - сказал Гахерис.
- Насколько я понимаю, - продолжал Мордред, ни к кому в особенности не обращаясь, - нашему сюзерену полагается наблюдать за казнью через это окно.
Гарет окончательно вышел из себя.
- Ты бы не мог помолчать хоть минуту? А то начинает казаться, что тебе нравится смотреть, как сжигают людей.
Мордред презрительно ответил:
- Как и тебе, на самом-то деле. Только ты думаешь, что говорить об этом вслух некрасиво. Ее сожгут в одной рубашке.
- Да умолкни ты, ради Бога! Тугодум Гахерис произнес:
- По-моему, тебе нечего так волноваться. Мордред мгновенно развернулся к нему.
- Почему это ему нечего волноваться?
- А чего ему волноваться? - сердито спросил Гавейн. - Или ты полагаешь, что Ланселот не примчится ее спасать? Уж он-то во всяком случае не трус.
Мордред быстро сообразил, о чем речь. Спокойная поза его сменилась нервным возбуждением.
- Однако если он попытается спасти ее, будет бой. Королю Артуру придется сражаться с ним.
- Король Артур будет наблюдать за казнью отсюда.
- Но это чудовищно! - взорвался Мордред. - Ты хочешь сказать, что Ланселоту позволят улизнуть с Гвиневерой из-под нашего носа?
- Вот именно это самое и случится.
- Но тогда вообще никто не будет наказан!
- Силы небесные, ты человек или нет? - воскликнул Гарет. - Неужели тебе так хочется увидеть, как сжигают женщину?
- Да, хочется! Вот именно хочется! Гавейн, ты что же, намерен сидеть здесь и ждать, пока это случится, после того как убили твоего брата?
- Я предупреждал Агравейна.
- Вы трусы! Гарет! Гахерис! Заставьте его сделать что-нибудь. Этого нельзя допустить. Он же убил Агравейна, вашего брата.
- Насколько мне известна вся эта история, Мордред, Агравейн и с ним еще тринадцать рыцарей в полном вооружении вознамерились убить Ланселота, когда на нем ничего, кроме мантии, не было. А кончилось тем, что убитым оказался сам Агравейн и с ним все тринадцать рыцарей, - за исключением одного, который сбежал.
- Я не убегал.
- Ты выжил, Мордред.
- Гавейн, клянусь, я не убегал. Я сражался с ним, сколько было сил. Но он сломал мне руку, и я ничего не смог сделать. Клянусь честью, Гавейн, я честно сражался с ним.
Он почти плакал.
- Я не трус.
- Если ты не убегал, то как же вышло, - спросил Гахерис, - что Ланселот отпустил тебя, перебив всех остальных? В его интересах было убить всех вас, тогда бы и свидетелей не было.
- Он сломал мне руку.
- Да, но он не убил тебя.
- Я говорю правду.
- Но он же тебя не убил.
От боли в руке и от гнева Мордред расплакался, как дитя.
- Предатели! Вот всегда так. Оттого, что я слабее других, все вы против меня. Вам подавай мускулистых болванов, а мне вы все равно не поверите, что бы я ни говорил. Агравейн мертв и отпет, а вы не хотите даже, чтобы кого-то наказали за это. Предатели! Предатели! И все останется по-прежнему!
В тот миг, когда в комнату вошел Король, голос Мордреда сорвался. Вид у Артура был усталый. Он медленно приблизился к трону и устроился на нем. Гавейн, поднявшийся было со скамьи, снова плюхнулся на нее, а Гарет с Гахерисом так и остались стоять, с жалостью глядя на Артура под аккомпанемент Мордредовых рыданий.
Артур ладонью потер лоб.
- Почему Мордред плачет? - спросил он.
- Мордред пытался нам объяснить, - ответил Гавейн, - как это вышло, что Ланселот убил тринадцать рыцарей, а потом подумал-подумал да и решил, что нашего Мордреда убивать не стоит. Причина, видать, была та, что между ними вспыхнули теплые чувства.
- Я думаю, что могу объяснить, в чем причина. Видите ли, десять дней назад я попросил сэра Ланселота не убивать моего сына.
Мордред горько сказал:
- И на том спасибо.
- Вам не меня следует благодарить, Мордред. Правильнее всего было бы сказать спасибо Ланселоту.
- Лучше бы он меня убил.
- Я рад, что он этого не сделал. Постарайтесь научиться хоть немного прощать, сын мой, теперь, когда у нас такая беда. Помните, что я ваш отец. У меня больше не осталось семьи, только вы один.
- Лучше бы мне было и не родиться.
- Я тоже так думаю, бедный мой мальчик. Но вы родились, и нам теперь остается как можно лучше исполнить свой долг.
Мордред, на лице которого выразилось как бы застенчивое коварство, поспешил подойти к нему.
- Отец, - сказал он, - известно ли вам, что Ланселот непременно явится, чтобы спасти ее?
- Я ожидал, что так это и будет.
- Но вы выставили рыцарей, чтобы ему помешать? Вы распорядились о крепкой страже?
- Стража крепка настолько, насколько это возможно, Мордред. Я старался быть честным.
- Отец, - взмолился Мордред, - пошлите им в помощь Гавейна и этих двоих. Он же приведет с собой сильный отряд.
- Как, Гавейн? - спросил Король.
- Спасибо, дядя. Только вы бы меня лучше не просили.
- Я обязан попросить вас, Гавейн, чтобы соблюсти справедливость по отношению к страже, уже находящейся там. Вы же понимаете, если я считаю, что появится Ланселот, выставить слабую стражу было б нечестно, ибо это означало бы - предать своих людей, просто пожертвовать ими.
- Станете вы меня просить или нет, но при всем уважении к Вашему Величеству, я туда не пойду. Я этих двоих наперед предупредил, что участвовать в их затее не стану. Нет у меня желания ни смотреть, как сжигают Королеву Гвиневеру, - хотя, должен сказать, и не выйдет из этого ничего, так я надеюсь, - ни помогать ее сжечь. Вот и весь сказ.
- Ваши речи пахнут изменой.
- Может, и так, но только я к Королеве всегда относился по-доброму.
- Я тоже относился к ней по-доброму, Гавейн. Это ведь я женился на ней. Но когда дело идет о государственном правосудии, обычные чувства лучше отставить в сторону.
- Боюсь, не получится у меня их отставить. Король повернулся к другим двум братьям.
- Гарет? Гахерис? Вы окажете мне услугу, надев доспехи и укрепив собой стражу?
- Дядя, пожалуйста, не просите нас.
- Поверьте, мне не доставляет радости просить вас об этом, Гарет.
- Я знаю, но, пожалуйста, не надо нас заставлять. Ланселот - мой друг, как я могу с ним биться?
Король коснулся его руки.
- Ланселот ожидал бы, что вы пойдете туда, дорогой мой, против кого бы мы ни выставили стражу. Он тоже верит в справедливость.
- Дядя, я не могу с ним сражаться. Он посвятил меня в рыцари. Я пойду, если таково ваше желание, но я пойду без доспехов. Хотя боюсь, что и это тоже пахнет изменой.
- Я готов пойти в доспехах, - сказал Мордред, - пусть даже рука моя сломана.
Гавейн саркастически заметил:
- Для тебя, паренек, это будет вполне безопасно. Мы же знаем, что Король попросил Ланселота, чтобы он тебя не обижал.
- Предатель!
- А вы, Гахерис? - спросил Король.
- Я пойду с Гаретом, безоружный.
- Ну что же, полагаю, большего мы сделать не можем. Кажется, я постарался сделать все, чего требовал долг.
Гавейн поднялся со скамьи и с неуклюжим сочувствием протопал к Королю.
- Вы сделали больше, чем можно было от вас ожидать, - с теплотой в голосе произнес он, держа в своей лапе ладонь с набрякшими венами, - и теперь нам остается только надеяться на лучшее.
Пусть мои братья пойдут туда - без оружия. Он не тронет их, если будет видеть их лица. А я должен остаться здесь, с вами.
- Ну, значит, идите.
- Можно, я скажу палачу, чтоб начинали?
- Скажите, Мордред, если вам это нужно. Передайте ему мой перстень и возьмите у сэра Бедивера письменное распоряжение.
- Спасибо, отец. Спасибо. Это не займет и минуты.
И обладатель бледного, озаренного энтузиазмом, а на миг и странно искренней благодарностью лица поспешил прочь из Залы. С горящими глазами и нервно подергивающимся ртом он последовал за братьями, вышедшими, чтобы присоединиться к страже. Старый Король, оставшись наедине с Гавейном, уронил голову на руки.
- Он мог бы сделать это, проявив чуть больше достоинства. Или хоть постаравшись не выказать удовольствия.
Гавейн положил руку на его поникшее плечо.
- Не бойтесь, дядя, - сказал он. - Все будет как должно. Ланселот спасет ее, когда наступит определенное Богом время, и никто не причинит ей вреда.
- Я старался исполнить мой долг.
- Вы достойны восхищения.
- Я приговорил ее, потому что закон того требует, и сделал все, зависящее от меня, чтобы привести приговор в исполнение.
- Но этого не будет. Ланселот не допустит, чтобы она пострадала.
- Гавейн, вам не следует думать, будто я пытаюсь ее спасти. Я - правосудие Англии, и наша задача - без всякой жалости предать ее смерти на костре.
- Да, дядя, и всякому ведомо, как вы старались об этом. Но правда-то остается правдой, - в душе мы оба желаем, чтобы она не пострадала.
- Ах, Гавейн, - сказал Король. - Ведь я столько лет был ей мужем!
Гавейн повернулся к нему спиной и отошел к окну.
- Не мучьте себя. Вся эта смута кончится, как ей и следует.
- А как следует? - воскликнул старик, горестно глядя Гавейну в спину. - И как не следует? Если Ланселот придет к ней на помощь, он убьет множество ни в чем не повинных людей, назначенных в стражу, которую я поставил, чтобы сжечь ее на костре. Они доверились мне, и я выставил их, чтобы они его к ней не подпустили, ибо таково правосудие. Если он ее спасет, они падут. А если они не падут, сожгут ее. Она погибнет, Гавейн, в страшном, опаляющем пламени, - она, столь любимая мною Гвен.
- Да не думайте вы об этом. Ничего такого не будет.
Но Король уже не владел собой.
- Почему же тогда он сразу не объявился? Чего он так долго ждал?
Гавейн твердо сказал:
- Он должен был дождаться, когда она окажется на открытом месте, на площади, иначе ему пришлось бы штурмовать замок.
- Я пытался предупредить их, Гавейн. За несколько дней до того, как их поймали. Но ведь трудно называть вещи прямо их именами, не обижая людей. Да и я вел себя, как дурак. Старался не сознавать, что происходит. Я думал, что, если не буду вполне сознавать происходящего, все в конце концов выправится. Вам не кажется, что в случившемся виноват я сам? Что я мог бы спасти их, сделать для этого что-то еще?
- Вы сделали все, что могли.
- Я совершил в молодости бесчестный поступок, и из него выросли все мои беды. Как по-вашему, возможно уничтожить последствия злого дела, творя вслед за ним добрые? Не думаю. С тех самых пор я пытался остановить зло добрыми делами, но оно лишь распространялось, как круги по воде. Вам не кажется, что и это - тоже его результат?
- Не знаю.
- До чего же страшно вот так сидеть и ждать! - воскликнул Король. - А Гвен, наверное, еще хуже. Почему они не вывели ее сразу, чтобы все кончилось поскорее?
- Уже скоро.
- И ведь во всем этом нет ее вины. А чья же тогда? Моя? Быть может, мне следовало отвергнуть свидетельство Мордреда и закрыть на это дело глаза? Или оправдать ее? Я мог бы пренебречь моим новым законом. Это мне следовало сделать?
- Вы могли это сделать.
- Я ведь мог поступить по своему желанию.
- Да.
- Но что бы тогда осталось от правосудия? Каковы были б последствия? Последствия, правосудие, злые дела, утонувшие дети! Каждую ночь они окружают меня.
Гавейн заговорил тихо, изменившимся голосом.
- Вам должно забыть об этом. Вам должно собрать в кулак все ваши силы, ибо предстоит самое трудное. Вы справитесь?
Король стиснул подлокотники трона. - Да.
- Боюсь, что вам придется подойти к окну. Ее вот-вот выведут.
Старик не шелохнулся, только пальцы его намертво стиснули дерево. Он так и сидел, глядя перед собой. Затем с усилием поднялся, перенеся вес на запястья, и двинулся навстречу своему долгу. В его отсутствие казнь считалась бы незаконной.
- На ней белая рубашка.
Двое тихо стояли бок о бок, наблюдая за происходящим как люди, которые не могут позволить себе никаких чувств. В испытании, свалившемся на них, было нечто оглушающее, низводившее их разговор до обмена краткими замечаниями. - Да.
- Что они делают?
- Не знаю.
- Молятся, наверное.
- Да. Это епископ впереди. Они смотрели на молящихся.
- Странный у них вид.
- Обыкновенный.
- Как по-вашему, можно мне сесть? - словно дитя, спросил Король. - Я им уже показался.
- Вы должны стоять.
- Мне кажется, я не смогу.
- Вы должны.
- Но, Гавейн, а вдруг она на меня посмотрит?
- Без вас казнь совершить невозможно, таков закон.
Снаружи, под окном, на укороченной перспективой рыночной площади, казалось, запели гимн. Разобрать отсюда слова или мелодию было невозможно. Они различали священнослужителей, хлопочущих о соблюдении приличествующих смерти формальностей, и мерцание неподвижно стоящих рыцарей, и множество людских голов, - как будто по сторонам площади расставили корзины с кокосовыми орехами. Разглядеть Королеву было делом нелегким. Она появлялась и снова скрывалась, словно вихрем, несомая сложным церемониалом: ее вели то в одну, то в другую сторону, к ней то стекалась стайка судейских чиновников и духовников, то ей представляли палача, то уговаривали встать на колени и помолиться, то увещевали подняться и произнести речь, то окропляли, то подносили свечи, кои ей полагалось держать в руках, то прощали ей все прегрешения, то упрашивали, чтобы ода простила прегрешения всем окружающим, и вcе подвигали и подвигали поближе к костру, выталкивая из жизни обстоятельно и с достоинством. Что там ни говори, но процедура предания смерти осужденного законом преступника в "Темные Века" отнюдь не отличалась неряшливостью. Король спросил:
- Видите вы кого-нибудь, кто спешит ей на помощь?
- Нет.
- А ведь кажется, прошло уже много времени. Пение за окном прервалось, наступила гнетущая тишина.
- Долго еще?
- Всего несколько минут.
- Они позволят ей помолиться?
- Да, это они ей позволят. Старик внезапно спросил:
- Как по-вашему, может, и нам следует помолиться?
- Если желаете.
- Наверное, нам нужно встать на колени?
- По-моему, это не важно.
- Какую молитву мы прочитаем?
- Я не знаю.
- Может быть, "Отче наш"? Я только ее и помню.
- Что ж, молитва хорошая.
- Будем читать вместе?
- Если желаете.
- Гавейн, боюсь, мне все же придется встать на колени.
- Я останусь стоять, - сказал Властитель Оркнея.
- Ну вот…
Они еще только начали возносить свои безыскусные мольбы, когда из-за рыночной площади чуть слышно донесся сигнал трубы.
- Чшш, дядя!
Молитва смолкла на полуслове.
- Смотрите, там воины. По-моему, конные! Артур, вскочив, уже стоял у окна.
- Где?
- Труба!
И теперь уже прямо в комнату ворвалось ясное, пронзительное, ликующее пение меди. Король, дергая Гавейна за локоть, дрожащим голосом закричал:
- Мой Ланселот! Я знал, он придет!
Гавейн протиснул в оконницу грузные плечи. Они толкались, боясь упустить хоть что-то из виду.
- Да. Это Ланселот!
- Смотрите, он в серебре.
- Алый пояс на серебряном поле!
- Как держится в седле!