- А этот?
- И этот гадкий. Сам плешивый, а глаза хитрющие. Эдак он у меня сундук с приданым сопрет, да меня же и засудит!
- Ну вот тебе… от сердца отрываю!
- Тьфу, пропасть! Бойкий, потный, языком бла-бла-бла, руками машет - чисто черт из кина! Сувай его обратно!
- Разборчива ты больно, матушка. Глянь, вот тебе мужчинка отменный.
- Да ну тя на фиг, дед. Я ж ни слова не пойму, чего он плетет: волос кучерявый, и сам весь кудреватый. С ним скандалить никакого моего удовольствия: завсегда в виноватых останусь.
- А этот?
Смуглый сильно, да еще в белых портах. А старого ты себе оставь, мне он не нужон. От него на печи только тесно станет.
- Так возьми молодого.
- Ну ё-моё, дед! Ты мне еще грудного предложи, чтоб писался!
- Да ты сама-то знаешь, чего хочешь? Сядь вот да подумай, чем гонять старика: принеси, мол, то, не знаю что! А надумаешь - позови.
Дед Мороз сердито дохнул на страну холодом, так что у нее аж все Зауралье свело, и исчез.
И стала страна думать и список составлять. "Во-первых, чтоб был не молод, не стар, а в самом расцвете сил. Чтоб не плешив, не кудлат, а в меру причесан. Чтобы водки не пьянствовал и безобразия не нарушал. Чтобы деньга в дом приносил, из дома не уносил, в долг не просил и вообще экономил. Только не за мой счет. Чтоб обеспечил процветание, а пахать в три пота не гонял. Чтобы с соседями дружил, но туалет свой чтоб от нашего забора перенесли и впредь на нас хвоста не подымали! Да еще в амбаре у нас шершни живут, он бы их как-нибудь оттудова… вывел бы напрочь. Со всей строгостью, но погуманнее как-нибудь. Чтобы оркестром не дирижировал и горшков не бил. Но чтобы на печи не лежал, как дырявый валенок, а был, как это, мобильный! Говорит пусть складно, но без выкрутасов. Скромный, но решительный. Главное, дисциплинированный чтоб. И пусть все его слушаются". Тут страна вспомнила, как она еще молодушкой была, и решительно приписала: "Лучше военный". Потом ясно представила, каково быть офицерской женой, и добавила: "Но не совсем". Посоображав еще немного, вписала существенное: "Чтоб супружеского долгу не забывал. Но только никакого садо-мазо, прости Господи".
Наверно, надо бы еще про внешность написать. Умные глазки, чувственные губки, а усов, бород, бровей или, того хуже, бакенбардов не надо. Нет, решила она это как-то уж очень по-рыночному выходит. И написала: "Обеспечу любовь и поддержку состоятельному нестарому мужчине с серьезными намерениями без вредных привычек. Желателен жесткий, немногословный и мобильный".
- Это я запросто, - сказал Дед Мороз и вынул из мешка мобильный телефон.
- Это что? - в ужасе спросила страна.
- Ну ты ж просила! Жесткий, - в доказательство Дед Мороз постучал телефоном себе по лбу. - Немногословный - за такие деньги не разговоришься. И мобильный. Чего тебе еще надобно?
- Я живого просила, состоятельного… - робко прошептала страна.
- В каком смысле состоятельного? - ехидно спросил Дед Мороз.
- Ну в этом… как это… - растерялась страна.
- Типичное То, Не Знаю Что, - вздохнул Дед Мороз, ознакомившись со списком. - Ладно, попробую. Только учти: рекламации не принимаются. Восемь лет с ним париться будешь.
И снова пропал, на прощанье приморозив ей томскую область.
В Новый год страна сготовила салат, купила в магазине торт "Мечта", нарядила елочку и села ожидать, когда Дед Мороз принесет женишка в подарок. Вместо Деда пришел старый муж и сказал, что решил исполнить ее самое заветное желание ("Неужто двухнедельный тур на Гавайи?" - не успела обрадоваться она), а потому подает в отставку и уезжает в Святую землю замаливать первородный грех. Пожелал ей счастья в личной жизни и умчался, прихватив из заветного сундучка дачу и три четверти оклада - от иконы "Президент Всея Руси во ставе своей".
И тут под елочкой что-то зашевелилось. Глянула туда страна - а там сидит небольшой мужичок, причесанный на приборчик, и смотрит умными глазками. - Ты кто? - удивилась она. - Я твой суженый-ряженый, - просто отвечал он. - Я твое счастье, твой избранник, твое То, Не Знаю Что, прибыл для исполнения обязанностей законного мужа согласно распоряжения от тридцать первого декабря сего года! - Дед, а Дед! - воззвала страна. - А чегой-то он такой невзрачный? - Получите согласно перечня! - сказал Дед Мороз, выражая лицом злорадство. - Сговорились вы что ли? - возмутилась страна и неожиданно заметила, что избранник давно вылез из-под елки и приступил к осмотру печи. - Не низок, не высок, не лыс, не кучеряв, скромный, но решительный, на печи не лежит, горшков не бьет, дирижированью не обучен, вредных привычек не имеет… пока… - А чего говорит так странно? - спросила она, с опаской поглядывая на избранника, выходящего из чулана. - Как просила, так и говорит. Все строго по списку: военный, но не совсем, намерения серьезней некуда, безобразия твоего не нарушит. Усов нет.
Суженый тем временем скрылся за дверью, и вскоре раздались его быстрые шаги - по кровле и в подполе одновременно. - А чего он все Бремя шастает? - растерялась страна. - Мобильный, - состроил рожу Дед Мороз Снаружи раздался непонятный шум. Страна выглянула за дверь и увидела, как избранник с грустной сосредоточенностью откручивает хвосты соседям, истошно вопящим о правах человека. На месте амбара с шершнями чернела горка выжженной земли.
Две недели, вплоть до Старого Нового года, разборчивая невеста вопрошала Деда, что это за подарочек он ей преподнес. Дает ей, например, суженый денег ("Как просила", - замечает Дед) - и тут же забирает их ("Обеспечивает процветание", - комментирует вредный старик). Сажает детишек играть в монопольку ("Укрепляет госсектор", - говорит Дед), а потом отнимает все фишки ("Не допускает передела собственности", - гордо извещает Мороз). То скажет ей, что так ее правая рука хотела, то голова, то сердце. То левая нога.
- Да что же это он делает такое непонятное? - удивилась страна, глядя, как суженый продолжает ежедневно ходить к соседям, приглашая их в гости, гладя по головам и попутно пребольно ущипывая за бока.
- Соответствует твоим чаяньям! - пояснил Дед с ухмылкой. - Говорил же, сперва сообрази, чего ты хочешь. Хотела Не-Знаю-Что - получила Не-Знаю-Что. Теперь сама разбирайся, а мое время вышло.
Чихнув напоследок гриппом, отчего у страны тут же заложило весь Екатеринбург, Дед Мороз исчез окончательно.
Стоило ему пропасть из поля зрения страны, как ее прежние женихи заметно активизировались и принялись выстраиваться под суженого: некоторые подлаживались, иные прогибались, а иные и просто ложились под него. - Э, э! - осадила их страна. - Вы, кажись, посягаете на мои супружеские права! - Что делать, матушка! - пояснил один из женихов, самый бойкий. - Сначала он нас, а потом, даст Бог, с его милостивого соизволения и мы тебя понемножку! - Не подряжалась я так-то, чтоб вы сперва друг с другом, как нехристи, а потом меня всемером! - роптала страна, глядя на эти игрища. - Да не сладить ему одному-то, - говорили женихи, а сами знай покряхтывали. - Ты ж хотела консолидации? Вот тебе и консолидация: вишь, какую мы леткуенку танцуем!
И впрямь, вся компания выстроилась в колонну, сзади встал суженый - и колонна мигом подравнялась, как бы насаженная на шампур. В стороне остался только кудреватый, мудреватый, который кричал, что один главный суженый на страну - это недемократично. - А ты бы как хотел? - спрашивала страна с недоверием. - Демократично - это когда правоцентристская коалиция во главе со мною, - с достоинством пояснил кудреватый. - Это что ж за коалиция? - изумилась страна. - Я, лысый и писающийся. - Ну, милый, - отвернулась от него страна, - сам давай совокупляйся со своими правоцентристами. Я ж тебе не Штирлиц, чтоб любить только стариков и детей.
Суженый тем временем выполнял супружеские обязанности все активнее, но понимал их довольно своеобразно. Во-первых, он неутомимо лазил по всей стране, заставляя ее непрерывно почесываться и хихикать от щекотки. Во-вторых, он непрерывно и очень сильно хлопал ее по разным местам, утверждая, что обнаружил в складках затаившегося шершня. Главное же, своими прозрачными бесцветными глазками он успел до такой степени обворожить всех чад и домочадцев страны, что они дружным хором жужжали ей в оба уха: "Дайся ему, дайся ему!"
- Подождите, я еще не выбрала! - оправдывалась страна.
- Выбери досрочно, не то у него рейтинг упадет!
- Что упадет?
- Что, что! Будто не знаешь! На что он тебе нужен с упавшим рейтингом, ты ж хотела состоятельного! Может, тебе этих хочется? Так у них рейтинги давно висят, по три процента осталось, а у него пятьдесят пять с копейками!
- Столько не бывает! - ужасалась страна. - Мамочки, как же я с ним буду!
- Ничего, милая, - утешали родственники, - усатого тридцать лет терпела, а у него за сто зашкаливал, до сих пор, чай, все болит…
- Так ведь я ж при нем в сплошную дыру превратилась! - с ужасом вспоминала страна.
- Зато боялись тебя все!
- Ну ладно, ладно… Но он мог бы хоть программу свою изложить!
- Обломись! - скомандовал в эту самую секунду суженый, и хотя команда относилась к очередному шершню, страна ее сочла за экономическую программу. "Ну-к что ж, ничаво, - подумавши, рассудила она. - Не хужей всякой другой. Коротко, ясно, непонятно - что еще нужно от экономической программы?" Тем более что у предшествующего суженого программа была почти такая же лаконичная, но менее приятная: "Перебьес-ся!" Так и перебивалась восемь лет с хлеба на квас, с петли на удавку.
Между тем приближался день свадьбы, когда страна должна была заявить об окончательном выборе. Со дня помолвки прошло три месяца, за каковое время суженый успел обползать ее всю, в особенно горячих точках побывав даже не по одному разу, но к главным обязанностям не приступал, блюдя законы. Только рейтинг показывал издали - то ли обнадеживал, то ли грозился.
- Ты бы хоть, голубчик, порассказал мне, что делать-то будешь со мной, - спрашивала страна, с трудом отыскивая суженого в своих складках. Он уже помнил все ее трещинки.
- Я, мать, борьбой занимался, - отвечал суженый. - Все как есть важные точки на теле знаю, и даже точку джи. Слыхала про точку джи?
- От нее, говорят, самый кайф, - мечтательно вздыхала страна. - А где ж она?
- Вот и увидишь, - немногословно отвечал суженый и снова нырял в очередную складку, где обвораживал холодными глазками недоверчивых поначалу жителей.
Свадьбу справили пышно, суженый, ставший наконец новобрачным, поблагодарил гостей, свернул обед ("Не люблю церемоний"), мягко выпроводил иностранных гостей и пояснил, что ему не терпится остаться с молодой женой.
- Диктатура, - в один голос, но на всякий случай не очень громко сказали кудреватый, писающийся и лысый.
Но новобрачный расслышал.
- О диктатуре, - сказал он очень ровным голосом, - больше всего говорят те, кто на самом деле мечтают о собственной диктатуре. Усвоили? Не слышу!
Впрочем, и слышать особо было нечего, потому что из правоцентристской коалиции донеслось характерное журчание, а это означало, что они все поняли. Новобрачные удалились в покои.
…31 декабря того же года Дед Мороз, как водится, прибыл на территорию страны.
- Ну что скажешь, матушка, как тебе с новым мужем? - спросил Дед, удивляясь, что его никто не встречает. Холод стоял в стране, над которой голубело ледянистое небо цвета глазок суженого. Народишко шевелился вяло, и даже пылкая оппозиция помалкивала. Все было как-то замедленно и ровно, словно погрузилось в ледянистый кисель.
- Хорошо ль тебе, спрашиваю?! - воскликнул Дед, поражаясь такому равнодушию.
- Что воля… что неволя… все одно, - донеслось из алькова. Это в полусне бормотала страна.
- Ахти, да как же он это сделал?! - вопросил Мороз. - Такая всегда оживленная была, до буйства доходило!
- Точка джи, - отвечала страна из полузабытья. - И так мне, дедушка, хорошо стало… прямо как никогда…
- Что за точка? - недоверчиво осведомился Дед.
- А вот я тебе сейчас покажу, - послышался ровный голос, и Дед Мороз почувствовал не очень сильное, но уверенное нажатие не совсем даже понятно куда. Как бы то ни было, он ощутил небывалое спокойствие и без различие, стойкое нежелание шевелиться и жажду покоряться. Вся его прежняя суетливая жизнь, полная раздачи подарков и беготни по бедным семьям, лазанья по каминным трубам и исполнения идиотских желаний, представилась ему напрасной и утомительной. Ему захотелось лежать в сугробе, с полною инертностью относясь к тому, что с ним сейчас сделают. Он почувствовал даже некоторое сокращение своих мыслительных способностей, да и зачем ему было думать в этом необычайно приятном состоянии? Сила воли у него тоже начисто атрофировалась, и он начал было заученно произносить: "Что воля… что неволя… все одно…" - но вспомнил о миллионах ожидающих его малюток, стряхнул с себя оцепенение и трезвым взглядом оглядел страну. Он еще много кому и много чего был должен, а она, кроме денег, никому и ничего.
- Понравилось? - спросил суженый.
- Ничего, приятно, - рассеянно отвечал Дед Мороз. - И надолго с ней такое?
- Как получится, - пожал плечами суженый.
- Есть-пить не просит?
- Да зачем ей теперь есть. Она видит, что я бегаю, ну и сыта. Ты ступай, дед, ступай. Тебе же меньше беспокойства. Она тебя теперь в ближайшие восемь лет ни о чем не попросит.
- А… ну-ну, - не очень уверенно сказал Дед Мороз и сначала медленно, а потом все быстрее понесся в свою Лапландию, где долго еще отогревался горячим чаем.
А страна в своем полусне почти ничего и не заметила:
- Энто ктой-то приходил?
- Новый год приходил, спи, - отвечал муж.
- А чего ему надо?
- Ничего не надо, пришел и ушел. Нечего ему тут делать.
- Энто правильно, - сонно сказала страна. - Как у нас там, все в порядке?
- Все штатно, - лаконично ответил муж.
- Ну и хорошо, - с трудом проговорила страна. - Теперь вообще все хорошо, давно бы так. И чего я, дура, страдала?
Сходила под себя, повернулась на другой бок и продолжила поступательное движение по своему особому пути.
ПОЛНОЧНЫЕ ЗАПИСКИ
По Кремлю пошел слух, что Дед пишет мемуары.
Сначала никто не поверил. После того как он тяжело сошел с кремлевского крыльца, с сипением выдохнул Путину "Берегите Россию" и скрылся в Барвихе, свита с облегчением вздохнула. Непредсказуемый период российской истории кончился. Все стойко надеялись, что Дед погрузился в тяжелую русскую спячку и перешел в разряд реликвий.
Первые намеки прошелестели весной.
- Пишет?
- Каждый день по три-четыре страницы. Собственноручно.
- Может, Вальке диктует?
- Да он Вальку и близко не подпускает!
Пошли к Вальке. Тот, как обычно, сидел в своем теневом кабинете со спущенными шторами и объяснялся жестами.
- Валентин Борисович, - робко кашляя, интересовалась чиновная шушера. - Правда ли, что в скором времени… ваш, то есть наш, бывший, то есть первый, патрон, то есть президент… изумит человечество новым шедевром?
Валентин в своей манере загадочно пошевелил бровями, дернул плечом и пожевал губами.
- Плохо дело, - смекнула челядь и затаилась по норам.
Ближе к осени стало достоверно известно, что первый президент России практически не встает, но не потому, что лежит, а потому, что пишет. Каждую ночь он просовывал под дверь барвихинского кабинета несколько страниц, мелко и плотно исписанных его неповторимым почерком. Дочь бесшумно собирала листочки и относила проверенной машинистке, тут же набиравшей текст на компьютере. Сенсационность ожидалась такая, что издавать книгу Дед намеревался за рубежом. Правда, по-русски, чтобы там никто ничего не понял. Вслед за этим предполагалось издание в России, но по-немецки. Видимо, чтобы понял только Путин.
Путин понял и срочно поехал в Барвиху. О тайне этого августовского визита говорили всякое, но подлинной его подоплеки не знал никто.
- Ну что, Борис Николаевич? - осторожно спросил второй президент России тоном неистового Виссарионыча, заехавшего в Горки навестить хворого Ильича. - Как творческие успехи?
- Тяжело, - покачал головой президент. - Серьезная проза - она, знаете, требует… всего человека… Гораздо более ответственное дело, чем государственная власть.
- Да-да, - кивнул Путин. - А о чем пишете?
- Намерен подвести некоторые итоги, - тяжело вздохнул Дед. - Раздать, что называется, сестрам по серьгам… Объяснить свои действия… В общем, прочтете. А… не намерены ли вы осветить отдельные события прошлого года? - осторожно спросил преемник. - Историю моего назначения, все дела?
- Да знаете, - уклончиво отмахнулся Дед, - я как-то все больше о своей внутренней жизни.
- А-а, - протянул второй президент с характерным для него непроницаемым выражением лица. - Я тут, знаете, тоже пописываю… Написал вот в марте месяце один указ о неприкосновенности… Теперь вот думаю: может, мне еще какой-нибудь указ написать? Несколько, так сказать, подкорректировав предыдущий?
- Это уж ваши творческие планы, - развел руками Дед. - Сами знаете, у нас, писателей, не принято вмешиваться в чужие замыслы… Главное - берегите Россию.
- Это уж будьте благонадежны, - рассеянно ответил второй президент России и мрачно вылетел куда-то. Он все время куда-то вылетал. Челядь, заметившая помрачнение черт первого лица, окончательно притихла и перепугалась.
- Всем как есть врежет, - шушукались по Кремлю.
- Про кого хоть пишет?
- Говорят, отдельные главы про Лужкова, Коржакова, Чубайса… Про олигархов всех…
- И что, вся правда?
- Вся как есть! Чего ему бояться? Он же неприкосновенный теперь.
- Что… и полковнику влетит?
- А то!
- Господи, чего ж тогда ждать-то…
Первым, как всегда, опомнился Коржаков. С трудом выучившись ставить подпись, писать он умел неважно, а потому созвал прессу и приступил к диктовке.
- Ну чего, ребята, - сказал он, удобно располагаясь в кресле. - Приступим к сочинению второй части. Действия врага надо что? - предупреждать. Он бабахнет свою пачкотню, а мы - свой бестселлер. Сегодня я намерен раскрыть все кремлевские тайны. Все, что держал в загашнике. Во-первых, - Коржаков закатил глаза и задумчиво почесался, - пил он страшно.
- Знаем, - разочарованно протянула пресса.
- Да не знаете! - торопливо продолжал Коржаков. - Вы думаете, он водку пил? Ему водки-то уже не давали, так он засасывал вообще все, что горело! Почему он в Шенноне-то выйти не смог? Потому что это и не планировалось, там посадка-то аварийная была! Горючего не хватило! Он приноровился из двигателя керосин отсасывать, шланг у него такой был специальный. Подзаправились - и дальше полетели.
- Да ну? - недоверчиво пронеслось по рядам. Диктофоны, однако, включились.
- А то! - неудержимо понесся Коржаков. - Еще…это… в туалет он ходил.
- А вы не ходите? - съехидничал кто-то.
- Кто сказал?! - взорвался Коржаков. - Вывести! Ну да, - продолжал он, остывая, - хожу иногда… Но разве ж я так хожу? Я понемногу, размеренно… А он - он вообще не вылезал! Вы думаете, почему он в Шенноне-то не вылез? Он в сортире сидел!