- Вы посмотрите, что там творится! Посмотреть, действительно, стоило. Рыночную площадь размело, словно лавиной, - то была сцена из жизни Дикого Запада. Корзины полопались, и кокосы раскатились в разные стороны. Рыцари стражи лезли на коней, подпрыгивая сбоку от своих скакунов с ногой, засунутой в стремя, меж тем как кони кружили вокруг всадников, словно вокруг осей. Псаломщики разбегались, бросая кадила. Священники посохами прокладывали себе путь через толпу. Епископа, который уходить не желал, стиснуло людскими телами и относило к церкви, а за ним плыл, словно штандарт, епископский посох, несомый высоко над смятенным людом каким-то преданным дьяконом. Балдахин о четырех столбах, под которым на площадь доставили что-то или кого-то, раскорячив колья, погружался в толпу, словно тонущий атлантический лайнер. Под медную музыку в площадь приливной волной втекал кавалерийский отряд, сверкая красками, лязгая оружием, помавая перьями, будто вожди индейских племен, и мечи воинов взлетали и опускались, как рычаги каких-то странных машин. Покинутая горсткой служек, заслонивших ее при совершении последних обрядов, Гвиневера стояла средь этой бури, словно маяк. В белой рубашке, привязанная к столбу, она оставалась недвижной в центре бешеной круговерти. Она как будто плыла над всеми. Бой кипел у ее ног.
- Как он управляется со шпорами и уздой!
- Ни у кого больше нет такого натиска, как у него.
- Ох, бедная стража! Артур заламывал руки.
- Там кто-то рухнул.
- Это Сегварид.
- Какая схватка!
- Его натиск, - пылко промолвил Король, - всегда был неотразимым, всегда! Ах, какой выпад!
- А вон и сэр Пертилоп упал.
- Нет. Это Перимон. Его брат.
- Смотрите, как блещут мечи на солнце. Какие краски! Хороший удар, сэр Гиллимер, хороший удар!
- Нет-нет! Посмотрите на Ланселота. Смотрите, как он наскакивает и напирает. Вон Агловаль слетел с коня. Смотрите, он приближается к Королеве.
- Приам его остановит!
- Приам - чепуха! Мы победим, Гавейн, - мы победим!
Гавейн, огромный, сияющий, обернулся.
- Это какие такие "мы"?
- Ну ладно, ладно, - пусть будет "они", глупый вы человек. Сэр Ланселот, разумеется. Вот и весь ваш сэр Приам.
- Сэр Боре упал.
- Пустяки. Они в минуту посадят его на коня. Вон он, совсем близко от Королевы. Нет, вы только взгляните! Он привез ей платье и плащ.
- Еще бы!
- Мой Ланселот не позволил бы, чтобы мою Гвиневеру видели в одной лишь рубашке!
- Да ни за что на свете!
- Он набрасывает их на нее.
- Она улыбается.
- Благослови вас обоих Господь, милые вы создания! Но пешие воины, бедные пешие воины!
- По-моему, можно сказать, что бой кончен.
- Ведь он не станет убивать больше людей, чем требует необходимость? В этом мы можем на него положиться?
- Разумеется, можем.
- Это не Дамас там под лошадью?
- Да. Дамас всегда носил красный плюмаж. По-моему, они отходят. Быстро управились!
- Гвиневера уже на коне.
Вновь пропела труба, но сигнал был другой.
- Да, должно быть отходят. Это сигнал отступления. Господи Боже мой, вы посмотрите, какая там неразбериха!
- Я только надеюсь, что пострадали немногие. Вы отсюда не видите? Может быть, нам следует выйти, оказать им помощь?
- Отсюда глядеть, так поверженных вроде немало, - сказал Гавейн.
- Моя верная стража.
- Около дюжины.
- Мои отважные воины! И это тоже моя вина!
- Вот не вижу я, кого и в чем тут можно винить, - разве братца моего, так он уже мертв. Да, это уже последние его ребята отходят. Видите Гвиневеру? Вон там, над всей этой давкой.
- Может, помахать ей рукой?
- Не надо.
- Вы думаете, это будет нехорошо?
- Нехорошо.
- Ну что же, тогда лучше, наверное, не махать. А хорошо бы все же что-нибудь сделать. Как-никак она уезжает.
Гавейн, ощутив прилив нежности, резко повернулся к Королю.
- Дядя Артур, - сказал он, - вы все-таки великий человек. Но говорил же я вам - все кончится, как следует.
- И вы великий человек, Гавейн, - хороший человек и добрый.
И радуясь, они расцеловались на старинный манер, в обе щеки.
- Ну вот, - повторяли они. - Ну вот.
- А теперь что станем делать?
- Это как скажете.
Старый Король огляделся вокруг, словно отыскивая, чем бы заняться. Бремя лет покинуло его вместе с признаками старческой дряхлости. Он распрямился. Румянец заиграл на щеках. Морщинки у глаз, казалось, лучились.
- Я думаю, что первым делом нам надлежит от души надраться.
- Отлично. Позовите пажа.
- Паж, паж! - закричал Король, высовываясь в дверь. - Куда ты, к дьяволу, запропастился? Паж! А вот ты где, шалопай, ну-ка, тащи сюда вино. Чем ты там занимался? Любовался, как сжигают твою хозяйку? Хорош, нечего сказать!
Довольный мальчишка взвизгнул и загрохотал каблуками вниз по лестнице, до середины которой он только-только поднялся.
- А потом, после выпивки? - поинтересовался Гавейн.
Весело потирая руки, Артур вернулся в залу.
- Пока не думал. Что-нибудь да подвернется. Вероятно, мы сможем уговорить Ланселота, чтобы он попросил о прощении, или придем еще к какому-нибудь соглашению с ним, - и тогда он вернется. Он мог бы сказать, что пришел к Королеве в опочивальню, потому что она призвала его, чтобы вознаградить за Мелиагранса, ибо он выступал как ее защитник, а она хотела избегнуть пересудов касательно вознаграждения. А потом ему, конечно, пришлось ее спасать, поскольку он-то знал, что она невиновна. Да, я думаю, что-то в этом роде мы и устроим. Только в будущем им придется вести себя поаккуратней.
Но восторженное состояние покидало Гавейна гораздо быстрее, чем его дядю. Он заговорил медленно, не отрывая глаз от пола.
- Сомневаюсь я. - начал он. Король вгляделся в него.
- Сомневаюсь я, что все удастся уладить, покамест жив Мордред.
Бледной рукой подняв завесу, на пороге возникло призрачное существо, наполовину облаченное в доспехи, с незащищенным предплечьем в люльке повязки.
- Покамест жив Мордред, - сказало оно с драматической горечью, достойной мастера сценической реплики, - этому не бывать никогда.
Артур в удивлении обернулся. Он глянул в горячечные глаза сына и в тревоге шагнул к нему.
- Но Мордред!
- Но Артур.
- Да как ты смеешь так разговаривать с Королем? - рявкнул Гавейн.
- А ты вообще молчи.
Его лишенный выражения голос остановил Короля на середине пути. Но он уже снова собрался с духом.
- Войдите, Мордред, - дружелюбно сказал он. - Мы знаем, побоище было страшное. Мы видели его из окна. И все-таки хорошо ведь, что ваша тетя теперь в безопасности, а правосудие соблюдено во всех отношениях".
- Побоище было страшное.
Голос его был голосом автомата, но исполненным глубокого значения.
- Пешие воины…
- Плевать.
Гавейн, словно механизм, поворачивался к сводному брату. Он повернулся всем телом.
- Мордред, - спросил он с тяжким акцентом. - Мордред, где ты оставил сэра Гарета?
- Где я оставил их обоих?
Рыжеволосый рыцарь разразился быстрым потоком слов.
- Нечего меня передразнивать, - заорал он. - Что ты скрипишь, как попугай? Говори, где они!
- Ступай и поищи их, Гавейн, среди людей на площади.
Артур начал было:
- Гарет и Гахерис…
- Лежат на рыночной площади. Их трудно узнать, столько на них крови.
- Но ведь они невредимы, верно? Они же были без оружия. Они не ранены?
- Они мертвы.
- Чушь, Мордред.
- Чушь, Гавейн.
- На них же не было доспехов! - протестующе воскликнул Король.
- На них не было доспехов.
Гавейн произнес, с угрозой подчеркивая каждое слово:
- Мордред, если окажется, что ты солгал…
- …то добродетельный Гавейн зарежет последнего из своих родичей.
- Мордред!
- Артур, - отозвался он. Он повернул к Королю каменное лицо, являющее безумную смесь злобы, вкрадчивости и отчаяния.
- Если это правда, это ужасно. Кому могло прийти в голову убить Гарета, да еще безоружного?
- Кому?
- Они и сражаться-то не собирались. Они пошли и встали в дозор, потому что я им приказал. К тому же, Ланселот - лучший друг Гарета. Да и со всем родом Бана мальчик был дружен. Это кажется мне невозможным. Вы уверены, что не ошиблись? Голос Гавейна внезапно наполнил комнату:
- Мордред, кто убил моих братьев?
- Действительно, кто? В неистовой ярости Гавейн ринулся к горбуну.
- Кто же, как не сэр Ланселот, о мой могучий друг.
- Лжец! Я должен сам их увидеть.
Тот же порыв, что бросил Гавейна к брату, вынес его, еще бурлящего гневом, из комнаты.
- Но, Мордред, вы уверены, что они мертвы?
- У Гарета снесено полголовы, - безучастно отозвался Мордред, - он кажется удивленным. А лицо Гахериса лишено выражения, поскольку голова его разрублена надвое.
Король испытывал скорее недоумение, чем ужас. С грустью и удивлением он произнес:
- Ланс не мог этого сделать… Он любил их обоих. На них не было шлемов, он должен был их узнать. Он посвятил Гарета в рыцари. Он ни за что не совершил бы такого поступка.
- Разумеется, нет.
- Но вы говорите, что он это сделал.
- Я говорю, что он это сделал.
- Должно быть, это ошибка.
- Должно быть, это ошибка.
- Что вы хотите этим сказать?
- Я хочу сказать, что чистый и бесстрашный Рыцарь Озера, которому вы позволили сделать из вас рогоносца и похитить вашу жену, позабавился перед тем, как отбыть восвояси, убив двух братьев, - двух безоружных людей, питавших к нему дружескую любовь.
Артур опустился на скамью. Маленький паж, посланный за вином и вернувшийся, согнулся в низком поклоне.
- Ваше вино, сэр.
- Унеси его прочь.
- Сэр Лукан Дворецкий спрашивает, сэр, нельзя ли ему помочь в переноске раненых, сэр, и нет ли у нас льняных повязок?
- Спроси у сэра Бедивера.
- Хорошо, сэр.
- Паж, - окликнул он уходившего мальчика.
- Сэр?
- Какие потери?
- Говорят, погибло двадцать рыцарей, сэр. Сэр Белианс Надменный, сэр Сегварид, сэр Грифлет, сэр Брандиль, сэр Агловаль, сэр Тор, сэр Гаутер, сэр Гиллимер, три брата сэра Рейнольда, сэр Дамас, сэр Приам, сэр Кэй Чужестранец, сэр Дриант, сэр Ламбегус, сэр Хермин, сэр Пертилоп.
- А Гарет и Гахерис?
- Я о них ничего не слышал, сэр. Захлебываясь словами и еще продолжая свой бег, в комнату ворвался огромный рыжий рыцарь. Словно ребенок, он устремился к Артуру. Мешаясь срыданиями, изо рта его вылетали слова:
- Это правда! Правда! Я нашел человека, он видел, как все случилось. Бедный Гахерис и наш младший брат, Гарет, - он убил их обоих, безоружными.
И упав на колени, он зарылся рыжевато-белесой, словно осыпанной песком, головой в мантию старого Короля.
9
Через шесть месяцев, ярким зимним днем, началась осада Замка Веселой Стражи. Солнце сияло, посылая лучи под острым углом к северному ветру, обливая белизной заиндевелые восточные скаты борозд на пашне. Снаружи замка шныряли в жесткой траве чибисы и скворцы. Лишенные листьев деревья стояли подобно скелетам, подобно схемам кровотока или нервной системы. Коровьи лепешки, попадаясь под ногу, гудели, как деревянные. Зима окрасила все в блеклую лишайниковую зелень, какую видишь на подушке зеленого бархата, много лет пролежавшей под солнцем. Стволы оголенных деревьев, совсем как подушку, устилал белесый пушок. А похоронные одеяния елей были покрыты им сверху донизу. В лужах потрескивал лед, и сам Замок Веселой Стражи возвышался над промерзлым рвом, как на картинке, освещенный бессильным солнцем.
Замок Ланселота не производил грозного впечатления. Старомодные твердыни Артуровых пращуров сменились сооружениями настолько нарядными, что ныне их и воображаешь с трудом. Не следует представлять их себе подобными тем разрушенным крепостям с крошащейся между камней известкой, какие мы видим сегодня. На самом деле, стены их покрывала штукатурка. В нее подмешивали желтую краску, отчего она слегка отливала золотом. Крытые черепицей, остроконечные, во французском вкусе, башенки замка теснились, возносясь над зубчатыми стенами во множестве самых неожиданных мест. Там были фантастические мостики, крытые наподобие Моста Вздохов, шедшие от часовни к какой-нибудь башне. Там были наружные лестницы, ведшие Бог весть куда, - может быть, в небеса. Каминные трубы, неожиданно воспаряли над навесными стрельницами. Стекленные настоящим витражным стеклом окна, вознесенные повыше, туда, где им не грозила опасность, мерцали в сплошных некогда стенах. Флажки, распятия, горгульи, водостоки, флюгеры, шпили и звонницы усеивали покатые крыши, спадавшие то в одну, то в другую сторону, крытые где красной черепицей, где замшелой каменной плиткой. Это был не замок, а город. Легкое печенье вместо тяжелого пресного хлеба древнего Дунлоутеана.
Вокруг веселого замка раскинулся лагерь осаждающих. В те дни короли, снаряжаясь в очередную кампанию, брали с собой гобелены, украшавшие их дома, что служило мерой основательности их становища. Шатры были красные, зеленые, клетчатые, полосатые. Некоторые - из шелка. Здесь, среди мешанины веревок и красок, шатровых столбов и высоких копий, шахматистов и маркитантов, гобеленовых интерьеров и золотой посуды, и обосновался Артур Английский, намереваясь взять своего друга измором.
Ланселот с Гвиневерой стояли в замковой зале у пылающего очага. Теперь огонь уж не разводили в середине покоя, предоставляя дыму самостоятельно выбираться сквозь верхние окна. В зале имелся настоящий камин, богато изукрашенный вырезанными по камню гербами и геральдическими щитодержателями Венвика, на решетке его тлела половина дерева. Мороз сделал землю слишком скользкой для коней, и потому в тот день стояло хоть и необъявленное, но перемирие.
Гвиневера говорила:
- Я не в состоянии представить себе, как ты мог это сделать.
- Да и я не в состоянии, Дженни. Я даже не помню, чтобы я это сделал, но только все говорят, что так оно и было.
- Ты совсем ничего вспомнить не можешь?
- Видимо, я распалился, да и за тебя испытывал страх. Вокруг была толчея, все махали оружием, рыцари пытались меня задержать. Пришлось прорубаться.
- Это так на тебя не похоже.
- Ведь не думаешь же ты, что я это сделал намеренно? - с горечью спросил он. - Гарет любил меня больше, чем родных братьев. Я был ему едва ли не крестным отцом. Ох, давай оставим это, ради всего святого.
- Не мучай себя, - сказала она. - По крайней мере бедному мальчику не приходится участвовать в том, что у нас происходит.
Ланселот задумчиво пнул тлеющий ствол. Он стоял, положив одну руку на каминную полку, и смотрел на мерцающие уголья.
- У него были голубые глаза. Он помолчал, уставясь в огонь.
- Когда он явился к Артуру, он не сказал, чей он сын, потому что ему пришлось убежать из дому, чтобы вообще попасть ко двору. Мать Гарета враждовала с Артуром и даже думать не могла о том, чтобы его отпустить. Но и он не мог держаться в стороне. Он мечтал о рыцарстве, жаждал почестей, романтических приключений. Вот он и сбежал к нам и не назвал своего имени. Он даже не просил, чтобы его посвятили в рыцари. Ему достаточно было находиться в центре великих событий, пока не представится случай показать свою силу.
Ланселот подпихнул на место отвалившуюся ветку.
- Кэй отправил его работать на кухню и дал ему прозвище: "Прекрасные Руки". Кэй всегда был грубияном. А потом… как давно это было.
В тишине - оба стояли, опершись локтем о полку и выдвинув одну ногу поближе к огню, - сквозь решетку спадал невесомый пепел.
- Я время от времени давал ему разную мелочь, чтобы он себе купил что-нибудь. Кухонный паж Бомейн. Он по какой-то причине привязался ко мне. Я своею рукой посвятил его в рыцари.
Он с удивлением посмотрел на свои пальцы, двигая ими, словно никогда не видел их прежде.
- Потом он сражался во время приключения с Зеленым Рыцарем, и мы узнали, какой он великолепный воин…
- Добрый Гарет, - сказал он почти с изумлением, - и этой же самой рукой я убил его, потому что он не пожелал выйти против меня в доспехах. До чего все-таки жуткие создания - люди! Стоит нам, гуляя в полях, увидеть цветок, как мы палкой сшибаем ему головку. Именно так и погиб Гарет.
Гвиневера в расстройстве коснулась виноватой руки.
- Ты не мог этого предотвратить.
- Я мог это предотвратить. - Ланселота охватили его всегдашние религиозные терзания. - То была моя вина. Ты права, это было на меня не похоже. Да, то была моя вина, моя вина, моя горестная вина. Все потому, что я в этой давке рубил направо и налево.
- Но ты же должен был спасти меня.
- Да, но я мог рубиться только с рыцарями в доспехах. А я вместо того разил полубезоружных пеших ратников, и защититься-то не способных. Я был укрыт с головы до ног, а у них - всего-то навсего кожаные латы да пики. Но я разил их, и Бог наказал нас за это. Именно из-за того, что я забыл рыцарские обеты, Бог заставил меня убить бедного Гарета, да и Гахериса тоже.
- Ланс! - резко сказала она.
- А теперь над нами обоими разразились адские бедствия, - продолжал он, отказываясь слушать. - Теперь я вынужден биться с моим Королем, который посвятил меня в рыцари и научил всему, что я знаю. Как мне биться с ним? Как мне биться даже с Гавейном? Я убил трех его братьев. Разве могу я добавить к ним еще одного? А Гавейн теперь вцепится в меня мертвой хваткой. Он уже никогда меня не простит. И я его не виню. Артур простил бы нас, но Гавейн ему не позволит. И мне приходится сидеть, словно трусу, осажденным в этой норе, - никто, кроме Гавейна, не хочет сражаться, но они то и дело выходят под стены с фанфарами и поют:
Рыцарь, чье имя Измена, Выйди сражаться за стены. Гей! Гей! Гей!
- Так ли уж важно, что они там поют. От этого пения ты не становишься трусом.
- А вот мои же собственные воины начинают так думать. Боре, Бламур, Блеоберис, Лионель, - они постоянно упрашивают меня выйти из замка на бой. Но если я выйду, что тогда будет?
- Насколько я в состоянии судить, - сказала она, - будет то, что ты разобьешь их, а после отпустишь, попросив вернуться домой. Все только уважают тебя за твою доброту.
Он спрятал лицо за изгибом локтя.
- Ты знаешь, что случилось во время последнего боя? Боре схватился на копьях с самим Королем и выбил его из седла. Он спешился и стоял над Артуром с обнаженным мечом. Я увидел, что происходит, и поскакал туда, как безумный. Боре сказал: "Не положить ли мне конец этой войне?" - "Не смей, - закричал я, - под страхом смерти, не смей". И после я подсадил Артура обратно в седло и умолял его, на коленях умолял отправиться восвояси. Артур заплакал. Глаза его наполнились слезами, он смотрел на меня и молчал. Он постарел. Он не хочет воевать с нами, но не может противиться Гавейну. Гавейн был прежде на нашей стороне, но я в моей греховности перебил его братьев.
- Забудь ты свою греховность. Всему виной ярость Гавейна и коварство Мордреда.